[ На главную ] -- [ Список участников ] -- [ Зарегистрироваться ]

СТИХИ О ЛЮБВИ

  Вход на форум   логин       пароль   Забыли пароль? Регистрация
On-line:  

Раздел: 
Театр и прочие виды искусства / Общий / СТИХИ О ЛЮБВИ

Страницы: << Prev 1 2 3 4 5  ...... 71 72 73  ...... 126 127 128 129 Next>> ответить новая тема

Автор Сообщение

Президент
Группа: Администраторы
Сообщений: 6980 		Добавлено: 16-01-2007 20:21
ОЛЕГ ГРИЦЕНКО

Внукаши-крепыши
Прорастут чертополохом.
Телеши-камыши
Аху духу еху оху.

Хвать гармонью на себя:
Тырман-тырман,
Тырман-тырман.
Ваши прелести любя,
Сапоги протрем до дыр мы.

1957

Президент
Группа: Администраторы
Сообщений: 6980 		Добавлено: 16-01-2007 20:22
АНДРЕЙ СЕРГЕЕВ

ПЕСНЯ НА УЛИЦЕ
Переулками, переходами
Мы бродили с друзьями по-двое.

Говорили о всякой всячине,
Все на свете переиначивали.

Тосковали о жизни праведной,
Толковали о Блоке, Нарбуте.

Рассуждали вокруг да около,
Темнота размышленьям способствовала.

А потом дорогами разными
Разошлись, разбрелись, растолкались мы,

Разошлись, расщепились на атомы,
А тогда-то, тогда-то, тогда-то мы —

Мы счастливыми были, умными,
Наша жизнь прошла переулками.

Президент
Группа: Администраторы
Сообщений: 6980 		Добавлено: 16-01-2007 20:23
ЕВГЕНИЙ КРОПИВНИЦКИЙ

Надо бриться аккуратно:
Пусть начальство поглядит:
Чисто выбрит, все опрятно —
Галстук, брюки. И глядит
Бодро, весело. И внятно,
И приятно говорит.

1938

Президент
Группа: Участники
Сообщений: 5717 		Добавлено: 17-01-2007 09:04
ЕВГЕНИЙ РЕЙН

Продуктовый рынок во Флоренции

А. Эппелю.

Двускатный павильон
Крупней, чем Нотр-Дам,
Я за тебя гроша,
По совести, не дам.
Поскольку я глодал
Блокадный хлеб зимы,
А на тебя ушли
Все души и умы.
Вот миллион колбас.
Его Лаокоон,
Вот колбаса — тритон,
Вот колбаса — Пифон.
Вот альпы Потрохов,
Вот Печени монблан.
Кабан лежит таков,
Каков лежит баран.
Вот заяц во хмелю,
Вот куропатка фри,
И я себя молю:
“Смотри и не смотри!”
Вот диски всех сыров
Забросил дискобол,
Один, как смерть, суров,
Другой, как жизнь, тяжел.
Спагетти протянуть
Отсюда на луну
Такие, как сейчас,
И те, что в старину.
В середке черный склад,
Лежит там шоколад,
Будь проклят и забыт,
Но видеть очень рад.
Вот тысяча капуст —
Лепечут листья уст,
Когда-то я учил
Ваш лепет наизусть.
Собранье земляник.
Зачем я к ним приник?
Их узнает всегда
Рязанский мой язык.
А вот и алкоголь,
Сказать тебе позволь,
Что это ты меня
Натаскивал на роль.
Привет тебе, коньяк!
Всегда и всюду твой,
И чачи не дурак
Был выпить, молодой.
А что вот это там,
Заплатим пополам.
Стакан — три тыщи лир.
“Спуманте”. Мандельштам.
Ну что же? Ну, привет,
Великая Жратва.
И как мне не понять
Великого Жлобства!
Взгляни на мой живот
И покосись в карман.
Давай, давай, давай
Ударим по рукам.
Ты остаешься здесь.
А я опять туда,
Где нету ничего,
Ни крошки, ни следа.
Где бедный пирожок —
Святитель и пророк.
Но погоди, жратва,
И наш наступит срок.
Под русским топором,
В намыленной петле
И за пустым столом
На праведной земле
И мы нальем стопарь,
Надкусим огурец.
И полный наш словарь
Закроем наконец.
Мы скажем: “Наливай!”
И крикнем: “Дайте хлеб!”
А ну давай, давай —
Не то могила, склеп!
Мы вытащим тогда
Из голенища нож.
“Корми, а если нет,
То никого не трожь”.
Корми, корми, корми!
А нет, так, черт возьми,
Мы станем наконец
Волками и людьми.

