[ На главную ] -- [ Список участников ] -- [ Зарегистрироваться ]

СТИХИ О ЛЮБВИ

  Вход на форум   логин       пароль   Забыли пароль? Регистрация
On-line:  

Раздел: 
Театр и прочие виды искусства -продолжение / Курим трубку, пьём чай / СТИХИ О ЛЮБВИ

Страницы: << Prev 1 2 3 4 5  ...... 46 47 48  ...... 312 313 314 315 Next>> ответить новая тема

Автор Сообщение

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 07-02-2011 11:12
Вероника Долина

Дом в Клину

Дом Чайковского в Клину -
Старая открытка.
Подержи меня в плену,
Старая калитка!
Помнишь, помнишь, как с утра
Пробегала бричка?
И по имени Сестра
Протекала речка?

Дух кувшинки от болот,
Дух пчелы - от мёда.
Кто потом тебя поймет,
Русская природа?
Кто ещё, спустившись в сад
На заре дремотной,
Повернёт скорей назад,
К рукописи нотной?

Кто споткнётся без причин,
Но найдёт причину,
Увидав, как птичий клин
Сверху машет Клину?
Где подсвечник отразит
Лаковая крышка -
Там усталость погрозит, -
Пальцам передышка.

Кто потом заплачет всласть
Над листом бумаги,
Где ещё имеют власть
Точки и зигзаги?
Это птичье колдовство -
Вскрикнет и сорвётся.
Эта клинопись его -
Музыкой зовётся.

1981

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 07-02-2011 15:08
Юбилейное

Есть в атмосфере Первого канала один микроб, живущий только в нем: чего бы к ним в эфир ни попадало — немедленно становится враньем. Его эффект настолько абсолютен, так властно обаянье прилипал, что, в гости к ним заехав, даже Путин под эту власть жестокую попал. Как мощный лев-самец, явившись к прайду, он грозно раскрывал премьерский рот — и виделось: сказать он хочет правду! Но выходило все наоборот, и триумфальным маршем из «Аиды» все снова покрывалось: трям-трям-трям! От Эрнста исходящие флюиды его гипнотизировали прям. Он и в начале встречи, и в финале хотел во всем признаться, как герой… но Боже, не на Первом же канале! Пошел бы он хотя бы на второй! Тут все равно — хоть лидер, хоть премьер вам: всех поглощает гибельный провал. Того, что есть, — нельзя сказать на Первом. Их Березовский так заколдовал, все это на глазах у миллионов, иванов и семенов, кать и надь, — недаром он проклятьем заклейменов, и познер в этом что-нибудь менять.

Когда они там Путина встречали, то даже стены излучали стыд. «Теракт раскрыт», — признался он вначале. Назавтра мы узнали: не раскрыт. До явного юления унизясь и снова попадая в «молоко», он говорит: «Легко проходим кризис». А то он сам не видит, как легко! Сочувствие к простому человечку его не загоняет в магазин, не покупает он, допустим, гречку, не заливает в бак себе бензин, не видит очевидного бесславья, не чувствует разросшихся прорех, — но есть же президентское посланье о том, что мы просели больше всех! И чтобы вслух стране сказать про это, отстаивая собственную честь, он мог пойти на «Сити» и на «Эхо» — «Газпром» все тот же, но свобода есть, — и все бы благодарны были хором, как благодарны трезвому врачу… Но он пошел на Первый, на котором — довольно, повторяться не хочу.

Потом он выдал новую причуду, опять попав под Костины лучи: в эфире оппозиция повсюду, и врет, какую кнопку ни включи. Допустим, он мотается по свету, пускай не видит местных телерыл, — но что ее нигде ни разу нету, ужель Сурков ему не говорил? Ведь он же рапортует об успехах: «Еще не вся зачищена печать, но от экрана мы отжали всех их, теперь и ящик незачем включать!» А то, что врут они, — чего ж такого, история же катится вперед: Немцов не врал, как видим, про Лужкова, быть может, и про Путина не врет, — так дай ты им сказать, врунам и стервам, дай отчитаться, не сочти за труд! (Но только, ради бога, не на Первом. У них на Первом даже стены врут.)

