Пример для подражания.

Раздел:  --== Все разделы ==-- ------------------------------------------------------------- Общий Интересная режиссура стихи,которые сочиняют форумчане Публикации Театр и прочие виды искусства / Общий / Пример для подражания.

Страницы: << Prev 1 2 3 4 5  ...... 7 8 9 10 Next>>

Автор	Сообщение
isg2001 Президент Группа: Администраторы Сообщений: 6980	Добавлено: 14-04-2007 13:25
	Вот, что писал о нем в 1936-м году Николай Рерих: “ Слышу, что имя Чурлениса стало национальным именем в Литве, сделалось гордостью народа литовского. От души радуюсь этому. Каждое признание истинной ценности всех веков и народов должно быть приветствовано. Там, где ценят своих героев, творцов и тружеников, там возможно и светлое будущее. Довольно бывшего невежества, когда на разных путях истории мы видели, как попирались и оскорблялись лучшие человеческие достижения. Довольно невежественных отрицаний. Народ может жить лишь светлым допущением и утверждением. Когда постройка идет - все идет. Еще недавно было принято или осмеивать, или скептически пожимать плечами на все новое и необычное. Ох уж эти скептики, которые в своих зачерствелых сердцах готовы придушить каждое молодое достижение! Если кто-то является в новой форме, то разве такое обновление уже должно стать уделом растерзания? Вспоминаем Ван Гога, пославшего своему домовладельцу в уплату за квартиру свое отрезанное ухо, как символ пресловутого шейлоковского мясного вознаграждения. Вспоминаем, как Модильяни умер с голоду, и лишь этот потрясающий конец открыл доступ к общему признанию его произведений. Вспоминаю происходившую на наших глазах трагедию гениального Врубеля. Не сошел ли он с ума от всех тех жестоких несправедливостей, которыми невежественные дикари кололи и обжигали его возвышенное сознание? Трудна была земная стезя и Чурлениса. Он принес новое, одухотворенное, истинное творчество. Разве этого недостаточно, чтобы дикари, поносители и умалители не возмутились? В их запыленный обиход пытается войти нечто новое - разве не нужно принять самые зверские меры к ограждению их условного благополучия? Помню, с каким окаменелым скептицизмом четверть века назад во многих кругах были встречены произведения Чурлениса. Окаменелые сердца не могли быть тронуты ни торжественностью формы, ни гармонией возвышенно обдуманных тонов, ни прекрасною мыслью, которая напитывала каждое произведение этого истинного художника. Было в нем нечто поистине природно вдохновенное. Сразу Чурленис дал свой стиль, свою концепцию тонов и гармоническое соответствие построения. Это было его искусство. Была его сфера. Иначе он не мог и мыслить и творить. Он был не новатор, но новый. Такого самородка следовало бы поддержать всеми силами. А между тем происходило как раз обратное. Его прекраснейшие композиции оставлялись под сомнением. Во время моего председательствования в "Мире Искусства" много копий пришлось преломить за искусство Чурлениса. Очень отзывчиво отнесся Добужинский. Тонкий художник и знаток Александр Бенуа, конечно, глубоко почувствовал очарование Чурлениса. Но даже и в лучших кругах, увы, очень многие не понимали и отрицали. Так же точно многими отрицалось и тончайшее творчество Скрябина. В Скрябине и в Чурленисе много общего. И в самом характере этих двух гениальных художников много сходных черт. Кто-то сказал, что Скрябин пришел слишком рано. Но нам ли, по человечеству, определять сроки? Может быть, и он, и Чурленис пришли именно вовремя, даже наверное так, ведь творческая мощь такой силы отпускается на землю в строгой мере. Своею необычностью и убедительностью оба эти художника, каждый в своей области, всколыхнули множество молодых умов. В конце концов разве мы знаем, где происходит наибольшее восприятие творчества. Леонид Андреев незадолго до смерти писал мне: "Говорят, что у меня есть читатели, но ведь я-то их не знаю и не вижу". Скорбно звучали такие признания писателя. Другой прекрасный художник недавно писал мне: "Говорю, как в подушку". Истинно, не знаем мы путей творчества. Формула - неисповедимы пути - весьма реальна. Но рядом с этим невидимым для самого художника восприятием его творчества живет и напряжение его сил. Все помнят жизненную трагедию Рембрандта или Франца Хальса. Но и в трагедии этой так много торжественности. Без героической торжественности облики названных художников потеряли бы многое. Сами костры и факелы дикарей являются лишь озарением пути. Без врагов люди забыли бы о многом полезнейшем и прекраснейшем. Недаром приходилось писать похвалу врагам. Вот и Чурленис в своих прекрасно напевных мирных созданиях тоже мог бы написать похвалу врагам. Дикари и враги много потрудились для его будущей славы. И пришла она, эта легкокрылая гостья, не для того, чтобы только переночевать около произведений Чурлениса, но чтобы озарить его творения навсегда. Велика радость, когда можно отметить, что весь народ признал свою истинную ценность. Недавно всенародно хоронили великого писателя Горького. В этой всенародности был крик признательности всеобщей. Не ему, ушедшему, но во имя справедливости прекрасен был порыв дружный, превознесший ценность искусства. Прекрасно признание Чурлениса литовским народом. Это тоже будет не временный взрыв сантимента, но твердое признание, низкий поклон всенародный творцу и труженику. Радуюсь вестям из Литвы о признании прекрасного художника Чурлениса Цитировать
Lika Президент Группа: Участники Сообщений: 5717	Добавлено: 14-04-2007 19:43
	Из писем И.Дунаевского 21 февраля 1950 г. Мой друг. Вы невежественны, как рядовой советский поэт. 20 апреля 1950 г. <...> трепотня стала одним из самых распространенных стилевых признаков не только личного, но и делового общения. А что такое трепотня в переводе на литературный язык? Это не что иное, как безответственность. У людей нет серьезного, горячего отношения к порученному им делу. А те из них, которые искренне хотели бы размашисто и горячо работать, - те обставлены такой сетью жестких норм и условий, что ничего не могут сделать. Поэтому все идет по-казенному, с оглядочкой, с перестраховочкой. 28 мая 1950 г. <...> собрание композиторов, людей индивидуально настроенных, мелких собственников и, увы, шкурников, раздираемых злобой и завистью <...> 2 сентября 1950 г. Нам все время тычут в пример Толстого, Чехова, Чайковского и Глинку, Репина и Сурикова. Но забывают, что нам не дают писать так, как писали они. Это были мастера чувств, а не зарисовщики, очеркисты и фотографы. У Толстого люди говорят о своих чувствах, говорят не только красиво, но и глубоко содержательно. Этому можно учиться, этому можно подражать. <...> Самое скверное, что. искусству чувств наша молодежь вообще ни у кого не учится, заменяя это трудное искусство всякими вульгарными упрощениями и любовным "нигилизмом". Что дала литература в этом отношении? Нуль! Неужели наши писатели ждут инструкций? Очевидно! Тогда грош им цена! Они не инженеры душ, а приказчики. Где-то в одном из Ваших писем проскользнула мысль, что достаточно того, что литература наша воспитывает желание быть похожими на Корчагина, Кошевого, Чайкину и т. д. Нет! Это много, но недостаточно! Ибо, не касаясь вопроса о природе индивидуального героизма, надо сказать, что военные катастрофы не всегда бывают, а вопросы быта, культуры, семьи, брака, любви, труда, творчества, вдохновения и многого другого. И жизнь рождается все-таки от любви! Этого никогда не надо забывать, как не надо забывать, что, к счастью, человек сравнительно мало живет с винтовкой на плече и что не так уж часто бывает вражеская оккупация! Вот в силу чего мои "особые" взгляды вынуждают меня считать нашу литературу однобокой, лишенной подлинного знания людей с их сложным, разнообразным внутренним миром. В нашей литературе действуют преимущественно истуканы... 1 октября 1950 г. Я вообще читаю мало, хотя приобретаю для своей библиотеки много книг. Читать мне некогда. Я, кажется, Вам говорил или писал, что после напряжения мозгов над клавирами или партитурами я предпочитаю читать что-нибудь не очень обязательное или что-нибудь очень интересное. Этот интерес я вижу в прочтении интереснейших музыкальных журналов дореволюционной эпохи (весьма неожиданные и поучительные выводы!). Этот интерес и душевномозговой отдых я вижу в прелестном сборнике "Пушкин-критик", где собраны такие перлы ума и.изысканной эстетики искусства, какие не сравнятся с художественной литературой Гладкова или Павленко. Не забывайте, что мне поздно уже увлекаться "романтическими приключениями на социальном фоне". Цитировать
isg2001 Президент Группа: Администраторы Сообщений: 6980	Добавлено: 15-04-2007 12:11
	ГУСТАВ ШПЕТ Фон Шпет (1) —Гуссерлю, 23Х1.1913. Paris, 191 Rue cte fUniverstte 1913Х123. Уважаемый господин профессор! Уже четыре дня я нахожусь в Париже, но мой феноменологический голод становится большим, чем любопытство путешественника, и я чувствую, что, несмотря на необходимость быстро завершить мою обширную работу, большая часть времени будет посвящена феноменологии, в Москве я переписал свою статью 2, но не нашел времени основательно переработать и исправить ее. Тем не менее я вижу, что основательная переделка сочинения была бы совершенно необходимой. Я хочу сконцентрировать все изложение: с одной стороны, поставить на первое место проблему идеальной сущности и ее отношение к созерцанию, соответственно проблему презентативизма и репрезентативизма, и, с другой стороны, более ясно изложить проблему номинализма. Я думаю, что вследствие такой переработки изложение должно стать более полным и наглядным, а вместе с тем более ясным станет и значение феноменологии в целом, а также сам “поворот” (“Wendung”) в философии. В Берлине я купил книгу Лейендекера3, но времени читать ее пока не было, к тому же я не знаю, окажется ли она для меня полезной. Боюсь, мое растущее стремление отыскать феноменологические идеи до “рождения” феноменологиии слишком опасно для меня самого! До сих пор у меня был спасительный страх перед Платоном... но я не могу без волнения читать что-либо вроде следующих строк о Мейне де Биране “C'est une de ses idees mattresses et les plus famili6res que la veritable invention en philosophic consiste uniquement dans la determination exacte des donnees immediates de la conscience.” 4 Во всяком случае, волшебство феноменологии делает меня слепым в некоторых вещах, но сейчас я не хочу разбираться, есть ли в этом что-либо плохое или нет! Мои самые наилучшие и самые сердечные пожелания Вашей супруге! Преданно служащий Вам Г. фон Шпет. ФонШпет—Гуссерлю, 14XU.1913. Цитировать
Lika Президент Группа: Участники Сообщений: 5717	Добавлено: 15-04-2007 12:44