Президент
Группа: Участники
Сообщений: 5717 		Добавлено: 17-01-2007 09:05
ЕВГЕНИЙ РЕЙН

Прощание с Флоренцией

Прощай, и если навсегда,
То навсегда прощай.
Теперь уже свое лицо
Ко мне не обращай.
Не поворачивай дворцов
На узких площадях,
Не прячь сокровища свои,
Твой тлен, и пыль, и прах.
Прощайте, крепкие мосты
И Арно желтый ил,
На этих набережных я
Полсвета исходил.
Витрины страшные твои,
Где пялится карат...
Пускай они в последний раз
Мне в спину поглядят.
И Боттичелли, ты прощай,
Храни свое гнильцо.
Ты вовремя мне показал
Курносое лицо.
Теперь я знаю, как мне быть,
Кого во всем винить.
Спасибо, Сандро, подсобил,
Бедняге подал нить.
Прощай, мой кэт,
Прощай, мой дог,
Хозяйка Маргарит.
Я вам поднадоел чуток.
Кто знает — тот молчит.
Прощай, мой дом, где кипарис
И Аполлонов лавр.
Прощай, мой двор, где прожил я
Среди людей и лар.
Прощай, Тоскана, но поверь —
В Париже и в Москве
Я буду твой и только твой
И по тебе в тоске.
Ни Лондон и ни Петербург
Тебя не заменят.
Я буду ждать — а может, вдруг
Ты позовешь назад.
Ты позовешь меня во сне,
Как Медичи, сильна.
И я увижу на стене
Иные письмена.
Там будет черный силуэт,
Там будет тонкий крест.
Я променяю Моссовет
И всех своих невест
На то, чтобы опять пройти
По улицам твоим.
Кто знает, тот всегда молчит,
Мы знаем и молчим.

Президент
Группа: Участники
Сообщений: 5717 		Добавлено: 17-01-2007 09:23
ЛЕОНИД ИОФФЕ

Я хочу спрятаться под самый прочный пласт
и сжаться до немыслимых размеров,
чтоб незаметному на кручах этих серых
влачить присутствие, чужих не зная глаз.

Потом свои зрачки расширить и напрячь
и разобрать, как перепутаны поступки,
как невозможно заржавели наши сутки,
и жутким словом заряжается пугач.

А стоит выпалить — загублен чей-то взор,
а стоит выпалить — ославлен чей-то жребий,
и губы собраны в обидчивый узор,
а зори лишними куражатся на небе.

Пусть кровной спелостью наш преисполнен стон,
наследной спелостью, живет еще за нами —
красив, и грозен, и безжалостен сей дом —
наш дом земной, где вместе бьемся над азами,
где воздух ловим, словно рыбы, ловим ртами
вместе и порознь и снова бездны ждем.

Президент
Группа: Администраторы
Сообщений: 6980 		Добавлено: 17-01-2007 16:48
ИГОРЬ ХОЛИН

Дамба. Клумба. Облезлая липа.
Дом барачного типа.
Коридор. Восемнадцать квартир.
На стенке лозунг: МИРУ — МИР!
Во дворе Иванов
морит клопов, —
он — бухгалтер Гознака.
У Макаровых пьянка.
У Барановых драка.

Президент
Группа: Администраторы
Сообщений: 6980 		Добавлено: 17-01-2007 16:53
ГЕНРИХ САПГИР

БАБЬЯ ДЕРЕВНЯ
Белесоглазый, белобровый,
косноязычный идиот.
Свиней в овраге он пасет.
Белесоглазый, белобровый,
кричит овцой, мычит коровой.
Один мужик в деревне. Вот —
белесоглазый, белобровый,
косноязычный идиот.

Веревкой черной подпоясан,
на голом теле — пиджачок.
Зимой и летом кое в чем,
веревкой черной подпоясан.
Он много ест. Он любит мясо.
По избам ходит дурачок,
веревкой черной подпоясан,
на голом теле — пиджачок.