Но главное, что здесь меня пугает, — простите, если выйдет не в струю, — пускай он оппозицию ругает, пускай он хвалит партию свою, про это нам давно неинтересно, мы вот как насмотрелись этих див, — но, господа! Когда он хвалит Эрнста — он тоже был, выходит, неправдив?! Не может быть! Они ж варили кофе, к полуночи устроили аврал, и он сказал — вы умницы и профи! И тоже, получается, наврал?! А в паузе, опять хваля кого-то — мол, нам не страшно, если много дел, — «Мне нравится, — сказал, — моя работа». И так при этом странно поглядел, что если б дева, без угроз и криков, а глядя, как печальный крокодил, сказала вслух: «Ты нравишься мне, Быков», — на выстрел я бы к ней не подходил.

А впрочем, тут лукавить нет расчета. Себя давно не любит вся страна. Кому здесь, в общем, нравится работа? И Эрнсту-то не нравится она. Он сам бы — так я думаю — с восторгом не врал бы и себе не изменял, чтоб в кадре пахло жизнью, а не моргом…

Но он не может. Первый же канал.

И, отдых дав разгоряченным нервам, поздравлю Эрнста русским языком предельно честно — я же не на Первом, я больше вообще ни на каком: будь счастлив, милый друг! Пари, как демон, не прерывай надсадного труда и будь уверен: то, что ты наделал, Россия не забудет никогда.

Дмитрий Быков

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 07-02-2011 16:26
Евгений Александрович Евтушенко

КАРЛИКОВЫЕ БЕРЕЗЫ

В. Новокшенову

Мы - карликовые березы.
Мы крепко сидим, как занозы,
у вас под ногтями, морозы.

И вечномерзлотное ханство
идет на различные хамства,
чтоб нас попригнуть еще ниже,
Вам странно, каштаны в Париже?

Вам больно, надменные пальмы,
как вроде бы низко мы пали?
Вам грустно, блюстители моды,
какие мы все квазимоды?

В тепле вам приятна, однако,
гражданская наша отвага,
и шлете вы скорбно и важно
поддержку моральную вашу.

Вы мыслите, наши коллеги,
что мы не деревья-калеки,
но зелень, пускай некрасива,
среди мерзлоты - прогрессивна.

Спасибочки. Как-нибудь сами
мы выстоим под небесами,
когда нас корежит по-зверски,-
без вашей моральной поддержки,

Конечно, вы нас повольнее,
зато мы корнями сильнее.
Конечно же мы не в Париже,
но в тундре нас ценят повыше.

Мы, карликовые березы.
Мы хитро придумали позы,
но все это только притворство.
Прижатость есть вид непокорства.

Мы верим, сгибаясь увечно,
что вечномерзлотность - невечна,
что эту паскудину стронет,
и вырвем мы право на стройность.

Но если изменится климат,
то вдруг наши ветви не примут
иных очертаний - свободных?
Ведь мы же привыкли - в уродах.

И это нас мучит и мучит,
а холод нас крючит и крючит.
Но крепко сидим, как занозы,
мы - карликовые березы.

1966

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 08-02-2011 01:55
Павел Филипович

Усталый день склонился и притих.
Из глубины лазурного покоя
Выходит солнце, тихое такое,
На раздорожье вечеров глухих.


Оно немного отдохнёт у них —
И, пламенея поздней красотою,
На горизонт уводит за собою
Причуды грёз кроваво-золотых.


И дня уж нет. Но лучезарно-нежный
На небеса и на простор надснежный
Свет пролился и не пускает тьмы.


И только месяц с тихою печалью
Узоры пишет синею эмалью
На белых ризах царственной зимы.

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 08-02-2011 11:41
Юрий Шевчук

Дом

В новом районе, бывшем загоне,
Вырос огромный цементный кокон.
Серая пыль, затвердев в бетоне,
Схватила и держит тысячи окон,
Тысячи стенок, балконов, дверей,
Тысячи вечнозеленых людей,
Тысячи разнокалиберных глаз,
Тридцать тысяч зубов, и пять тысяч фраз.
Стилизованный внук Карбюзье с Вандерое:
Небо - два с половиной метра,
Очередной рывок домостроя -
Девять квадратов на человека!
Пищеводы подъездов, давясь, пропускают
Тысячи тонн живой биомассы.
"Нам лучше не надо" - это считают
Передовые рабочие классы.