	В ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ ЦЕНЗУРЫ. 28 августа 1835 г. В Петербурге. Честь имею обратиться в Главный комитет цензуры с покорнейшею просьбою о разрешении встретившихся затруднений. В 1826 году государь император изволил объявить мне, что ему угодно быть самому моим цензором. Вследствие высочайшей воли всё, что с тех пор было мною напечатано, доставляемо было мне прямо от его величества из 3-го отделения собственной его канцелярии при подписи одного из чиновников: с дозволения правительства. Таким образом были напечатаны: «Цыганы», повесть (1827), 4-ая, 5-ая, 6-ая, 7-ая и 8-ая главы «Евгения Онегина», романа в стихах (1827, 1828, 1831, 1833), «Полтава» (1829), 2-ая и 3-ья часть «Мелких стихотворений»; 2-ое, исправленное издание поэмы «Руслан и Людмила» (1828), «Граф Нулин» (1828), «История Пугачевского бунта» и проч. Ныне, по случаю второго, исправленного издания Анджело, перевода из Шекспира (неисправно и с своевольными поправками напечатанного книгопродавцем Смирдиным), г. попечитель С.-Петербургского учебного округа изустно объявил мне, что не может более позволить мне печатать моих сочинений, как доселе они печатались, т. е. с надписью чиновника собственной его величества канцелярии. Между тем никакого нового распоряжения не воспоследовало, и таким образом я лишен права печатать свои сочинения, дозволенные самим государем императором. В прошлом мае месяце государь изволил возвратить мне сочинение мое, дозволив оное напечатать, за исключением собственноручно замеченных мест. Не могу более обратиться для подписи в собственную канцелярию его величества и принужден утруждать Комитет всеуниженным вопросом: какую новую форму соизволит он предписать мне для представления рукописей моих в типографию? 28 августа 1835 Титулярный советник Александр Пушкин. Цитировать
isg2001 Президент Группа: Администраторы Сообщений: 6980	Добавлено: 16-04-2007 19:06
	Мартин Хайдеггер - Карлу Ясперсу Фрайбург, Лерхенштр., 8. 22 января 1921 Глубокоуважаемый г-н профессор! Я охотно отвечу Вам, хотя бы затем, чтобы не создавалось впечатления, будто я пытаюсь подсунуть Вам г-на Фр. Ноймана. Г-н Н. учится здесь уже второй семестр - не могу сказать, что я его знаю: в его случае это так нелегко. Не потому, что он необычайно сложная натура, а потому, что он очень непостоянен, халатен и, пожалуй, во всем фальшив. Когда летом он приехал сюда, он был в полном восторге от Гуссерля, каждая тривиальность была откровением, каждое положение - классическим, он вычитывал для Гуссерля рукописи, некоторые из них переписывал и был с ним неразлучен, даже собирался писать работу по философии языка. К началу нынешнего семестра между ними, должно быть, что-то произошло; Гуссерль теперь решительно отвергается, мои критические высказывания воспринимаются по-мальчишески односторонне. И при этом почти ничего не понято. Он общается с определенным кругом посредственных людей, которые постоянно надоедают друг другу, они пытались примазаться ко мне, но не на того напали. Думают, что, бессмысленно повторяя фразы, выхваченные из моих лекций, добьются успеха. А при этом не замечают, как крепко я держу их под контролем. На моем семинаре для начинающих по "Размышлениям" Декарта - пока что речь шла только об основательной интерпретации, о солидной работе - они всякий раз один за другим оказываются несостоятельны, они считают, что освобождены от серьезной работы, и занимаются болтовней - студенты первого и второго семестра куда скромнее и искренне увлечены делом. В прошлом семестре он восхищался Гуссерлем, теперь же восхищается моей лекцией, которой не понял (признаю, несовершенство ее разработки, особенно изложения, тому способствует). Это видно из чернового варианта его работы о "ценности жизни", представленного мне перед рождественскими каникулами. Еще раньше он спрашивал меня, как бы ему устроить возможно более скорую защиту докторской диссертации (сейчас он на восьмом семестре - чем он занимался в Вене, мне до сих пор неясно). У Гуссерля он защищаться не хочет; я сказал ему, что экзаменовать не могу, самое большее, могу написать отзыв на его работу, так что в конечном счете он все равно попадет к Гуссерлю. На это он сказал, что в таком случае пошел бы скорее к Вам, поскольку хочет защищаться в Германии, причем побыстрее (видимо, по финансовым причинам). Я ответил, что охотно порекомендую Вам его работу, если сам по совести сочту ее достойной. Его наброски, бессистемные, написанные за неделю-другую, я просмотрел во время каникул и, по его настоятельной просьбе, тотчас же отослал ему в Вену мой отзыв. Я без обиняков написал, что так дело не пойдет и что у него есть две возможности: либо ориентировать исследование на Дильтея, а значит, по-настоящему его проработать, на что уйдет несколько месяцев, по крайней мере до лета, либо подойти к работе систематически, что в обозримом будущем сделать невозможно. В примечаниях я указал ему на грубейшие ошибки. По возвращении он заявил, что выбирает первый путь; г-н Шайер, с которым они теперь закадычные друзья и которого он летом высмеивал как глупца, якобы посоветовал ему послать Вам какую-нибудь часть своей работы. Он намеревался отправить Вам то, что показывал мне; я сказал ему, что это бессмысленно, у него ведь уже есть мой отзыв. Чем он занимается теперь, я не знаю. Еще когда он впервые назвал Ваше имя, я, памятуя о разговоре с Вами, тотчас предупредил его, чтобы он не обольщался насчет легкости своей задачи. Я имею в виду, что ситуация простая: если работа не удовлетворит меня, я спокойно отклоню ее, а ему скажу, что обращаться к Вам нет смысла. Если же он все-таки это сделает, Вам придется взять на себя труд и отказать ему. В этом семестре я выкинул уже четверых. Одного-единственного пока формально оставил - это г-н Левит, - чем он занимается и как все будет, я понятия не имею. Вчера у меня была Афра Гайгер. Финке она объяснила дело так: философия, дескать, слишком трудна, и ей хочется попробовать себя в истории. Без сомнения, сказано честно и прямо, но для тайного советника Финке возмутительно... Она спросила у меня, нельзя ли подготовить историко-философскую работу по средним векам. Я сказал, что в эту область невозможно проникнуть за один год, поскольку она не имеет никакого богословского образования (это основное условие, да и вообще самое главное) и не знает Аристотеля и Августина. Мне ее очень жаль; пожалуй, поговорю с Финке еще раз. Мое мнение о нынешних студентах, а тем паче о студентках утратило всякий оптимизм: даже те, что получше, либо экзальтированные фанатики (теософы, которые проникли уже и в протестантское богословие), георгианцы и проч., либо, не ведая меры в чтении, впадают в нездоровую всеядность и всезнайство, при том что ничего не знают как следует. Недостает подлинного понимания научной работы, а значит, истинной, сильной настойчивости, самоотверженности и настоящей инициативы. Но, в конце концов, чрезмерная критика тоже сковывает; я от этого страдаю, поскольку любое якобы позитивное высказывание пробуждает ложные ожидания. До сорока нельзя заступать на кафедру. На каникулах я опять непременно возьмусь за рецензию на Вашу книгу - возможно, от этого она станет еще хуже. С сердечным приветом, преданный Вам Мартин Хайдеггер. Передайте, пожалуйста, поклон Вашей супруге Цитировать
Lika Президент Группа: Участники Сообщений: 5717	Добавлено: 16-04-2007 21:38
	15 декабря 1940 Дорогой Уилсон, это будет очень длинное письмо. Во-первых, позвольте мне поблагодарить Вас за чек. Это и в самом деле прекрасно - жить наконец в стране, где есть рынок для подобных вещей. Я посылаю Вам вторую сцену, хотя я до сих пор бьюсь с 'убийцею из Ватикана'[10] Осенью 1940 года, на одной из своих первых встреч с Набоковым в Нью-Йорке, Уилсон предложил ему перевести 'Моцарта и Сальери' Пушкина для издававшегося им журнала 'Нью рипаблик'. Набоков с радостью принял это предложение и во время написания этого письма уже вовсю работал над переводом. В письме Набоков имеет в виду тот момент, когда в конце 'Моцарта и Сальери' Антонио Сальери, отравив Моцарта из зависти, размышляет о совместимости гения и злодейства. При этом он вспоминает легенду о Микеланджело ('создателе Ватикана'), который якобы убил натурщика, с которого он изобразил умерщвленного Христа. Из-за чрезвычайной лаконичности пушкинских строк Набокову пришлось 'растянуть' три пушкинских строки до пяти английских. Набоковский перевод пьесы был напечатан в 'Нью рипаблик' 21 апреля 1941 года, а также в сборнике 'Три русских поэта' (1944), причем в обоих случаях с предисловиями Уилсона, чьи длинные строки продолжают торчать отовсюду, как я ни пытаюсь сжать их, - и наоборот. Я также посылаю Вам духоборское обозрение[11] 'Дом духоборов' - так называлась статья Набокова о книге Дж. Райта 'Слава Богу: история духоборов' (1940). Статья появилась в журнале 'Нью рипаблик' 13 января 1941 года. Если Вы найдете последнюю фразу (о нищем и 'гомике') лишней, просто выбросьте ее. Я хочу поговорить с Вами о Вашей книге[12] Имеется в виду книга Эдмунда Уилсона 'К Финляндскому вокзалу'.. Мне она очень понравилась, она красиво написана, и Вы исключительно беспристрастны, хотя кое-где я заметил два или три репья шаблонного радикализма, приставших к Вашему свободно развевающемуся плащу. Московские судьи обозвали бы Вас (как они это уже сделали со мной) 'безответственным эклектиком', а Ваше 'объяснение' трудностей марксизма (на стр. 187 и в других местах) свело бы Маркса с ума. Лично я нахожу, что Вы упростили его мысли слишком уж грубо. Без неясностей и абракадабры, без зловещих умолчаний, шаманских заклинаний и магнетического мусора марксизм не марксизм. Парадокс, который взрывает и другие мечты об идеальном государстве, состоит в том, что первый автор может оказаться первым тираном такого государства. Вы намекнули на это в гносеологической ссылке, но здесь, я думаю, суть проблемы. Индивидуальные причуды правителя говорят о соответствующем историческом периоде больше правды, чем вульгарные обобщения классовой борьбы и т. д., а своеобразные математические и исторические завывания 'Капитала' и 'капиталоидов' синтез революции переводит в звериные жестокости и глупости, которые и претворяет в жизнь. Вы все это поняли, но я думаю, что Вам следовало подчеркнуть этот момент. Ваша критика марксизма настолько жестока, что Вы выбиваете марксистскую табуретку из-под ног Ленина, который остается повисшим в воздухе. Кстати, Вы совершенно неправы, когда утверждаете, что триада Гегеля основана на треугольнике (с фаллическим подтекстом, который напоминает мне мрачное фрейдистское открытие, что дети играют в мячик, потому что мячики напоминают мальчикам материнские груди, а девочкам- отцовские гениталии). Триада (со всем, что в ней есть стоящего) - это на самом деле идея круга; вот вам приблизительный пример: Вы возвращаетесь (синтез) к начальной точке (тезису) после посещения антиподов (антитезис), а новоприобретенные впечатления о земном шаре обогащают Ваши первоначальные знания о родном городе. Природа пользуется настолько артистически-обманчивыми методами, что главный источник зла или блага для большинства людей оказывается на самом деле случайным капризом чего-то другого, что никогда нельзя было заподозрить в последующем превращении во всеобщее блаженство или падение. Как печально выглядел бы Энгельс, если бы ему показали некоторые современные фабрики. Или электрозаводы. А ведь есть еще землетрясения, банановая кожура и несварение желудка. Я не знаю, откуда Вы достали статистику, будто Тьер казнил