Вдова — хозяйка пожилая —
облюбовала пастуха.
Собой черна, ряба, суха
вдова — хозяйка пожилая.
Но сладок грех. Греха желая,
зазвала в избу дурака.
Пылая, баба пожилая
борщем кормила пастуха.

Урчал. Бессмысленно моргая,
таращил мутные глаза.
Так чавкал, что хрустело за
ушами — и глядел моргая.
Как сахар, кости разгрызал.
Пил молоко, как пес, лакая.
Насытился. Сидит, рыгая.
Как щели, мутные глаза.

Как быть, что делать бабе вдовой?
Он — как младенец. Спит пастух.
Тряпье. Капусты кислый дух...
Как быть, что делать бабе вдовой?
Она глядит: мужик здоровый,
литая грудь, на скулах пух.
Как быть? Что делать бабе вдовой?
В ней кровь разбередил пастух.

Вдруг ощутила: душит что-то,
Все учащенней сердца стук.
Босая — к двери. Дверь — на крюк!
К нему! Упало, брякнув, что-то
и разбудило идиота.
В его мычании — испуг.
— Не бойся! — жарко шепчет кто-то.
Все учащенней сердца стук...

Ночь. Ночь осенняя, глухая,
все холоднее, все темней.
На лампу дует из сеней.
Ночь, ночь осенняя, глухая.
В садах шуршит листва сухая.
Черна деревня. Нет огней.
Ночь! Ночь осенняя, глухая.
Все холоднее, все темней.

Спят на полу и на полатях.
Ворочаются на печи.
Как печи, бабы горячи.
И девкам душно на полатях.
Там сестры обнимают братьев
среди подушек и овчин.
Возня и вздохи на полатях.
Томленье, стоны на печи.

Парней забрали. Служат где-то.
Мужья — на стройках в городах.
В тайге иные — в лагерях.
Иных война пожрала где-то.
Зовут их бабы! Нет ответа.
Деваться девкам не-ку-да!
В солдатах парни, служат где-то,
в столицах, в дальних городах.

Тоскуют бедра, груди, спины.
Тоскуют вдовы тут и там.
Тоскуют жены по мужьям.
Тоскуют бедра, груди, спины.
Тоскуют девки, что невинны.
Тоскуют самки по самцам.
Тоскуют бедра, груди, спины -
тоскуют, воя, тут и там!

И лишь рябая — с идиотом.
Лежат, обнявшись. Дышит мгла.
Сопят. В любви рябая зла!
Блудит рябая с идиотом.
Лампадка светит из угла.
Христос с иконы смотрит: кто там?
А там — рябая с идиотом.
Сопит и трудно дышит мгла.

Вот лопоухий, редкобровый,
шерстистолобый идиот.
Уснул, открыв слюнявый рот.
Вот лопоухий, редкобровый
урод. Но сильный и здоровый.
Один мужик в деревне. Вот,
вот — лопоухий, редкобровый
и вислогубый идиот!

1958

Президент
Группа: Участники
Сообщений: 5717 		Добавлено: 18-01-2007 08:51
ХОРХЕ ЛУИС БОРХЕС
ПРАХ

Отельный номер, тот же, что всегда
Один из полдней, тяготящих тело,
томя и разымая. Вкус воды,
лишь на секунду освежившей горло.
Светящаяся пелена, слепых
не покидающая днем и ночью.
Конверты с адресами мертвецов.
Неуловимость сна и сновидений.
Рейн или Рона за окном внизу.
Давно привычные недуги. Все, что,
должно быть, слишком мелко для стихов.

Президент
Группа: Участники
Сообщений: 5717 		Добавлено: 18-01-2007 08:52
ФРАНСИСКО ДЕ КЕВЕДО-И-ВИЛЬЕГАС

Когда Орфей за Эвридикой
В Аид спустился, бог Плутон
Был беспредельно возмущен
Такою дерзостью великой.
Запел пленительный Орфей,
Как никогда не пел. Однако,
Хотя Плутону в царстве мрака
Вдруг стало на душе светлей,
Багровый от негодованья,
Вернул Орфею он жену,
Что было даже в старину
Тягчайшей мерой наказанья.
Засим смягчился грозный бог
И смертному в вознагражденье
За удивительное пенье
Вновь потерять ее помог.