Тысячи кухонь каждое утро
Жарят на нервах куриные яйца.
В тысячах спален каждое утро,
Нежно сопя, расплетаются пальцы.
Здесь ежедневно кого-то хоронят,
Через неделю - горланят свадьбы.
Не стой под балконом - горшочек уронят.
Легче родной, не провалилась кровать бы!

Одиночество здесь - царица досуга,
Среди соседей - ни врага, ни друга,
Тем не менее все про всех все знают,
Вечерами стены почти исчезают.
Вон, бабка сидит и грустит у окна,
Нет ни овец, ни козы, ни коровы,
Ей на балконе завести бы быка,
А то на кой хрен такие хоромы?
Я тоже живу здесь в квартире сто три,
И у меня двенадцать замков на дверях.
Я закаляюсь летом без горячей воды,
И размножаюсь зимой при электро-свечах.
Я замурован в этом каменном веке,
Я опечатан в этом чертовом блоке,
Я наблюдаю, как в сжатые сроки
Сосед убивает в себе человека.

Миллионы мечтают об этой крыше,
Нет им покоя под залатанным небом,
Тысячи глоток.. граждане, тише!
Ведь я помню, когда мы делились хлебом,
Делились солью, посудой, дровами,
Ходили к соседкам за утюгами,
Слушали хором футбол и хоккей,
Короче были, были...

Заколдованный мир в эту темную ночь.
Твои окна - звезды галактик, но я лечу прочь.
Каменеющий мир, окольцованный быть,
Быть может только любовь сможет всем нам помочь
Остаться людьми, остаться людьми, остаться людьми,
Остаться людьми, остаться людьми...

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 09-02-2011 11:12
Юрий Шевчук

Дождь

Дождь, звонкой пеленой наполнил небо майский дождь.
Гром, прогремел по крышам, распугал всех кошек гром.
Я открыл окно, и веселый ветер разметал все на столе -
Глупые стихи, что писал я в душной и унылой пустоте.

Грянул майский гром и веселье бурною, пьянящею волной
Окатило: "Эй, вставай-ка и попрыгай вслед за мной.
Выходи во двор и по лужам бегай хоть до самого утра.
Посмотри как носится смешная и святая детвора."

Капли на лице - это просто дождь, а может плачу это я.
Дождь очистил все и душа захлюпав, вдруг размокла у меня.
Потекла ручьем прочь из дома к солнечным некошеным лугам.
Превратившись в парус, с ветром полетела к неизведанным, мирам.

И представил я: город наводнился вдруг веселыми людьми.
Вышли все под дождь, хором что-то пели, и плясали, черт возьми.
Позабыв про стыд и опасность после с осложненьем заболеть,
Люди под дождем, как салют, встречали гром - весенний первый гром.

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 10-02-2011 00:25
Юрис КУННОС

поколение новых волков в кровавом угаре
что ты плачешь и что ты все тянешься к выпитой чаре
лучше вытянись в струнку и с ними беги глядя в оба
снова месяц носат и рогат воем стаи гонимый
ты в русалочьем бархатном свете проносишься мимо
гроба сугроба гроба сугроба гроба

у волков и клыки есть и зубы что видимо клево
мы застыли как свайный фундамент а дело-то плево
поезд кружит волком нет волчонком на самом-то деле
только ты почему-то как был остаешься уродом
что конечно пустяк по сравнению с вечной природой
да к тому же славно сбиваешь коктейли

волки сгрудились в кучу хвостами сплелись будто в сказке
ищут брошенный плащ приближаясь к кровавой развязке
когда в утренней мгле от стволов вороненые тени
вот рассеется дым но флажки лишь подымутся выше
ты вернувшись обратно в свой миф спиною услышишь
пенье сопенье пенье сопенье пенье

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 10-02-2011 02:25
Михаил Кузмин