больше людей, чем Террор? Я возражаю против подобного рода оправдания по двум причинам: хотя, с точки зрения христианина или математика, тысяча убитых сто лет назад равняется тысяче убитых в сегодняшнем бою, исторически определением первого случая будет 'резня', а второго - 'некоторые потери'. Во-вторых, нельзя сравнивать поспешное подавление восстания, как бы оно ни было отвратительно, с тщательным применением системы убийства. Кстати, насчет Террора: знаете ли Вы, что задолго до русской революции радикальная мысль в русском издательском бизнесе была настолько сильна, что работы Ленотра[13] Луи Госселен Ленотр (1857-1935) - консервативный историк французской революции не могли появиться на русском - у нас было на самом деле две цензуры! Я заметил несколько ошибок, которые Вы сделали: жестокость - это cruelty, а не severity. Это жесткость (без 'о' в середине) может переводиться как severity или, вернее, harshness. Вы могли бы упомянуть, что Гапон был агентом-провокатором и умер смертью предателя (его повесили эсеры). Легенда о том, что царь и царица 'пытались заключить мир с Германией', - абсолютная выдумка большевистской пропаганды, так же как и легенда про обещание разрушить Россию, которое Ленин будто бы дал немцам. А теперь мы подходим к Ильичу - и здесь у меня начинается чесотка (извиняюсь)[14] Каламбур основан на фонетическом совпадении английского глагола to itch (чесаться) и последнего слога отчества Ленина - Ильич. Боюсь, что портрет его отца выполнен в слишком уж неземных тонах его советских биографов. Ульянов-старший, по мнению знавших его людей, был очень обыкновенным джентльменом приятно-либеральных воззрений. Тысячи подобных ему основали тысячи подобного рода школ - это было настоящее соревнование. Атмосфера семьи Ульяновых (бесплатное образование и т. д.) практически не отличалась от атмосферы семей всех либеральных учителей и врачей и уходит корнями в 50-е годы. За границей невозможно найти ничего подобного моральной чистоте и бескорыстию русских интеллигентов. К какой бы группе они ни принадлежали, к большевикам или кадетам, народовольцам или анархистам, их быт в течение века общественного движения был отмечен чувством долга, самопожертвования, доброты, героизма, причем эти качества не были сектантскими. Я знаю случай, когда знаменитый кадет, принимавший участие в секретной встрече различных групп, которую пришлось срочно отменить, поскольку узнали, что о ней пронюхала ЧК, рисковал своей жизнью, оставшись на месте, чтобы предупредить малоизвестного меньшевика (которого он вряд ли знал и чью партию не одобрял), потому что он мог опоздать и попасться в ловушку[15] Вера Набокова утверждала, что здесь Набоков имеет в виду своего отца - лидера партии кадетов Владимира Дмитриевича Набокова. Ваш Ульянов-отец - не личность, а всего лишь тип. (В то время как остальные Ваши герои замечательно живые.) Если бы к розовым и голубым тонам Вы добавили немного красно-бурой сепии (как Вы это сделали в других Ваших портретах), этот человек вышел бы у Вас менее 'иконописным', А что касается его сына... Нет, даже магия Вашего стиля не заставила меня полюбить его, а официальные биографии, которым Вы роковым образом верно следовали, я прочел много лет назад (как жаль, что Вы не прочли 'Ленина' Алданова[16] Имеется в виду вышедшая в 1922 году в Нью-Йорке книга М. Алданова 'Ленин'. В ней Алданов разрушает утвердившийся в то время в интеллигентских кругах на Западе 'благообразный' имидж Ленина - доброго и отзывчивого человека, хоть и 'пламенного революционера'. Уилсон впоследствии познакомился с Алдановым и даже упоминал его книги в своих рецензиях). Семейные воспоминания, как правило, до тошноты сладенькие, а бедной Крупской не хватало ни юмора, ни стиля. Ироничный читатель, столкнувшись с ленинским замечанием о лисе, которую он не застрелил, потому что она была 'красивая', мог бы заметить: жаль, что Россия была простенькая. Эта напускная доброта, это закатывание глаз 'с прищуринкой', этот мальчишеский смех и т. д. представляют собой что-то особенно отвратительное для меня. Именно эту атмосферу 'веселости', этот кувшин молока человеческой доброты с дохлой крысой на дне я использовал в своем 'Приглашении на казнь' (которое, я все еще надеюсь, Вы прочтете). 'Приглашение' делается так добро, все будет так прекрасно и приятно, если Вы только не будете СУЕТИТЬСЯ (говорит палач своему пациенту). Мой немецкий друг, у которого смертная казнь была хобби и который однажды видел, как кого-то обезглавили в Регенсбурге, говорил мне, что палач вел себя просто по-отечески. Другой ужасный парадокс ленинизма состоит в том, что эти материалисты нашли возможным потратить жизни миллионов реальных людей для блага гипотетических миллионов, которые когда-нибудь будут счастливы. Но мне очень понравился Ваш Маркс. Ваш способ исследования его писем, которые сделали больно Энгельсу, замечательно остроумен; а они и в самом деле очень патетичны - неуклюжие попытки бурша, который пытается загладить свой промах (gaffe) и только усугубляет его. Книга настолько забавна, что я не мог остановиться, не говоря уже о том, чтобы удержать самого себя. Надеюсь, что Вы не будете раздражены тем, что я критикую некоторые пассажи? Я подумал, что это было бы как-то нечестно по отношению к Вашей очень важной книге, если бы я не выразил тот вихрь мыслей, который вызвал ее стремительный пропеллер. Сердечно Ваш, В.Набоков. Цитировать
isg2001 Президент Группа: Администраторы Сообщений: 6980	Добавлено: 17-04-2007 12:32
	Жан-Поль Сартр Экзистенциализм - это гуманизмЯ хотел бы выступить здесь в защиту экзистенциализма от ряда упреков, высказанных в адрес этого учения. Прежде всего, экзистенциализм обвиняют в том, будто он призывает погрузиться в квиетизм отчаяния: раз никакая проблема вообще не разрешима, то не может быть и никакой возможности действия в мире; в конечном итоге это созерцательная философия, а поскольку созерцание - роскошь, то мы вновь приходим к буржуазной философии. Таковы главным образом обвинения со стороны коммунистов. С другой стороны, нас обвиняют в том, что мы подчеркиваем человеческую низость, показываем всюду гнусное, темное, липкое и пренебрегаем многим приятным и красивым, отворачиваемся от светлой стороны человеческой натуры. Так, например, критик, стоящий на позициях католицизма, - г-жа Мерсье обвиняла нас в том, что мы забыли об улыбке ребенка. Те и другие упрекают нас в том, что мы забыли о солидарности людей, смотрим на человека как на изолированное существо; и это следствие того, что мы исходим, как заявляют коммунисты, из чистой субъективности, из картезианского «я мыслю», то есть опять-таки из такого момента, когда человек постигает себя в одиночестве, и это будто бы отрезает нам путь к солидарности с людьми, которые находятся вовне и которых нельзя постичь посредством cogito. Со своей стороны христиане упрекают нас еще и в том, что мы отрицаем реальность и значение человеческих поступков, так как, уничтожая божественные заповеди и вечные ценности, не оставляем ничего, кроме произвола: всякому позволено поступать, как ему вздумается, и никто не может судить о взглядах и поступках других людей. На все эти обвинения я постараюсь здесь ответить, именно поэтому я и озаглавил эту небольшую работу «Экзистенциализм - это гуманизм». Многих, вероятно, удивит, что здесь говорится о гуманизме. Разберем, какой смысл мы в него вкладываем. В любом случае мы можем сказать с самого начала, что под экзистенциализмом мы понимаем такое учение, которое делает возможной человеческую жизнь и которое, кроме того, утверждает, что всякая истина и всякое действие предполагают некоторую среду и человеческую субъективность. Основное обвинение, нам предъявляемое, состоит, как известно, в том, что мы обращаем особое внимание на дурную сторону человеческой жизни. Мне рассказывали недавно об одной даме, которая, обмолвившись грубым выражением, заявила в виде извинения «Кажется, я становлюсь экзистенциалисткой». Следовательно, экзистенциализм уподобляют непристойности, а экзистенциалистов объявляют «натуралистами». Но, если мы действительно натуралисты, вызывает крайнее удивление, что мы можем пугать и шокировать в гораздо большей степени, чем натурализм в собственном смысле. Человек, относящийся терпимо к такому роману Золя 1, как «Земля», испытывает отвращение, читая экзистенциалистский роман; человек, ссылающийся на народную мудрость, которая весьма пессимистична, находит нас законченными пессимистами. И в то же время трезво рассуждают по поводу того, что «своя рубашка ближе к телу» или что «собака любит палку». Есть множество других общих мест, говорящих о том же самом: не следует бороться с установленной властью, против силы не пойдешь, выше головы не прыгнешь, любое не подкрепленное традицией действие - романтика; всякая попытка, не опирающаяся на опыт, обречена на неудачу, а опыт показывает, что люди всегда скатываются вниз, что для того, чтобы их удержать, нужно нечто твердое, иначе воцарится анархия. И, однако, те самые люди, которые пережевывают эти пессимистические поговорки, которые заявляют всякий раз, когда они видят какой-нибудь более или менее отвратительный поступок: «Да, таков человек!», и которые кормятся этими «реалистическими напевами», - эти же люди упрекают экзистенциализм в излишней мрачности, и притом так упрекают, что иногда спрашиваешь себя: не за то ли они им недовольны, что он, наоборот, слишком оптимистичен? Что, в сущности, пугает в этом учении? Не тот ли факт, что оно дает человеку возможность выбора? Чтобы это выяснить, надо рассмотреть вопрос в строго философском плане. Итак, что такое экзистенциализм? Большинству людей, употребляющих это слово, было бы очень трудно его разъяснить, ибо ныне, когда оно стало модным, экзистенциалистами стали объявлять и музыкантов, и художников. Один хроникер в «Кларте» тоже подписывается «Экзистенциалист». Слово приобрело такой широкий и пространный смысл, что, в сущности, уже ничего ровным счетом не означает. Похоже на то, что в отсутствие авангардного учения, вроде сюрреализма, люди, падкие на сенсации и жаждущие скандала, обращаются к философии экзистенциализма, которая, между тем, в этом отношении ничем не может им помочь. Ведь это исключительно строгое учение, меньше всего претендующее на скандальную известность и предназначенное прежде всего для специалистов и философов. Тем не менее можно легко дать ему определение. Дело, впрочем, несколько осложняется тем, что существуют две разновидности экзистенциалистов: во-первых, это христианские экзистенциалисты, к которым я отношу Ясперса 2 и исповедующего католицизм Габриэля Марселя 3; и, во-вторых, экзистенциалисты-атеисты, к которым относятся Хайдеггер 4 и французские экзистенциалисты 5, в том числе я сам. Тех и других объединяет лишь убеждение в том, что существование предшествует сущности, или, если хотите, что нужно исходить из субъекта. Как это, собственно, следует понимать? Возьмем изготовленный человеческими руками предмет, например книгу или нож для разрезания бумаги. Он был сделан ремесленником, который