Президент
Группа: Администраторы
Сообщений: 6980 		Добавлено: 18-01-2007 14:01
ЯН САТУНОВСКИЙ

У часового я спросил:
скажите, можно ходить по плотине?
— Идить! — ответил часовой
и сплюнул за перила.

Сняв шляпу,
я пошел
по плотине,
овеянной славой,
с левого берега
на правый
и статью из Конституции прочел.

Так вот он, Днепрострой.
Я вижу
символ овеществленного труда,
а подо мной стоит вода
с одной стороны выше,
с другой стороны ниже.

Сентябрь 1938, Запорожье

Президент
Группа: Администраторы
Сообщений: 6980 		Добавлено: 18-01-2007 14:03
Всеволод Некрасов
И Я ПРО КОСМИЧЕСКОЕ
Полечу или нет не знаю
До луны или до звезды
Но луну я пробовал на язык
В сорок первом году в Казани

затемнение
война
тем не менее
луна

белый
свет

белый
снег

белый
хлеб
которого нет

никакого нет

Я давным давно вернулся в Москву
Я почти каждый день обедаю

А на вид луна была вкусная
А на вкус луна была белая

(Из «Синтаксиса» 1959 г.)

Президент
Группа: Администраторы
Сообщений: 6980 		Добавлено: 18-01-2007 14:07
ЮРИЙ КАРАБЧИЕВСКИЙ

Пока на Трубной не растаял снег,
не закипел дождем по тротуарам;
пока последний встречный человек
не показался сгорбленным и старым;

пока слепая временная ось,
наш гордый дух расходуя в избытке,
не удлинилась так, чтобы пришлось
в далеких днях искать свои пожитки;

пока все это не произошло -
поторопись и поверни направо,
туда, где стены — битое стекло
и где забор — зеленая отрава.

Вот этот дом! Попробуй на куски
рассечь его. Увидеть в каждом слое
тоску его. Вобрать в свои зрачки
нутро его, усталое и злое.

Ну что? Ну водка. Туфли на плите.
Ну запах слез. Привычка к униженью...
Ты видишь сам, что в этой тесноте
нет места твоему воображенью.

И все твои прилипчивые сны,
все — убедись — ничто. Пока не поздно,
взгляни еще, взгляни со стороны,
и воздух этой улицы тифозной

вдохни. Почувствуй бронхами насквозь
усталость вида и погоды скверность.
Пока слепая временная ось
не вынесла тебя — в недостоверность...

1957

Президент
Группа: Администраторы
Сообщений: 6980 		Добавлено: 18-01-2007 15:00
АЛЕКСАНДР ЛАЙКО

АНАПСКИЕ СТРОФЫ
Не мед, но пот — и по усам,
дурею от жары, не знаю сам,
зачем я, заплутав, сижу здесь дотемна,
смущаю прах ваш, Евдокия Павловна,
зачем речь сбивчивая к вам обращена —

ряд или бред бессвязных сцен
эпохи социальных перемен,
хмелевшей более, чем белое «Мiцне»,
и стольких воробьев проведшей на мякине...
Лишь стреляный трезвел. Но дело не в вине.

А впрочем, может быть, и в нем.
Я пил с утра, потом в хинкальной днем,
но рядом — пляж и крик, вот и забрел сюда —
маяк, погост, обрыв — сижу, гляжу отсюда
на море, на закат, на дальние суда,

на камень ваш — он у обрыва
отчасти гордо, но и сиротливо
возносится среди оград, крестов болезных,
подкрашенных кой-где стараньями родных,
средь греческих разбитых плит, средь звезд железных.

И алюминиевый цвет
по кладбищу разбрасывает свет
довольно радостный. Фонарь, забор, верста —
все та же краска — памятник или ворота,
скамейка ли, киоск, могильная плита...

Что это? Равенства залог?
Уныние грешно, и, видит Бог,
я, Евдокия Павловна, бегу тоски,
но был мне скормлен этот цвет из детской соски,
и он подкрасил кровь, судьбу, потом виски.

Вам трудно, видимо, понять,
нас разделяют ни «фита», ни «ять»,
ни годы, но... галактики. Жары дурман
сбивает с панталыку, и прочел я — Шуманъ,
в то время как на вашем камне — Шауманъ.