Бывают мгновенья,
когда не требуешь последних ласк,
а радостно сидеть,
обнявшись крепко,
крепко прижавшись друг к другу.
И тогда все равно,
что будет,
что исполнится,
что не удастся.
Сердце
(не дрянное, прямое, родное мужское сердце)
близко бьется,
так успокоительно,
так надежно,
как тиканье часов в темноте,
и говорит:
"все хорошо,
все спокойно,
все стоит на своем месте".
Твои руки и грудь
нежны, оттого что молоды,
но сильны и надежны;
твои глаза
доверчивы, правдивы,
не обманчивы,
и я знаю,
что мои и твои поцелуи —
одинаковы,
неприторны,
достойны друг друга,
зачем же тогда целовать?
Сидеть, как потерпевшим кораблекрушение,
как сиротам,
как верным друзьям,
единственным,
у которых нет никого, кроме них
в целом мире;
сидеть,
обнявшись крепко,
крепко прижавшись друг к другу!..
сердце
близко бьется
успокоительно,
как часы в темноте,
а голос
густой и нежный,
как голос старшего брата,
шепчет:
"успокойтесь:
все хорошо,
спокойно,
надежно,
когда вы вместе".

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 10-02-2011 12:45
Александр Дольский

Дожди и холода

Пришли дожди и холода,
пожухли травы.
Ну что ж, прощайте навсегда,
но Вы не правы,..
Пусть Вы алмаз, пусть изумруд -
для Вас оправу
придумать - безнадежный труд,
и Вы не правы...
Вы дом покинутый, пустой.
вулкан без лавы,
берете души на постой.
Да, Вы не правы...
И пусть в речах моих сейчас
одна отрава,
но верю я - придет мой час,
а Вы не правы...
Звучат прощальные слова,
гремят составы,
жизнь, как всегда, сейчас права,
а Вы неправы...

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 11-02-2011 00:13
Андрей Вознесенский
Васильки Шагала


Лик ваш серебряный, как алебарда.
Жесты легки.
В вашей гостинице аляповатой
в банке спрессованы васильки.

Милый, вот что вы действительно любите!
С Витебска ими раним и любим.
Дикорастущие сорные тюбики
с дьявольски
выдавленным
голубым!

Сирый цветок из породы репейников,
но его синий не знает соперников.
Марка Шагала, загадка Шагала —
рупь у Савеловского вокзала!

Это росло у Бориса и Глеба,
в хохоте нэпа и чебурек.
Во поле хлеба — чуточку неба.
Небом единым жив человек.

Их витражей голубые зазубрины —
с чисто готической тягою вверх.
Поле любимо, но небо возлюблено.
Небом единым жив человек.

В небе коровы парят и ундины.
Зонтик раскройте, идя на проспект.
Родины разны, но небо едино.
Небом единым жив человек.

Как занесло васильковое семя
на Елисейские, на поля?
Как заплетали венок Вы на темя
Гранд Опера, Гранд Опера!

В век ширпотреба нет его, неба.
Доля художников хуже калек.
Давать им сребреники нелепо —
небом единым жив человек.

Ваши холсты из фашистского бреда
от изуверов свершали побег.
Свернуто в трубку запретное небо,
но только небом жив человек.

Не протрубили трубы господни
над катастрофою мировой —
в трубочку свернутые полотна
воют архангельскою трубой!

Кто целовал твое поле, Россия,
пока не выступят васильки?
Твои сорняки всемирно красивы,
хоть экспортируй их, сорняки.

С поезда выйдешь — как окликают!
По полю дрожь.
Поле пришпорено васильками,
как ни уходишь — все не уйдешь...

Выйдешь ли вечером — будто захварываешь,
во поле углические зрачки.
Ах, Марк Захарович, Марк Захарович,
все васильки, все васильки...

Не Иегова, не Иисусе,
ах, Марк Захарович, нарисуйте
непобедимо синий завет —
Небом Единым Жив Человек.

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 11-02-2011 01:39
Сергей МОРЕЙНО

На барханах и коричневых всхолмьях
"Книга перемен" птичьих лапок.
И судьба садится на человека
словно слон, лишившийся крайней плоти.
Как же вызревают под этим гнетом
яркие грейпфруты и апельсины?
Как готовят синие баклажаны
женщины из Витебска и Могилева?

Кровь отца моего, да правда ли это -
ели ли мы гнид под пятой Моисея,
знали ли, что наши пальцы в сухое тесто
будут заворачивать кусочки мяса?
Хлебом склеены ворота храма,
хлебом склеены страницы книги,
хлебом склеены мои веки
и - довольно съестного,
я сыт.
Я хочу, чтобы меня любили!
Мы хотим, чтобы нас любили!
Дайте нам такого Бога, который скажет:
"Ша, они устали, не трогайте их".