руководствовался при его изготовлении определенным понятием, а именно понятием ножа, а также заранее известной техникой, которая предполагается этим понятием и есть, в сущности, рецепт изготовления. Таким образом, нож является предметом, который, с одной стороны, производится определенным способом, а с другой - приносит определенную пользу. Невозможно представить себе человека, который бы изготовлял этот нож, не зная, зачем он нужен. Следовательно, мы можем сказать, что у ножа его сущность, то есть сумма приемов и качеств, которые позволяют его изготовить и определить, предшествует его существованию. И это обусловливает наличие здесь, передо мной, данного ножа или данной книги. В этом случае мы имеем дело с техническим взглядом на мир, согласно которому изготовление предшествует существованию. Когда мы представляем себе бога-творца, то этот бог по большей части уподобляется своего рода ремесленнику высшего порядка. Какое бы учение мы ни взяли - будь то учение Декарта или Лейбница, - везде предполагается, что воля в большей или меньшей степени следует за разумом или, по крайней мере, ему сопутствует и что бог, когда творит, отлично себе представляет, что именно он творит. Таким образом, понятие «человек» в божественном разуме аналогично понятию «нож» в разуме ремесленника. И бог творит человека, сообразуясь с техникой и замыслом, точно так же, как ремесленник изготовляет нож в соответствии с его определением и техникой производства. Так же и индивид реализует какое-то понятие, содержащееся в божественном разуме. В XVIII веке атеизм философов ликвидировал понятие бога, но не идею о том, что сущность предшествует существованию. Эту идею мы встречаем повсюду у Дидро, Вольтера 6 и даже у Канта. Человек обладает некой человеческой природой. Эта человеческая природа, являющаяся «человеческим» понятием, имеется у всех людей. А это означает, что каждый отдельный человек - лишь частный случай общего понятия «человек». У Канта из этой всеобщности вытекает, что и житель лесов - естественный человек, и буржуа подводятся под одно определение, обладают одними и теми же основными качествами. Следовательно, и здесь сущность человека предшествует его историческому существованию, которое мы находим в природе 7. Атеистический экзистенциализм, представителем которого являюсь я, более последователен. Он учит, что если даже бога нет, то есть по крайней мере одно бытие, у которого существование предшествует сущности, бытие, которое существует прежде, чем его можно определить каким-нибудь понятием, и этим бытием является человек, или, по Хайдеггеру, человеческая реальность. Что это означает «существование предшествует сущности»? Это означает, что человек сначала существует, встречается, появляется в мире, и только потом он определяется. Для экзистенциалиста человек потому не поддается определению, что первоначально ничего собой не представляет. Человеком он становится лишь впоследствии, причем таким человеком, каким он сделает себя сам. Таким образом, нет никакой природы человека, как нет и бога, который бы ее задумал. Человек просто существует, и он не только такой, каким себя представляет, но такой, каким он хочет стать. И поскольку он представляет себя уже после того, как начинает существовать, и проявляет волю уже после того, как начинает существовать, и после этого порыва к существованию, то он есть лишь то, что сам из себя делает. Таков первый принцип экзистенциализма. Это и называется субъективностью, за которую нас упрекают. Но что мы хотим этим сказать, кроме того, что у человека достоинства больше, нежели у камня или стола? Ибо мы хотим сказать, что человек прежде всего существует, что человек - существо, которое устремлено к будущему и сознает, что оно проецирует себя в будущее. Человек - это прежде всего проект, который переживается субъективно, а не мох, не плесень и не цветная капуста. Ничто не существует до этого проекта, нет ничего на умопостигаемом небе, и человек станет таким, каков его проект бытия. Не таким, каким он пожелает. Под желанием мы обычно понимаем сознательное решение, которое у большинства людей появляется уже после того, как они из себя что-то сделали. Я могу иметь желание вступить в партию, написать книгу, жениться, однако все это лишь проявление более первоначального, более спонтанного выбора, чем тот, который обычно называют волей. Но если существование действительно предшествует сущности, то человек ответствен за то, что он есть. Таким образом, первым делом экзистенциализм отдает каждому человеку во владение его бытие и возлагает на него полную ответственность за существование. Но когда мы говорим, что человек ответствен, то это не означает, что он ответствен только за свою индивидуальность. Он отвечает за всех людей. Слово «субъективизм» имеет два смысла, и наши оппоненты пользуются этой двусмысленностью. Субъективизм означает, с одной стороны, что индивидуальный субъект сам себя выбирает, а с другой стороны - что человек не может выйти за пределы человеческой субъективности. Именно второй смысл и есть глубокий смысл экзистенциализма. Когда мы говорим, что человек сам себя выбирает, мы имеем в виду, что каждый из нас выбирает себя, но тем самым мы также хотим сказать, что, выбирая себя, мы выбираем всех людей. Действительно, нет ни одного нашего действия, которое, создавая из нас человека, каким мы хотели бы быть, не создавало бы в то же время образ человека, каким он, по нашим представлениям, должен быть. Выбрать себя так или иначе означает одновременно утверждать ценность того, что мы выбираем, так как мы ни в коем случае не можем выбирать зло. То, что мы выбираем, - всегда благо. Но ничто не может быть благом для нас, не являясь благом для всех. Если, с другой стороны, существование предшествует сущности и если мы хотим существовать, творя одновременно наш образ, то этот образ значим для всей нашей эпохи в целом. Таким образом, наша ответственность гораздо больше, чем мы могли бы предполагать, так как распространяется на все человечество. Если я, например, рабочий и решаю вступить в христианский профсоюз, а не в коммунистическую партию, если я этим вступлением хочу показать, что покорность судьбе - наиболее подходящее для человека решение, что царство человека не на земле, - то это не только мое личное дело: я хочу быть покорным ради всех, и, следовательно, мой поступок затрагивает все человечество. Возьмем более индивидуальный случай Я хочу, например, жениться и иметь детей. Даже если эта женитьба зависит единственно от моего положения, или моей страсти, или моего желания, то тем самым я вовлекаю на путь моногамии не только себя самого, но и все человечество. Я ответствен, таким образом, за себя самого и за всех и создаю определенный образ человека, который выбираю, выбирая себя, я выбираю человека вообще. Это позволяет нам понять, что скрывается за столь громкими словами, как «тревога», «заброшенность», «отчаяние». Как вы увидите, в них заложен чрезвычайно простой смысл. Во-первых, что понимается под тревогой. Экзистенциалист охотно заявит, что человек - это тревога. А это означает, что человек, который на что-то решается и сознает, что выбирает не только свое собственное бытие, но что он еще и законодатель, выбирающий одновременно с собой и все человечество, не может избежать чувства полной и глубокой ответственности. Правда, многие не ведают никакой тревоги, но мы считаем, что эти люди прячут это чувство, бегут от него. Несомненно, многие люди полагают, что их действия касаются лишь их самих, а когда им говоришь: а что, если бы все так поступали? - они пожимают плечами и отвечают: но ведь все так не поступают. Однако на самом деле всегда следует спрашивать, а что бы произошло, если бы все так поступали? От этой беспокоящей мысли можно уйти, лишь проявив некоторую нечестность (mauvaise foi). Тот, кто лжет, оправдываясь тем, что все так поступают, - не в ладах с совестью, так как факт лжи означает, что лжи придается значение универсальной ценности. Тревога есть, даже если ее скрывают. Это та тревога, которую Кьеркегор 8 называл тревогой Авраама. Вы знаете эту историю. Ангел приказал Аврааму принести в жертву сына. Хорошо, если это на самом деле был ангел, который пришел и сказал: ты - Авраам и ты пожертвуешь своим сыном. Но каждый вправе спросить: действительно ли это ангел и действительно ли я Авраам? Где доказательства? У одной сумасшедшей были галлюцинации: с ней говорили по телефону и отдавали приказания. На вопрос врача «Кто же с вами разговаривает?» - она ответила: «Он говорит, что он бог». Но что же служило ей доказательством, что это был бог? Если мне явится ангел, то откуда я узнаю, что это и на самом деле ангел? И если я услышу голоса, то что докажет, что они доносятся с небес, а не из ада или подсознания, что это не следствие патологического состояния? Что докажет, что они обращены именно ко мне? Действительно ли я предназначен для того, чтобы навязать человечеству мою концепцию человека и мой выбор? У меня никогда не будет никакого доказательства, мне не будет дано никакого знамения, чтобы в этом убедиться. Если я услышу голос, то только мне решать, является ли он гласом ангела. Если я сочту данный поступок благим, то именно я, а не кто-то другой, решаю, что этот поступок благой, а не злой. Мне вовсе не обязательно быть Авраамом, и тем не менее на каждом шагу я вынужден совершать поступки, служащие примером для других. Для каждого человека все происходит так, как будто взоры всего человечества обращены к нему и будто все сообразуют свои действия с его поступками. И каждый человек должен себе сказать: действительно ли я имею право действовать так, чтобы человечество брало пример с моих поступков? Если же он не говорит себе этого, значит, скрывает от себя свою тревогу. Речь идет здесь не о том чувстве, которое ведет к квиетизму, к бездействию. Это - тревога, известная всем, кто брал на себя какую-либо ответственность. Когда, например, военачальник берет на себя ответственность, отдавая приказ об атаке и посылая людей на смерть, то, значит, он решается это сделать и, в сущности, принимает решение один. Конечно, имеются приказы свыше, но они слишком общи и требуют конкретного истолкования. Это истолкование исходит от него, и от этого истолкования зависит жизнь десяти, четырнадцати или двадцати человек. Принимая решение, он не может не испытывать какого-то чувства тревоги. Такая тревога знакома всем руководителям. Однако она не мешает им действовать, наоборот, составляет условие действия, так как предполагает, что рассматривается множество различных возможностей. И когда они выбирают одну, то понимают, что она имеет ценность именно потому, что она выбрана. Эта тревога, о которой толкует экзистенциализм, объясняется, кроме того, прямой ответственностью за других людей. Это не барьер, отделяющий нас от действия, но часть самого действия. Говоря о «заброшенности» (излюбленное выражение Хайдеггера), мы хотим сказать только то, что бога нет и что отсюда необходимо сделать все выводы. Экзистенциализм противостоит той распространенной светской морали, которая желает избавиться от бога с минимальными издержками. Когда около 1880 года некоторые французские профессора пытались выработать светскую мораль 9, они заявляли примерно следующее: «Бог - бесполезная и дорогостоящая гипотеза, и мы ее отбрасываем. Однако для того, чтобы существовала мораль, общество, мир культуры, необходимо, чтобы некоторые ценности принимались всерьез и считались существующими a priori. Необходимость быть честным, не лгать, не бить жену, иметь детей и т.