И видится подвижный немчик,
сменивший на сюртук кадетский френчик
и ручкой сделавший родне любвеобильной.
— В Россию? — О, майн гот! — Лишь с честностью одной?!
— Он движим бедностью... — И гордостью фамильной!

Оставив Лотхен куковать,
и, отыскав в Санкт-Петербурге мать
вашу — али бабку, что верней — открыл салон
«Корсаж-плюмаж». Так что за дочь был счастья полон
ваш дед по матушке отец Авессалом.

— Мой милый Августин, мой Ав-
густин, — певал он, толику приняв.
Коль дочек семеро, то что тянуть нуду -
сам и венчал по православному обряду,
призвав чету к любви, терпенью и труду.

Ну что за диво! Братья Гримм!
Ай, сказка, да еще поездка в Рим.
Неужто к россам был вельми свободный въезд?
На современный взгляд — фантастика. И выезд?!
Ваш прах свидетельствует перемену мест.

Сейчас, любительница муз,
анапский поэтический союз
навряд бы отпустил на монолит рубли,
как вас читатели бы в массе ни любили —
певицу строек и берез родной земли.

С рублями, Евдокия, н-да...
Я сызмальства без них. И навсегда.
Привык. Но вам-то без привычки — просто швах.
Вот хорошо бы родственник какой во швабах —
глядь вспомнит и пришлет пяток ночных рубах.

Такой пейзаж и антураж.
Рубахи — мелочь. И кидаться в раж —
лишь Господа гневить. Считайте — повезло,
что есть на ЧТО надеть (то есть в наличье тело),
и можно, сжав персты, перекрестить чело.

Шалеет время. Кроме злобы
еще есть трус и водка. Ей особый
почет — течет, строив строителей державы,
где питие веселием считалось, но, увы,
теперь лишь тризной отдает. И кильки ржавы.

Простите, беспокою вас.
Воображенье, а скорее глаз,
напишет старую Анапу, городок,
который был, конечно же, на новость падок,
а новость — ваш приезд и кашель, и платок.

От Петербурга вдалеке
вы в белом платье, с зонтиком в руке,
предчувствуя тоску, у моря взаперти
кляня болезнь, свалившуюся так некстати,
совсем не думали свою здесь смерть найти.

Наоборот, куда острей
средь греческих фелюг, шаланд, сетей,
хожденья к маяку, прогулок на базар,
где Снайдерс бы поблек, а дыни лили сахар,
почувствовали вы вам свыше данный дар.

Итак, что ране вы писали?
Цитировать стихи возьмусь едва ли,
но думается, было: «не иссякли звуки»,
и жертвенность, и «мановение руки»,
кого-то призывающей «идти на муки».

И он пошел. Влюбленный в вас,
в признаниях своих он всякий раз
сбивался с темы, и... «Свобода... Идеал...»,
и сетовал на жизнь, на то, что мало сделал,
и вот пошел в народ. Но тот его не звал.

Был бит зело под Костромой
и в длинных письмах из тюрьмы домой
описывал свой новый быт и звал к борьбе,
а вам прислал стихи («строги не будьте к пробе»),
где ВАМ исправлено на жирное ТЕБЕ.

Той осенью вас представлял
широкой публике один журнал,
до дыр зачитанный им в ссылочной дыре.
Зимой с тоски покончил он с собой на Каре,
и вы, грустя, венчались в том же декабре.

Затем с супругом вы в Париже,
Карлсбад и дале Альпы — санки, лыжи —
весна в Венеции и лето в Палестине,
где крест, висевший на гостиничной стене,
вдруг натолкнул на мысль, осмеянную ныне.

Смех, впрочем, начался давно.
В век девятнадцатый так неумно
науке предпочесть миф, обращенный в прах;
в двадцатом веке этот смех притих на нарах,
был «посильнее Фауста» немотный страх.

На жизнь свой отоварив чек,
скудеет человек в научный век.
И впрямь — чего искать на рубль пятаки,
когда душа легко переместилась в пятки
и там покойно ей? Да будут сны легки!

Во всех обличьях хороша
загадочная русская душа —
палач или Пугач, лампасы пришлеца...
Где милосердия (да и была ль) сестрица?
А злобе несть числа, и мести несть конца...