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 11-02-2011 12:18
Александр Городницкий

Для чего тебе нужно...

Для чего тебе нужно в любовь настоящую верить?
Все равно на судах не узнаешь о ней ничего.
Для чего вспоминать про далекий покинутый берег,
Если ты собираешься снова покинуть его?

Бесполезно борта эти суриком красить стараться -
Все равно в океане они проржавеют насквозь.
Бесполезно просить эту женщину ждать и дождаться,
Если с нею прожить суждено тебе все-таки врозь.

Для чего тебе город, который увиден впервые,
Если мимо него в океане проходит твой путь?
Как назад и вперед ни крутите часы судовые,
Уходящей минуты обратно уже не вернуть.

Все мы смотрим вперед - нам назад посмотреть не пора ли,
Где горит за кормой над водою пустынной заря?
Ах, как мы легкомысленно в юности путь свой избрали,
Соблазнившись на ленточки эти и на якоря!

Снова чайка кричит и кружится в багровом тумане,
Снова судно идет, за собой не оставив следа,
А земля вечерами мелькает на киноэкране, -
Нам уже наяву не увидеть ее никогда.

Для чего тебе нужно по свету скитаться без толка?
Океан одинаков повсюду - вода и вода.
Для чего тебе дом, где кораллы пылятся на полках,
Если ты все равно не сумеешь вернуться туда?

1983
Южная Атлантика

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 11-02-2011 20:51
Марк Шагал

Звенит во мне далекий город...

Звенит во мне далекий город,
церкви белые и синагоги.
Открыты двери навстречу горю,
навстречу радости и тревоге.
Под небом синим жизнь дальше мчится.
Кривые улочки во мне взгрустнули,
и тихо дремлют седые птицы -
надгробья, где предки мои уснули.
В цветах и красках моя картина
стоит на грани жизни и смерти.
Ее прикрою любовью сына,
ее укрою дыханьем сердца.
Иду сквозь пламя. Пылают годы.
Но город мой на земле остался.
Тот мир ушедший во сне приходит,
и где-то в нем я затерялся.
Теперь меня не ищите нигде вы,
сам от себя убежал я, немилый.
Состарились молодости моей деревья.
И плачу я над своей могилой.

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 11-02-2011 21:17
Марк Шагал

Для Беллы

Вечер. Сад.

Месяц. Ты.

Сказка. Ласка

Резеды.



Поцелуешь,

Иль обнимешь,

Или скажешь:

«Отойди».



Губит ласка.

Любит вечер

Запах сада,

Резеды.

1909 г.

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 11-02-2011 21:26
Евгений ЕВТУШЕНКО

У каждого есть свой Витебск

Все люди – провинциалы.
У всех по карьере тоска,
и все бы правительствовали,
да только кишка тонка.

Во снах своих каждый – витязь,
но сколько трусливо он лгал!
У каждого есть свой Витебск,
но только не каждый – Шагал.

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 11-02-2011 21:36
Ахматова А. А.

«Царскосельская ода»

А в переулке забор дощатый...
Н.Г.

Ты поэт местного, царскосельского значения.
Н.П.


Настоящую оду
Нашептало... Постой,
Царскосельскую одурь
Прячу в ящик пустой,
В роковую шкатулку,
В кипарисный ларец,
А тому переулку
Наступает конец.
Здесь не Темник, не Шуя, -
Город парков и зал,
Но тебя опишу я,
Как свой Витебск - Шагал.
Тут ходили по струнке,
Мчался рыжий рысак,
Тут еще до чугунки
Был знатнейший кабак.
Фонари на предметы
Лили матовый свет,
И придворной кареты
Промелькнул силуэт.
Так мне хочется, чтобы
Появиться могли
Голубые сугробы
С Петербургом вдали.
Здесь не древние клады,
А дощатый забор,
Интендантские склады
И извозчичьий двор.
Шепелявя неловко
И с грехом пополам,
Молодая чертовка
Там гадает гостям.
Там солдатская шутка
Льется, желчь не тая...
Полосатая будка
И махорки струя.
Драли песнями глотку
И клялись попадьей,
Пили допоздна водку,
Заедали кутьей.
Ворон криком прославил
Этот царственный мир,
А на розвальнях правил
Великан-кирасир.