д. и т.п. должна признаваться априорно. Следовательно, нужно еще немного поработать, чтобы показать, что ценности все же существуют как скрижали в умопостигаемом мире, даже если бога нет. Иначе говоря, ничто не меняется, если бога нет; и это - умонастроение всего того, что во Франции называют радикализмом. Мы сохраним те же нормы честности, прогресса, гуманности; только бог превратится в устаревшую гипотезу, которая спокойно, сама собой отомрет. Экзистенциалисты, напротив, обеспокоены отсутствием бога, так как вместе с богом исчезает всякая возможность найти какие-либо ценности в умопостигаемом мире. Не может быть больше блага a priori, так как нет бесконечного и совершенного разума, который бы его мыслил. И нигде не записано, что благо существует, что нужно быть честным, что нельзя лгать; и это именно потому, что мы находимся на равнине, и на этой равнине живут одни только люди. Достоевский как-то писал, что «если бога нет, то все дозволено». Это - исходный пункт экзистенциализма 10. В самом деле, все дозволено, если бога не существует, а потому человек заброшен, ему не на что опереться ни в себе, ни вовне. Прежде всего у него нет оправданий. Действительно, если существование предшествует сущности, то ссылкой на раз навсегда данную человеческую природу ничего нельзя объяснить. Иначе говоря, нет детерминизма 11, человек свободен, человек - это свобода. С другой стороны, если бога нет, мы не имеем перед собой никаких моральных ценностей или предписаний, которые оправдывали бы наши поступки. Таким образом, ни за собой, ни перед собой - в светлом царстве ценностей - у нас не имеется ни оправданий, ни извинений. Мы одиноки, и нам нет извинений. Это и есть то, что я выражаю словами: человек осужден быть свободным. Осужден, потому что не сам себя создал, и все-таки свободен, потому что, однажды брошенный в мир, отвечает за все, что делает. Экзистенциалист не верит во всесилие страсти. Он никогда не станет утверждать, что благородная страсть - это всесокрушающий поток, который неумолимо толкает человека на совершение определенных поступков и поэтому может служить извинением. Он полагает, что человек ответствен за свои страсти. Экзистенциалист не считает также, что человек может получить на Земле помощь в виде какого-то знака, данного ему как ориентир. По его мнению, человек сам расшифровывает знамения, причем так, как ему вздумается. Он считает, следовательно, что человек, не имея никакой поддержки и помощи, осужден всякий раз изобретать человека. В одной своей замечательной статье Понж 12 писал «Человек - это будущее человека». И это совершенно правильно. Но совершенно неправильно понимать это таким образом, что будущее предначертано свыше и известно богу, так как в подобном случае это уже не будущее. Понимать это выражение следует в том смысле, что, каким бы ни был человек, впереди его всегда ожидает неизведанное будущее. Но это означает, что человек заброшен. Цитировать
Lika Президент Группа: Участники Сообщений: 5717	Добавлено: 18-04-2007 18:09
	Цветаева - М.Мейн <20-го мая 1905 г.> Дорогая мама. Вчера получили мы твою милую славную карточку. Сердечное за нее спасибо! Как мы рады, что тебе лучше, дорогая, ну вот, видишь, Бог помог тебе. Даю тебе честное слово, дорогая мамочка, что я наверное знала, что — тебе будет лучше и видишь, я не ошиблась! Может быть мы все же вернемся в Россию! Как я рада, что тебе лучше, родная. Знаешь, мне купили платье (летнее). У меня только оно и есть для лета. Fr<&#228;ulein> Brinck находит, что я должна иметь еще одно платье. Крепко целую! Муся Цитировать
isg2001 Президент Группа: Администраторы Сообщений: 6980	Добавлено: 19-04-2007 17:11
	Нет единственного пространства и единственного времени, а есть столько времен и пространств, сколько существует субъектов" Л.Бинсвангер Цитировать
isg2001 Президент Группа: Администраторы Сообщений: 6980	Добавлено: 19-04-2007 17:18
	Людвиг Бинсвангер Экстравагантность* Человеческое существование проецируется в измерениях ши­роты и высоты[1]; оно не только движется вперед, но и поднима­ется вверх. Поэтому в обоих отношениях человеческое сущест­вование может слишком далеко зайти, стать экстравагантным. Если мы хотим понять антропологический смысл экстравагант­ности, нам следует отыскать то, что делает возможным превра­щение экзистенциального подъема в экстравагантный способ су­ществования. Антропология никогда не может ограничивать свои исследования одним лишь только экзистенциальным направле­нием, а будучи, по сути, антропологической, всегда должна иметь перед собой общую структуру человеческого бытия. Поэтому ос­нование этого перехода, или превращения экзистенциального подъема в экстравагантность с самого начала будет не просто рассматриваться как движение вверх, но пониматься как часть koinonia[2], или единства других основных потенциальных возмож­ностей человеческого существования. Как я пытался показать в другой работе[3], экстравагантность фактически обусловливается определенной дисгармонией в отношении между подъемом вверх и движением вперед. Если такое отношение, в том случае, когда оно "удачно"[4], называть "антропологически пропорциональ­ным", тогда мы должны говорить об экстравагантности как о форме антропологической диспропорции, как о "несостоятель­ности" взаимоотношения между высотой и широтой в антропологическом смысле. Восхождение человеческого существования вверх не следует понимать в рамках контекста его бытия-в-мире[5],[6] и соответствую­щей его ориентации в пространстве и времени. Скорее его следует понимать в контексте бытия-вне-мира в смысле обретенной оби­тели и вечного присутствия любви, где не существует ни "вверх" ни "вниз", ни "близко" ни "далеко", ни "ранее" ни "позднее". Если же, вопреки этому, человеческое существование, как имею­щее пределы бытие, все-таки "остается" и "перенесенным" в плос­кости высоты и ширины, тогда оно может "зайти слишком далеко" именно там, где оно покидает обитель любви с присушим ей из­мерением вечности и целиком погружается в "пространство и время". Ибо только там, где отсутствуют communio* любви и сотmunicatio** дружбы и где простое взаимодействие и общение с "дру­гими" и со своим собственным я становятся исключительным на­правлением нашего существования, только там высота и глубина, близость и отдаленность, настоящее и будущее могут иметь такое важное значение, что человеческое существование может зайти слишком далеко, может достичь конечной цели и сейчасности, откуда нет хода ни вперед, ни назад. В таком случае мы говорим о переходе в экстравагантность. Это может быть экстравагантная "идея", иде­ология (идеологии экстравагантны по самой своей сути), экстрава­гантный идеал или "чувство", экстравагантное желание или замы­сел, экстравагантное притязание, мнение или точка зрения, простая "прихоть" или экстравагантный поступок или проступок. Во всех этих случаях "экстравагантность" обусловлена тем фактом, что Da­sein "застряло" в одном определенном эмприческом местоположе­нии [Er-Fahrung], когда оно уже не может, используя выражение Гофмансталя[7], "свернуть свой лагерь", когда оно уже не может вырваться оттуда. Лишенное communio и communicatio, Dasein уже не может расширять, изменять или пересматривать свой "эмпи­рический горизонт" и остается привязанным к своей "узости", то есть четко ограниченной позиции. В этом отношении Dasein оказывается "застревающим" или упорствующим, но еще не эк­стравагантным***, ибо дополнительной предпосылкой экстра­вагантности выступает подъем Dasein на высоту большую, чем та, что соответствует широте его эмпирического и интеллекту­ального горизонта, то есть другими словами, непропорциональ­ное соотношение высоты и широты. Классическим примером этого из области психиатрии служит концепция Блейлера относительно определенного вида психи­ческого слабоумия как "диспропорции между стремлением и по­ниманием"; классическим примером из художественной литера­туры — строитель Сольнес Ибсена[8], который "строит выше, чем может подняться"*. Однако эту диспропорцию между широтой и высотой ни в коем случае не следует понимать как отношение между конкретными "способностями" или характеристиками и, менее всего как отношение между "интеллектом и потребностью в том, чтобы вызывать восхищение"; скорее мы должны искать антропологические предпосылки, делающие возможными такое непропорциональное соотношение. Мы не рассматриваем экст­равагантность как нечто присущее отдельным группам (партиям, кликам, сектам и т.п.), которые явно воплощают односторонний набор "черт", "идентификационных характеристик". Поэтому в целом ее нельзя понимать как черту характера либо же некоего рода поддающееся определению психологическое, психопатоло­гическое, социальное явление или "симптом". Скорее к ней сле­дует подходить в ключе аналитики Dasein[9] — то есть как к чему-то, требующему понимания в рамках общей структуры челове­ческого существования — короче говоря, как к антропологической, онтологической возможности. Только принимая такой под­ход, мы можем прийти к подлинному пониманию всей многооб­разной "симптоматики" экстравагантности. Только тогда мы сможем, к примеру, увидеть, каким образом и до какой степени можно проводить антропологическое различие между так назы­ваемыми (отнюдь не правильно) "экстравагантными идеями" ма­ньяка[10], "экстравагантными" ("ненормальными", "странными") жестами, языком или действиями шизофреника[11], и фобиями невротика — хотя мы и психопатологи, и обыватели, называем всех их "экстравагантными". По моему мнению, даже шизофре­ническое помешательство можно понять[12],только если с самого начала признать его экзистенциальной формой экстравагантнос­ти. То же самое верно и по отношению к "массовым явлениям" экстравагантности. Однако вернемся к экстравагантности, рассматриваемой как структурное смещение антропологических пропорций. Го­ризонталь, как смысловой вектор, "выход в широкий мир" — в большей мере соответствует "дискурсивности", опытному по­стижению "мира", осмыслению его и овладению им, "расши­рению поля зрения", расширению понимания, перспективы и открытости навстречу "разноголосице" внешнего и внутренне­го "мира". Аналогичным образом, вертикаль, как смысловой вектор — подъем вверх — в большей мере соответствует жела­нию преодолевать "земное притяжение", подняться над "тревогами земными" и давлением, а также желанию обрести от­крывающуюся "с большей высоты" перспективу, "возвышен­ный взгляд на вещи", как выражается Ибсен,— точку зрения, позволяющую человеку формировать, подчинять себе или, од­ним словом, использовать "познанное". Такое освоение мира в плане становления и