И открываю я напиток,
скорее приготовленный для пыток,
чем для торжественных и прочих возлияний
(глоток — желудок твой завоет, точно Вий) —
«Кавказ», «Агдам», «Долляр» — какой букет названий!

Курорт. Нет водки. Хлещешь дрянь.
А вы-то что пивали? Финьшампань?
На променаде, в Царском будучи Селе,
обедая, что принимали, в самом деле,
коль возвращались в Петербург навеселе?

Муж, славный малый, интендант,
пил водку, и блистал его талант
вышучивать накал передовых идей,
эмансипированных дам и нервных дядей —
прямых, как трости, новых, так сказать, людей.

Быть может, и смешны они,
но вы заметили, что ваши дни
заполнили их злость, и жесты, и слова.
Не принимать? Порвать? Но как? Друзья. И снова
за чаепитьями болела голова.

Вы в кресле у окна скучали,
но вас ничуть друзья не замечали,
а разговор случись — сведется все к упрекам,
как школяру — линейкой по рукам,
за равнодушие к общественным порокам.

Летят года. Хандра. К тому ж
при ипподроме покупает муж
так, в общем, пустячок... Аптеку. Се ля ви.
На это милый тратит уйму сил и крови,
твердя, что лошадь стоит, как и Русь, любви.

Он одержим. Его проект:
им в компаньоны взят один субъект,
который только что покинул Новый Свет.
По типу тамошних — он в тонкостях все знает —
в аптеке ставятся столы а ля фуршет.

— Двойная выгода, ма шер,
пошаливают нервы, например —
в аптеку поспешит педант — пожалте, бром,
но игроки завзятые стоят на старом —
анисовая, расстегаи, старка, ром.

Муж, отдалившийся делами,
друзья да критика (та, между нами,
уверена: в Руси словесность лечит плетка) —
все это по весне на белизне платка
дало кровавую отметину — чахотка.

К концу идет напиток мой...
Уже смеркается. Пора домой.
Что ж, Евдокия Павловна, пора отсель.
А дом, где жили вы, дом капитанши Стессель,
стоит. Там за трояк снимаю я постель.

Теперь в нем несколько семей.
Хозяйкина племянница, ей-ей,
еще жива, и ей курорт дает навар.
Отнюдь не бедствует, она же мой шеф-повар,
и ставит ввечеру старушка самовар.

Все в детстве остро и пестро.
Ей помнится: колышется перо
на модной шляпе бывшей фрейлины двора;
Киссиди, местный туз, гурман; торговцев свора;
помещик тульский Мнев и вы, и доктора.

Тянулись дни не без печали,
но вас заметили и привечали.
В дворянском вечер был (афиша и билеты),
и вы прочли без позы и без суеты
свои любимые последние сонеты.

Открыв бювар, глядите вы
в окно, ослепшее от синевы,
где игры Бёклина мрачны, но и легки;
сквозь слезы — то ли утреннего моря блестки —
перебираете тюремные листки.

— Мой мальчик, бедный мой, прости
стихи мои тех лет и отпусти
грех суетливости произнесенных слов,
овации университетских залов,
тот рыцарский, скликающий на подвиг зов.

Давно и рано ты угас, —
вы говорите с ним, в который раз
ему или себе пытаясь объяснить —
что? Жизнь? Судьбу? Рыдаете, клянетесь помнить,
и мысль теряется, и разговора нить.

— Раз в месяц-два письмо бывает,
наш общий друг меня не забывает:
"...попалась на глаза в журнале ваша пьеса.
Все тот же темный миф, нелепость, чудеса...
В глазах передовых людей вы — враг прогресса".

Ну что ж, мне не о чем тужить.
Я независимо пыталась жить,
писать, не думая при этом ни о ком,
кто и куда меня зачислит ненароком...
Неужто и твоим я стала бы врагом?

Я фотографию твою
от мужа, словно грешница, таю,
но мною он любим — Господь его храни.
Тут плакал, как дитя, уткнувшись мне в колени.
Так вот... Я говорю бессвязно, извини.

Горяч наш общий друг весьма,
и злобой веет от его письма;
видна она в его речах, статьях — везде,
но разве ненависть подвигнет нас к свободе?
Свобода ненависти приведет к беде.