реализации самости означает выбор са­мого себя. Выбор, будь то отдельного действия или же дела всей жизни, предполагает подъем или самовозвышение над конк­ретной земной ситуацией, а следовательно над сферой знаемого и видимого. Но что означает это "над"*? Как красноречиво описано у Ницше в предисловии к произведению Человеческое, слишком человеческое, это не означает "кругосветного плавания" искателя приключений, то есть земных переживаний; скорее это означает напряженное и многотрудное восхождение по "ступе­ням лестницы" проблемы оценивания**, то есть определение по­рядка предпочтения. Таким образом, подъем вверх — это не просто познание своего пути, знание в смысле опыта, кроме того он подразумевает "об­ретение собственной позиции", выбор самого себя в смысле са­мореализации или достижения зрелости. Однако мы должны быть осторожны и не путать этот подъем вверх с собственно волей, в смысле психологического разграничения понимания, чувства и воли*. Скорее мы должны понимать (как намекает термин Блейлера "стремление"), что при подъеме человек, увлекаемый ввысь ("на крыльях" страстей, желаний, настроений, а в конечном счете "фантазии", воображения) плавно переходит к решитель­ному** "выбору позиции". Тем не менее, антропологически мы должны четко проводить различие между определяющим настрой состоянием влекомости желаниями, идеями, идеалами и напря­женным, многотрудным действием подъема по "ступенькам лес­тницы", позволяющего сравнивать эти желания, идеи и идеалы друг с другом в жизни, искусстве, философии и науке, перево­дить их в слова и деяния. Эта концепция проливает свет на диспропорцию высоты — широты, лежащую в основе самой возможности "маниакальной идеации". Мы скоро увидим, что эта форма диспропорции на­столько отличается от лежащей в основе экстравагантности, что мы даже не можем говорить о ней как об "экстравагантной иде­ации", но скорее как о "полете идей" (термин, также используемый в психопатологии). Диспропорция высоты — широты при­сущая тому типу бытия-в-мире, который выражается в полете идей, отлична от той, примером которой служит экстравагант­ность. В первом случае диспропорция заключается в том, что вместо продвижения вперед размеренным шагом происходит скачок "в бесконечное". Горизонт, или поле видения "безгранично расши­ряется", но в то же время подъем вверх остается исключительно "vol imaginaire", влекомостью на крыльях желаний и "фантазий". В результате невозможно ни общее видение, как эмпирическая муд­рость, ни проникновение в проблемную структуру конкретной си­туации (подъем в своей основе — это одновременно и проник­новение, так как altitudo по существу относится как к высоте, так и к глубине), ни, таким образом, какая бы то ни было решитель­ная позиция. Эта диспропорция высоты — широты уходит сво­ими корнями в "чрезмерное" расширение рамок маниакального мира, с его всепроникающей изменчивостью; чрезмерное именно в том, что сфера подлинного одновременно подвергается процессу "уравнивания"[13].[14] Под "подлинным" мы подразумеваем те высоты (или глубины), которые могут быть достигнуты, только если Da­sein пройдет через многотрудный процесс собственного выбора и созревания. С точки зрения аналитики существования, о дисп­ропорции, наблюдающейся в образе жизни человека, страдаю­щего манией, можно говорить как об "изменчивости ". Это озна­чает невозможность достижения подлинно устойчивой позиции на "лестнице" человеческих проблем, а значит, кроме того, не­возможность подлинного принятия решения, действия и дости­жения зрелости. Обособленный от любовного communio и от под­линного communicatio, слишком далеко и стремительно увлекае­мый вперед и возносимый вверх, страдающий манией человек парит в иллюзорных высотах, где он не может занять позицию или принять "самостоятельное" решение. В этих "нереальных" высотах любовь и дружба теряют свою силу. Человеческое обще­ние низводится до уровня психотерапии. Экстравагантность, присущая шизоидной психопатологической личности, и бесчисленные формы шизофренического бытия-в-мире совершенно отличны[15]. Здесь антропологическая диспро­порция уже не уходит корнями в чрезмерность широты ("скач­ков") и высот чистого vol imaginaire, превосходящих (подлинные) высоты "принятия решения". Она обусловлена чрезмерной вы­сотой решения, которая превосходит широту "опыта". Временно абстрагируясь от существенного различия между психопатичес­ким шизоидом и шизофреником, мы можем сказать, что их спо­соб "заходить слишком далеко" отличает их от людей, страдаю­щих манией, именно в том; что они не уносятся в "иллюзорную высь" оптимистических настроений: они в одиночку, "не обра­щаясь к опыту", поднимаются на некую конкретную ступеньку "лестницы человеческих проблем" и остаются там. Высота этого подъема вверх не имеет никакого отношения к широте или узости и непоколебимости опытного горизонта ("опыт" понима­ется здесь в самом широком смысле, то есть как "дискурсивность"[16] как таковой). Здесь экстравагантность означает нечто большее, чем просто "остановленность", так как предполагается не просто невозможность эмпирического продвижения вперед, а скорее жесткая привязанность или зависимость от конкретного уровня или ступени человеческого опыта (Problematik). В этом случае широта изменчивости человеческой "иерархии высот" по­нимается по существу неправильно и одна конкретная идея или идеология становится навязчивой или абсолютизируется. В той мере, в какой "опыт" еще осознается, он не оценивается или не используется в собственных интересах, ибо его "смысл" установлен непоколебимо. Таким образом, экстравагантность означает "абсолютизацию" одного единственного решения. Кроме того, такая "абсолютизация" возможна только там, где Dasein "в без­ысходности" изгоняется из обители и вечного измерения любви и дружбы, и в силу этого уже не знает или не ощущает "относи­тельности" "верха" и "низа", очевидной на фоне неоспоримой веры в Бытие (Sein), несомненной онтологической защищеннос­ти. Это отлучение от бытийной защищенности и от общения или взаимодействия с другими, а значит — от сомнений и поправок, возможных только в ходе такого общения. Таким образом, замк­нутый на сообщение или взаимодействие исключительно в себе такой процесс может лишь "истощать себя" до тех пор, пока не превратится в простое лицезрение медузоподобной, психотически жестко фиксированной проблемы, идеала или "ничтойной тревоги"[17]. В результате освобождение из экстравагантной пози­ции становится возможным лишь посредством "посторонней по­мощи", как спасение альпиниста, слишком высоко поднявшего­ся по отвесной скале*. Невротик также можно "избавиться" от экстравагантности и ограниченности своего существования (например, в случаях фобии) лишь посредством посторонней помощи, в смысле об­щения и сотрудничества с кем-то другим. Пожалуй, именно по этой причине случаи невротической экстравагантности яснее любых других показывают то, что экстравагантность (в физи­ческом или психическом смысле) всегда основывается на отсут­ствии понимания или узости кругозора относительно конкрет­ного смыслового контекста, или "области мира", где Dasein пы­тается превзойти себя. Поднимаясь на гору, человек может зайти слишком далеко, только если общая структура отвесной скалы скрыта из виду, и неизвестна. Аналогично, человек заходит слиш­ком далеко в области ментальной или психической, только когда ему недостает понимания общей "иерархической структуры" че­ловеческих онтологических возможностей, и в силу этого незнания он поднимается все выше и выше. Таким образом, экстравагантность никогда нельзя понять исключительно с субъектив­ной точки зрения, а только исходя из единой перспективы (тран­сцендентальной) субъективности и (трансцендентальной) объек­тивности. То, что мы называем психотерапией, в своей основе — не более, чем попытка подвести пациента к состоянию, в котором он сможет "увидеть", каким образом структурирована тоталь­ность человеческого существования, и "бытия-в-мире", а также увидеть, в какой из узловых точек структуры бытия-в-мире он взял на себя слишком много. То есть: цель психотерапии заклю­чается в том, чтобы благополучно вернуть пациента из его экст­равагантности "вниз, на землю". Только из этой точки возможно всякое новое отправление и восхождение. Я попытался в общих чертах описать понимание антропологи­ческого смысла экстравагантности. При этом я сосредоточил внимание на интерпретации пространственных аспектов и оста­вил на заднем плане куда более важный временной аспект. Но он, несомненно, подразумевался когда речь шла о "созревании", "принятии решения", "дискурсивности", "скачках", "увлекае­мом ввысь" человеке, "восхождении по ступенькам лестницы", "остановленное™" и, наконец, об "антропологической пропор­ции" и "диспропорции". Экзистенциальная высота и широта в конечном счете означают две различные "пространственные" оси одного временного направления, поэтому они разделимы только концептуально. Цитировать
Lika Президент Группа: Участники Сообщений: 5717	Добавлено: 19-04-2007 22:15
	Хорош пример))))))))) Цитировать
Lika Президент Группа: Участники Сообщений: 5717	Добавлено: 19-04-2007 22:16
	Фелиции Бауэр Уважаемая сударыня! Извините, что пишу Вам не на машинке, но мне так несусветно много надобно Вам поведать, машинка же стоит в коридоре, к тому же письмо представляется мне настолько безотлагательным, а у нас в Чехии сегодня праздник (1) (что, впрочем, с вышестоящим извинением связано не настолько уж строго), к тому же машинка пишет, на мой вкус, недостаточно быстро, погода сегодня дивная, окно у меня распахнуто (но я всегда живу с открытыми окнами), в контору я, чего давно уже не случалось, пришел напевая, и не жди меня здесь Ваше письмо, я и вообразить бы не мог, с какой стати мне в праздничный день являться на службу. Как я раздобыл ваш адрес? Вы же не об этом спрашиваете, когда спрашиваете об этом. Что ж, Ваш адрес я попросту выклянчил. Сперва мне назвали только какое-то акционерное общество, но оно мне не понравилось. Потом я узнал Ваш домашний адрес, правда, без номера квартиры, а уж после и сам номер. Заполучив адрес, я успокоился и тем более не писал: обладания адресом мне казалось достаточно, а кроме того, я боялся, что адрес неправильный, ибо, в самом деле, кто такой этот Иммануил Кирх? А нет ничего печальнее, чем письмо, посланное по неточному адресу, это уже и не письмо вовсе, а скорее вздох. И только разузнав, что на вашей улице стоит кирха Св. Иммануила, и расшифровав таким образом сокращение Иммануилкирхштрассе, я снова на некоторое время успокоился. Правда, теперь мне к Вашему адресу недоставало указания на сторону света, в Берлине это ведь почти неотъемлемая примета всякого адреса. Будь на то моя воля, я поселил бы Вас где-нибудь в северной части города, пусть даже это и бедные места, как мне почему-то кажется. Но и помимо хлопот с адресом (тут в Праге никто толком не знает, какой у вас номер дома — 20 или 30) — чего только не пришлось вытерпеть этому моему разнесчастному письму, прежде чем оно было написано. Теперь, когда дверь между нами начинает приоткрываться или, по