Скажи, как это получилось —
все вами отдано уму на милость,
но ум наш так лукав, жесток и хладнокровен!
Мы сердце жертвуем ему, но сердце не овен,
оно лишь ставит человека с Богом вровень.

Мне хуже. Потому боюсь,
что не успею — вот и тороплюсь
закончить несколько моих заветных пьес...
От мужа телеграмма — как он это вынес? —
аптека лопнула, а компаньон исчез.

О, Комендантский ипподром —
и шум, и крик, рукоплесканий гром!
Будь я мужчиной, думаю, наверняка
и мне б понадобилась, подвернись, аптека,
соседство праздника — азарт, игра, бега!

Осталось мне немного дней.
Не потому ль на жизнь смотрю жадней,
а жить мне стоит превеликого труда.
Спасибо Господу, хоть пишется покуда,
вот только слово — мучает, как никогда.

Что слово? Личный путь к свободе.
А что до отзвука в народе,
то, чем он явственней, тем в слове фальши
больше... А там уж и "все средства хороши
в стяжании свободы для Руси и дальше".

Бутыль пуста. Еще б глоток!
Простите, что прервал я монолог,
продолжив вашу речь в последних двух строках,
В безвременье всегда приходит мысль о сроках,
где ты, трубач, с трубою золотой в руках?

Пусть медленно она звучит,
волчица воет и петух кричит,
и смертный человек, сей глиняный сосуд,
глухонемого века молчаливый рекрут,
услышит звук, прозреет срок, увидит Суд.

Ужель при жизни повезет,
и я, рожденный в беломорканальский год,
в Отечестве своем и твердь, и честь найду,
и из души все бывшее навек избуду,
а там и в гроб в раскаянной земле сойду?

Ах, Евдокия, вы поверьте,
прекрасный год вы выбрали для смерти —
на рубеже веков, эпох, девятисотый.
Вы не увидите, как двинется Батый —
двадцатый век. Да с перышком, да косоротый...

Луна взошла. Горит неон.
Мерцают буквы — Эжени Коттон.
Из корпуса выходит санаторный люд,
в мужских объятьях мамы-одиночки тают,
и дети их под кипарисами снуют.

Прибоя нарастает звук,
и говор гальки — деревянный стук —
до дрожи холодит, и тут я нездоров,
когда летейских слышу музыку оркестров —
стук бирок на ногах — фанеру номеров.

Что до трубы, то здесь она
по вечерам отчетливо слышна —
плывет ее металл и стонет вдалеке,
клубится пыль на танцплощадке в парке,
и тяжко мне идти, хотя я налегке.

Гремят в акациях цикады,
гульба, любовь, вечерние наряды,
и средь толпы — забвенья, водки ли алкая —
с народом в ногу, иль почти, шагаю я...
И море Черное шумит, не умолкая.

Москва, 1981—1983

Президент
Группа: Администраторы
Сообщений: 6980 		Добавлено: 18-01-2007 15:03
СЕМЕН ГРИНБЕРГ

В туманном Ясеневе или Теплом Стане,
Где фонари меняются местами,
Прохожие с размытыми боками,
Как у молочниц или молокан,
Держа зонты обеими руками,
В автобусы садятся по слогам.

И так до красных листьев далеко,
Что истекла четвертая неделя,
Сентябрь кончился,
А солнце еле-еле
Пронизывает это молоко.

Президент
Группа: Администраторы
Сообщений: 6980 		Добавлено: 18-01-2007 15:05
ЮРИЙ МАМЛЕЕВ

Не умру... Перед Господом-Богом
Я клянуся... Кругом чудеса...
Надо мною, над дурой убогой,
Что ни вечер поют голоса.

Пропоет и пропляшет, родимый,
Дождик теплый меня окропит.
Вот он тихий выходит, без имени,
И со мной о душе говорит.

Помолюсь за врагов и за лишних.
Даже чорту хочу благодать.
Как блаженно бездомной и нищей
Будет мне у пенька умирать.

Ветер в поле меня не развеет.
Дух мой Богом пронизан до дна.
Надо мною, над дурой убогой,
Каждый вечер поют голоса.