крайней мере, когда мы с двух сторон взялись за ручки, я могу, а пожалуй что и обязан в этом признаться. Какие только капризы не помыкают мной, сударыня! Нервические странности падают на меня беспрерывным дождем. То я хочу одного, то, через секунду, совсем другого. Уже поднявшись по лестнице, я все еще не знаю, в каком состоянии войду к себе в квартиру. Приходится нагромождать в себе разные нерешительности, пока они не перерастут в некую маленькую решимость или вот в письмо. Как же часто — без преувеличения вечеров десять — я перед сном сочинял то свое первое письмо к Вам. Но это одна из моих бед: ничего из того, что я тщательно продумал заранее, я потом не в состоянии записать разом. У меня очень слабая память, но даже самая прекрасная память не помогла бы мне в точности воспроизвести пусть даже самый маленький загодя придуманный или просто намеченный пассаж, ибо внутри каждого предложения есть связи и переходы, остающиеся как бы подвешенными. Стоит мне начать записывать фразу — передо мной одни обломки, они громоздятся и застят целое, я не вижу просвета ни между них, ни за ними, так что будь на то воля моей капризной натуры, впору хоть бросать перо. Тем не менее я продолжал раздумывать над тем письмом, я ведь еще не решился его написать, а подобные раздумья — самое верное средство удержать меня от решения. Однажды, помню, я среди ночи даже с кровати вскочил, намереваясь немедленно записать некий только что придуманный для Вас оборот. Но тут же улегся обратно, потому что — и это вторая моя беда — подобная спешка показалась мне ужасной глупостью, я корил и уверял себя, что столь ясные мысли легко сумею записать и завтра утром. Ближе к полуночи подобные самообольщения всегда наготове. Впрочем, на этом пути я никогда не доберусь до конца. Болтаю о своем предыдущем письме вместо того, чтобы писать Вам все то многое, что хочу написать. Заметьте себе, почему это письмо обрело для меня такую важность. Оно обрело важность, потому что Вы мне на него ответили, и это Ваше ответное послание лежит сейчас рядом и дарит мне счастливые минуты дурацкой радости, когда я кладу на него руку, дабы удостовериться, что я и вправду им обладаю. Так что поскорее напишите мне еще одно. Особенно стараться не надо — по письму сразу видно, сколько в него вложено труда; Вы просто ведите для меня маленький дневник, это дается не так трудно, зато адресату дает очень много. Разумеется, для меня Вы будете записывать несколько больше, чем Вы писали бы только для себя, ведь я Вас совсем не знаю. Так что для начала Вам придется мне сообщить, когда Вы приходите на службу, что ели на завтрак, куда смотрят окна Вашей конторы и какая у Вас там работа, как зовут Ваших друзей и подруг, кто это делает Вам подарки, норовя подорвать Ваше здоровье шоколадными конфетами, а также тысячу других вещей, о существовании и самой возможности существования которых я и ведать не ведаю. — Кстати, что насчет путешествия в Палестину? Если не в ближайшем, то в скором будущем, следующей весной или осенью непременно. Макс забросил пока что свою оперетту (2), сейчас он в Италии, но вскоре намерен ошеломить Вашу Германию невероятным литературным ежегодником (3). Моя книга — книжица, тетрадочка — встретила у него очень радушный прием (4). Но не больно-то она хороша, надобно писать гораздо лучше. На этом завете и прощаюсь! Ваш Франц Кафка Цитировать
Lika Президент Группа: Участники Сообщений: 5717	Добавлено: 19-04-2007 22:18
	А знаете, Тусик, я два вечера по чуть-чуть переводила фразу из письма Моцарта, а оказалось так назидательно))) Цитировать
isg2001 Президент Группа: Администраторы Сообщений: 6980	Добавлено: 20-04-2007 20:52
	Базель 23.9.1949 Дорогой Хайдеггер! К Вашему 60-летию мои сердечнейшие пожелания! Пусть вернется скорее домой Ваш сын, пусть Ваши личные обстоятельства сложатся благоприятнее, чем как они сложились сейчас. И пусть Ваш философский путь к забытым сегодня высотам удастся Вам! 60-ый год жизни, несомненно, начало старости. Восторг юношеских и зрелых лет уже невозможен, а в наши дни он еще и неуместен. Но философствование не подчиняется биологической линии, как раз в старости возможен его прямой подъем. Возможно даже, что только старости открывается непреходящая существенность. Наперерез телесному нисхождению поднимается кривая вверх, в вечное. Не сама собой; большей частью, похоже, вообще ничего такого нет; все зависит от человека. Я желаю Вам достичь этого. Старый Платон, старый Микеланджело, Рембрандт, старик Гете — вот кто дивным образом коснулся глубочайшего. Они подбадривают нас, маленьких людей. Это какая-то тайна, что человек духовно не обязан стареть <...> Цитировать
Lika Президент Группа: Участники Сообщений: 5717	Добавлено: 21-04-2007 12:49
	П. А. ВЯЗЕМСКОМУ. Около (не позднее) 21 апреля 1820 г. Из Петербурга в Варшаву. Я читал моему преображенскому приятелю — несколько строк, тобою мне написанных в письме к Тургеневу, и поздравил его с счастливым испражнением пиров Гомеровых. Он отвечал, что - - - - - твое, а не его. Желательно, чтоб дело на этом остановилось — он, кажется, боится твоей сатирической палицы; твои первые четыре стиха насчет его в послании к Дмитриеву — прекрасны; остальные, нужные для пояснения личности, слабы и холодны — и, дружба в сторону, Катенин стоит чего-нибудь получше и позлее. Он опоздал родиться — и своим характером и образом мыслей весь принадлежит 18 столетию. В нем та же авторская спесь, те же литературные сплетни и интриги, как и в прославленном веке философии. Тогда ссора Фрерона и Вольтера занимала Европу, но теперь этим не удивишь; что ни говори, век наш не век поэтов — жалеть, кажется, нечего — а всё-таки жаль. Круг поэтов делается час от часу теснее — скоро мы будем принуждены, по недостатку слушателей, читать свои стихи друг другу на ухо.— И то хорошо. Покамест присылай нам своих стихов; они пленительны и оживительны — «Первый снег» прелесть; «Уныние» — прелестнее. Читал ли ты последние произведения Жуковского, в бозе почивающего? слышал ты его «Голос с того света» — и что ты об нем думаешь? Петербург душен для поэта. Я жажду краев чужих; авось полуденный воздух оживит мою душу. Поэму свою я кончил. И только последний, т. е. окончательный, стих ее принес мне истинное удовольствие. Ты прочтешь отрывки в журналах, а получишь ее уже напечатанную — она так мне надоела, что не могу решиться переписывать ее клочками для тебя.— Письмо мое скучно, потому что с тех пор, как я сделался историческим лицом для сплетниц Санкт-Петербурга, я глупею и старею не неделями, а часами. Прости. Отвечай мне — пожалуйста — я очень рад, что придрался к переписке. Пушкин. Примечания Преображенский приятель — Катенин. Поздравил его — с удачно подмеченной ошибкой Вяземского в его предисловии к изданию сочинений В. А. Озерова (1816 г.). Ошибка произошла вследствие неправильного перевода французского слова «relief» («остатки», «кусочки») как «барельеф» («барельефы пиров Гомера»). См. статью Катенина в «Сыне отечества», 1820 г., ч. LIX, N 5. В черновом варианте письма Пушкин писал: «Ты сделал остроумную ошибку, NN — темное, тупое и справедливое замечанье. Желаю, чтоб дело на этом остановилось». Произведения Жуковского — сборник «Для немногих»; «Голос с того света» — стихотворение из этого сборника. Поэма — «Руслан и Людмила». «Сделался историческим лицом...» — намек на сплетни о поведении Пушкина и ожидавших его репрессиях. Цитировать
isg2001 Президент Группа: Администраторы Сообщений: 6980	Добавлено: 21-04-2007 18:03
	15.04.02. (Л.И. Корочкин – Г.Г. Шевелеву) Дорогой Геннадий! Прочитал заметку Тревогина «Наука и религия: что есть истина?». Дискутировать с ним нет смысла, поскольку он абсолютно некомпетентен в той проблеме, о которой взялся писать. Видимо, свои познания о религиях он черпал в справочнике атеиста коммунистических времен, ибо ситуация им свершенно извращена. Как и в науке, в богословии имеется множество направлений и множество трактовок библейских сказаний от буквалистских, кои я, например, не приемлю (и о коих только и говорит Тревогин), до аллегорической, которую проповедовали многие Отцы Церкви. О том, что такое наука, я бы рекомендовал почитать Пола Фейерабенда, величайшего философа современности. Критикуя христианство, неплохо бы вспомнить, кто является родоначальниками важнейших областей науки: генетики – монах Мендель, современной астрономии – священник Коперник, истории – блаженный Августин, лингвистики – он же, современной популяционной генетики – пастор Айяла, современной палеонтологии – католик Тейяр де Шарден. Теорию относительности впервые сформулировал опять же блаженный Августин. И генетика поведения идет от него же. Истоки эволюционного учения заложили не Ламарк, не Дарвин, а отцы Церкви, в первую очередь Григорий Нисский, Василий Великий и Блаженный Августин. Ньютон в богословии известен не меньше (если не больше), чем в физике. Бехтерева пишет религиозные трактаты. Пенфилд и Экклс (нобелевские лауреаты, между прочим) изыскивают доказательства существования души как самостоятельной субстанции. И этот список бесконечен. Почитайте нашего философа, член-кора Пиаму Павловну Гайденко – она обосновывает точку зрения, что вся современная наука выросла из христианства, и без нее была бы невозможна! Так что нечего плевать в колодец, из которого пьем воду! В Новосибирском институте цитологии и генетики более 60 % сотрудников – верующие христиане. Там недавно построили храм, где всегда полно ученых и служат бывшие кандидаты наук, перешедшие в священнослужители. Ученые – физиологи построили Храм и в Колтушах, рядом с Павловским институтом. Павлов, кстати, тоже был христианином, и большевики врут, что он был атеистом. Я, между прочим, тоже автор трех богословских трактатов. Один из них, «Свет и тьма», издан в Петербурге, в «Логосе». Более 50 % моих знакомых биологов (а среди них есть и выдающиеся) – либо глубоко религиозны, либо сочувствуют религии. А фанатики – они есть и среди верующих, и среди атеистов! И враг науки – это фанатизм, любой, включая и материалистический. Главное – терпимость. Я, например, человек весьма терпимый. Среди моих друзей есть и христиане, и мусульмане, и атеисты. А вот фанатики – это плохо и опасно. Для науки – в том числе. Так что все не так поверхностно и просто, как думает г&#8209;н Тревогин. С приветом, Л. Корочкин. Цитировать
Lika Президент Группа: Участники Сообщений: 5717	Добавлено: 22-04-2007 23:54