Президент
Группа: Участники
Сообщений: 5717 		Добавлено: 19-01-2007 08:52
ДАВИД ШРАЕР-ПЕТРОВ

ВЕСЕННЯЯ ТРУБА

Труба завывает в соседнем дому.
На сердце весна и любовь.
Но ты мне скажи, почему, почему
В закате увидела кровь?

Послушай! Труба вырисовывать блюз
Взялась на закатном листе,
Но ты мне скажи, почему я боюсь
Поверить твоей красоте?

Труба заливается за стеной
Коттеджа, в котором живет
Не то домовой, не то водяной,
Лихой музыкальный народ.

У них на двоих, или на пятерых
Камина большая труба.
Читают под музыку старенький стих,
Исхоженный, как тропа.

Как будто бы не было строчек других,
Чтоб музыку эту играть
На всех пятерых или, может, двоих,
И стих на ладонях катать.

Здесь тайна какая-то, магия, что ль,
Так спаян с мелодией стих,
Что каждою клеточкой всякий бемоль
Любовью стращает, как псих.

Любовью закатной стращает и кровь
В подсвечники льет, как вино.
Но алые губы закатных костров
Ему целовать не дано.

Он занят трубой, он трубит и трубит,
Он стих, словно крест свой, несет.
А кто там гостит, и кто там вопит,
Неважно, какой с ним народ.




Президент
Группа: Участники
Сообщений: 5717 		Добавлено: 19-01-2007 08:53
ДАВИД ШРАЕР-ПЕТРОВ

МАРТ ОПЯТЬ В МОСКВЕ

Из шкафа достать дождевые плащи.
Накрапывает.
Подмораживает.
Тает.
Ты, дорогая, тоже прочти,
Надпись, которую я почти
Прочесть опоздал в пролетающей стае.

В последний момент по рисунку хвостов,
По абрису крыл, по ликующим крикам,
По радужной вздыбленности мостов,
По наглой веселости Криков и Бриков

Я опознал эту стаю - весну.
В бронзовеющем московском закате,
Чтобы - каждому по веслу,
И - мчаться за стаей - дорогою скатерть!

О, дорогая, это любовь
Птицы пророчат римской пятеркой.
И громовой, грозовой, лобовой,
Сферу околоземную поторкав,
Март возвращают нам вновь и вновь.

Да, подмораживает.
Да, скользим.
Да, падаем на тротуары,
Чтоб глухоту эмигрантских зим
Вздыбить в крыл и сердец удары.

Любовь, ну конечно, это она
На крыльях птиц прилетает в март
Московский, неясный, когда весна
Поет у зимы в подворотне, как бард.

Президент
Группа: Участники
Сообщений: 5717 		Добавлено: 19-01-2007 08:54
ХОРХЕ ЛУИС БОРХЕС

Тот лабиринт исчез. Уже не будет
ни стройных эвкалиптовых аллей,
ни летнего навеса над верандой,
ни бдительных зеркал, не упускавших
любое чувство на любом лице,
любой налет. Пустое крохоборство
часов, разросшаяся каприфоль,
беседка, простодушный мрамор статуй,
двойник заката, засвиставший дрозд,
балкончик с башней, гладь воды в фонтане
теперь былое. Ты сказал -- былое?
Но если нет начала и конца
и ждет нас лишь неведомая сумма
лучистых дней и сумрачных ночей,
то мы и есть грядущее былое.
Мы -- время, непрестанная река,
Ушмаль и Карфаген, и вросший в землю
латинский вал, и канувший во тьму
сад, поминаемый теперь стихами.

Бывалый
Группа: Участники
Сообщений: 35 		Добавлено: 19-01-2007 10:48
Пушкин
17 30 48
140 10 01
126 138
140 3 501

Маяковский
2 46 38 1
116 14 20!
15 14 21
14 0 17

Есенин
14 126 14
132 17 43...
16 42 511
704 83

170! 16 39
514 700 142
612 349
17 114 02

Веселые:
2 15 42
42 15
37 08 5
20 20 20!

7 14 100 0
2 00 13
37 08 5
20 20 20!

Грустные:
511 16
5 20 337
712 19
2000047

Страницы: << Prev 1 2 3 4 5  ...... 71 72 73  ...... 126 127 128 129 Next>> ответить новая тема
Раздел: 
Театр и прочие виды искусства / Общий / СТИХИ О ЛЮБВИ

KXK.RU