	Пуговица Пушкина В журнале "Звезда" опубликованы неизвестные ранее письма Жоржа Дантеса барону Геккерну. Эти письма петербургскому журналу предоставила итальянская славистка, профессор Сирена Витале, нашедшая их в семейном архиве потомка семьи Геккернов, барона Клода де Геккерна. Несколько месяцев назад Сирена Витале опубликовала отрывки этих писем в переводе на итальянский (оригиналы писем, естественно, на французском) в своей книге "Пуговица Пушкина" ("IL bottone di Puskin"). С предисловиями Вадима Старка и самой Сирены Витале эти письма в переводе на русский (перевод М. Писаревой) теперь напечатаны в "Звезде". Только после этого будут опубликованы и оригиналы на французском. По словам профессора Витале, "предварительная публикация на русском — дань уважения к России и к памяти ее самого почитаемого поэта". История публикации этих писем вкратце такова. Еще в 1946 году французский исследователь Анри Труая опубликовал фрагменты двух писем Жоржа Дантеса к его приемному отцу барону Луи Геккерну (1791-1884), с которым, как известно, они находились в любовных гомосексуальных отношениях. В 1951 году М. Цявловский перевел эти два отрывка и со своими комментариями опубликовал в девятом томе альманаха "Звенья". С тех пор эти письма вошли в обиход пушкиноведения, и почти все исследователи, хоть как-то затрагивающие события вокруг дуэли Пушкина с Дантесом, не обходились без обращения к ним. Так С. Абрамович, автор знаменитой книги "Последний год жизни Пушкина", писала: "В свое время, когда эти два письма Дантеса были опубликованы, они произвели ошеломляющее впечатление, так как впервые осветили события "изнутри", с точки зрения самих действующих лиц. До сих пор об отношениях Дантеса и Наталии Николаевны мы знали лишь по откликам со стороны". Как утверждает С. Витале, Анри Труая получил от правнука Дантеса полный текст двух писем, но напечатал, да еще неточно, только фрагменты. Итальянская славистка, известная своими статьями и книгами о Цветаевой и Мандельштаме, оказалась первой, кому удалось уговорить правнука Дантеса предоставить ей возможность познакомиться с материалами его архива, в котором и были обнаружены 25 писем Дантеса Геккерну. На их основе С. Витале написала книгу "Пуговица Пушкина". Теперь 21 письмо опубликовано по-русски. Первое знакомство с этими письмами позволяет сделать несколько почти очевидных выводов. Первый, что Дантес действительно любил Наталию Николаевну. Второй, что, по крайней мере, до октября 1836 года (то есть до первого вызова на дуэль) Наталия Николаевна не изменяла мужу. Третье, что Пушкин в своем известном письме барону Геккерну был прав, обвиняя его в сводничестве. Соответствующие фрагменты этих писем весьма красноречивы. Так в письма от 6 марта 1836 года Дантес писал своему приемному отцу и любовнику, отвечая на его упреки: "Ты был не менее суров, говоря о ней, когда написал, будто до меня она хотела принести свою честь в жертву другому — но, видишь ли, это невозможно. Верю, что были мужчины, терявшие из-за нее голову, она для этого достаточно прелестна, но чтобы она их слушала, нет! Она же никого не любила больше, чем меня, а в последнее время было достаточно случаев, когда она могла бы отдать мне все — и что же, мой дорогой друг, — никогда ничего! никогда в жизни! Она была много сильней меня, больше 20 раз просила она пожалеть ее и детей, ее будущность, и была столь прекрасна в эти минуты (а какая женщина не была бы), что, желай она, чтобы от нее отказались, она повела бы себя по-иному, ведь я уже говорил, что она столь прекрасна, что можно принять ее за ангела, сошедшего с небес". А 17 октября 1836 года Дантес после разговора с Наталией Николаевной у княгини Вяземской просит Геккерна о помощи и по сути дела руководит его последующими поступками. Он пишет: "Вот мое мнение: я полагаю, что ты должен открыто к ней обратиться и сказать, да так, чтобы не слышала сестра, что тебе совершенно необходимо с ней поговорить <...> было бы недурно, чтобы ты намекнул ей, будто полагаешь, что бывают и более близкие отношения, чем существующие, поскольку ты сумеешь дать ей понять, что, по крайней мере, судя по ее поведению со мной, такие отношения должны быть. <...> Если бы ты сумел вдобавок припугнуть ее и внушить, что (далее несколько слов пока разобрать не удалось — М.Г.) Как известно, Наталия Николаевна, испугавшись, что зашла слишком далеко, рассказала мужу о том, что говорил ей Геккерн, а 4 ноября 1836 года Пушкин и его близкие друзья получили по почте анонимные пасквили, в которых намекалось, что Наталия Николаевна находится в любовной связи не только с Дантесом, но и с царем Николаем I. Пушкин был спровоцирован и послал вызов на поединок барону Геккерну, которого он подозревал в авторстве подметных писем. Вмешательство влиятельных друзей и царского двора, а также скоропалительная женитьба Дантеса на Екатерине Николаевне, на время замяли скандал. Что было дальше, мы хорошо помним. Открытие неизвестных ранее писем Дантеса дает новый ключ для понимания подоплеки этой истории и роли в ней некоторых заинтересованных лиц. Известная исследовательница жизни и творчества Пушкина С. Абрамович оценила факты, содержащиеся в этих письмах, "как чрезвычайно важные для понимания и уточнения тайного механизма, приведшего к трагической дуэли". Естественно, первая роль в публикации писем Дантеса в "Звезде" принадлежит Сирене Витале. По ее словам, дуэлью и смертью Пушкина она начала заниматься летом 1988, когда прочла известную монографию Щеголева, тогда только что переизданную в Москве. Она работала как в российских, так и в зарубежных архивах, прочитав и прокомментировав более 200(!) частных переписок. "В первую очередь, — пишет С. Витале в своем предисловии, — необходимо было разрешить загадку Дантеса". Так она познакомилась с его правнуком, бароном Клодом де Геккерном, и однажды, в один из июньских дней 1989 года, он "снял с антресолей старый серый чемодан, из которого весьма беспорядочно вывалились самые разные документы... Год мне понадобился для того, чтобы разобрать почерк Дантеса и его родственников, перепечатать и датировать документы". Помимо публикации в "Звезде", готовится и перевод книги С. Витале "Пуговица Пушкина". Неожиданное название итальянская славистка объясняет известным эпизодом — студент Петербургского университета Николай Колмаков, встретив Пушкина на Невском, обратил внимание на отсутствие пуговицы на костюме поэта и сделал вывод о том, что "около него не было ухода". Как полагает Вадим Старк, недостающая пуговица является в книге символом поверхностных и поспешных суждений. Дмитрий Набоков, пушкинист и переводчик, бывший солист оперы "Ла Скала" и сын писателя Владимира Набокова, летом впервые приехавший в Петербург и сопровождавший профессора Сирену Витале, назвал открытие писем Дантеса замечательным, а книгу "Пуговица Пушкина", "основанной не только на интересных и ранее неизвестных фактах, но и читающейся как роман". Публикация неизвестных писем убийцы Пушкина по-русски, а затем и оригиналов этих писем по-французски, несомненно, послужит источником для дальнейших исследований. На многие вопросы, теперь будут получены ответы, но, конечно, по крайней мере — пока, не на все. Михаил Берг. Цитировать
isg2001 Президент Группа: Администраторы Сообщений: 6980	Добавлено: 23-04-2007 15:19
	Ташкент 31.03.02 (копия письма) Глубокоуважаемый господин Парамонов! Kaк показано на сайте Навои в настоящее время в изучении газелей Навои в Узбекистане как и во всем мире сложилась парадоксальная ситуация – с одной стороны народ Узбекистана поэтическое наследие Навоий возносит до небес, объявляя его символом нации, с другой – в парламенте республики объявляется, что газели Навои никто в мире не понимает. Сложившуюся критическую ситуацию мы предлагаем решить по-философски, определяя форму газелей при помощи триады Гегеля – тезис,антитезис, синтез. Существующий способ определения композиции газелей Навои(в учебнике литературы за 10 класс, Н. Жумахужа, 2000) не оправдал себя. Известно,что бейты газелей издавна подразделяются на именные ( макта’ – тезисный бейт,матла’– завершающий сюжет бейт) и неименные, обычные бейты. Мы предлагаем именным бейтам дать философскую категорию по принципу триады Гегеля.В этом случае газель будет иметь тезисные бейты, которыми в данном случае,будут именной бейт матла’ и часто, прилегающий к нему по порядку второй бейт(в зависимости от развития диалектики сюжета), а синтез бейтом будет заершающий по порядку бейт макта’; антитезисным бейтом будет один из неименных бейтов – часто это предпоследний бейт. Предлагаемый способ определения композиции бейтов значительно облегчает понимание сюжета произведения. В качестве примера приводим наш анализ известной газели Навои в переводе Б.Пастернака: Ко мне нагрянула извне беда: Она ушла. Все в пелене. Беда! Но берегись изведать кто другой, Какая с ней бывала мне беда. Бывало, радость, скорбь - наперобой. Злорадствуй, горе! Смейся! Не беда! Бывало, в ревности бегу домой, Но жить без ревности вдвойне беда. Что твой совет - изгладит образ твой? Меж нас стена, и в той стене беда. Но беспокойство лучше, чем покой, Не знать беды - поистине беда! О Навои, отрадно быть собой, Но быть с собой наедине - беда! Как видно из текста 1-й и 2-й бейты газели выражают единство и борьбу противоположностей в совместной жизни лирического героя с возлюбленной 3-й –5-й бейты выражают антитезисные мотивы, 6-й бейт обобщает антитезисные мотивы в суждениях лирического героя, который обрёл свободу, когда она ушла 7-й синтез бейт отрицает отрицание т.е. жизнь в одиночестве. В газели указаны и на политичесие обстоятельства,которые разделили лирического героя с возлюбленной – то,что меж ними стена. Мы взяли для анализа данную газель в переводе Б.Пастернака ввиду того,что по нашему мнению эта единственная вещь, имеющая удачный перевод и хотя мы еще не нашли оригинала данной газели мы верим в достоверность перевода. Думается что наш критик не будет очень строгим и не будет возражать нам, что Б.Пастернак мог изменить и по своему истолковать данное произведение.. Цитировать
Tusik Мыслитель Группа: Участники Сообщений: 841	Добавлено: 24-04-2007 13:29
	Известно, что Борис Пастернак приехал в Париж в июне 1935 г. на Антифашистский конгресс, не желая этого. "Меня вызвали в ЦК и сказали, что я должен ехать. Я отказывался, объяснял, что болен, но мне говорили, что это необходимо. Меня одели с ног до головы, я и не подозревал о существовании таких ателье вроде закрытых распределителей. Я поехал через Германию. Мои родители жили в то время в Мюнхене и ждали, что я проеду через Мюнхен, чтобы с ними повидаться. Но я не поехал из глупого самолюбия. Мне не хотелось, чтоб они видели меня в таком жалком, раскисшем состоянии... Я думал встретиться с ними на обратном пути, но назад я возвращался через Англию". Цитировать
Tusik Мыслитель Группа: Участники Сообщений: 841	Добавлено: 24-04-2007 13:30
	Цветаева - Пастернаку (конец октября 1935г.): "Дорогой Борис! Отвечаю сразу - бросив все (полувслух, как когда читаешь письмо. Иначе начну думать, а это заводит делеко). О тебе: право, тебя нельзя судить, как человека. (...) Убей меня, я никогда не пойму, как можно проехать мимо матери на поезде, мимо 12-летнего ожидания. И мать не поймет - не жди. Здесь предел моего понимания, человеческого понимания. Я, в этом, обратное тебе: я на себе поезд повезу, чтобы повидаться (хотя, может быть, так же этого боюсь и так же мало радуюсь)" Цитировать

Страницы: << Prev 1 2 3 4 5  ...... 7 8 9 10 Next>>

Раздел:  --== Все разделы ==-- ------------------------------------------------------------- Общий Интересная режиссура стихи,которые сочиняют форумчане Публикации Театр и прочие виды искусства / Общий / Пример для подражания.