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 11-02-2011 21:56
Блэз Сандрар

ПРОЗА О ТРАНССИБИРСКОМ ЭКСПРЕССЕ И МАЛЕНЬКОЙ ЖАННЕ ФРАНЦУЗСКОЙ
Посвящается музыкантам


В ту пору я только что с детством простился.
Шестнадцать лет мне недавно исполнилось,
и позабыть я о детстве стремился.
Я был в шестнадцати тысячах лье от места,
в котором родился.
Я был в Москве, в этом городе тысячи трех
колоколен и семи железнодорожных вокзалов,
но мне не хватало ни этих вокзалов, ни тысячи
трех колоколен,
потому что юность моя безумной и пылкой была,
и сердце в груди у меня
пылало, как храм в Эфесе или как Красная
Площадь в Москве,
когда солнце садится;
и глаза мои светом своим озаряли сплетения
древних путей,
и таким был я скверным поэтом,
что не смел идти до конца.



На огромный татарский пирог с золотистою
коркой
Кремль походил,
громоздились миндалины белых соборов,
на колокольнях сверкало медовое золото,
старый монах читал новгородскую быль.
Меня мучила жажда.
С трудом разбирал я клинообразные буквы,
а затем, неожиданно, голуби Духа Святого над
площадью взмыли,
и руки мои тоже ввысь устремились, как
альбатросы,
и все это было воспоминаньем о дне последнем,
о последнем странствии
и о море.

Однако я был очень скверным поэтом
и не смел идти до конца.
Голод мучил меня,
и все дни, и всех женщин в кафе, и все чаши
хотел я испить и разбить,
все витрины, все улицы,
судьбы людские, дома,
все колеса пролеток, что вихрем неслись по
плохим мостовым,
я в горнило хотел погрузить
и все кости смолоть,
вырвать все языки,
все расплавить тела, обнаженные под
шелестящей одеждой,
тела, от которых мутился мой разум…
Я предчувствовал, что приближается красный
Христос революции русской…
А солнце было тяжелою раной,
раскрывшейся, словно костер.

В ту пору я только что с детством простился.
Шестнадцать лет мне недавно исполнилось, и
позабыть я о детстве стремился.
Я был в Москве, где хотел, чтобы пламя меня
насыщало,
и мне не хватало ни церквей, ни вокзалов,
озаренных моими глазами.
Грохотала пушка в Сибири, была там война,
голод, холод, холера, чума,
плыли тысячи трупов животных по илистым
водам Амура.
На всех вокзалах я видел, как уходили
последние поезда,
и никто уже больше уехать не мог, потому
что не продавали билетов,
и солдаты, которые в путь отправлялись,
хотели бы дома остаться…
Старый монах мне пел новгородскую быль.


Я, скверный поэт, никуда уезжать не желавший,
я мог уехать, куда мне угодно;
у купцов еще было достаточно денег,
и они могли попытаться сколотить состоянье.
Их поезд отправлялся каждую пятницу утром.
Говорили, что много убитых.
У одного из купцов сто ящиков было
с будильниками и со стенными часами.
Другой вез шляпы в коробках, цилиндры,
английские штопоры разных размеров,
из Мальмё вез третий гробы, в которых
консервы хранились,
и ехали женщины, было их много
женщин, чье лоно сдавалось внаем и могло бы
стать гробом,
у каждой был желтый билет.
Говорили, что много убитых.
Эти женщины ездили по железной дороге
со скидкой,
хоть имелся счет в банке у каждой из них.

Однажды, в пятницу утром, наступил, наконец,
мой черед.
Был декабрь на дворе,
и я тоже уехал с торговцем ювелирных изделий:
он направлялся в Харбин.
Два купе у нас было в экспрессе и тридцать
четыре ларца с драгоценностями из
Пфорцгейма,
третьесортный немецкий товар «Made in
Germany”.
Но одет во все новое был я торговцем и,
поднимаясь в вагон, потерял неожиданно
пуговицу.
- Помню, я все это помню, потом я не раз
Еще думал об этом. –
Я спал на ларцах и был счастлив, сжимая в руке
никелированный браунинг, который вручил
мне торговец.

Я был беззаботен и счастлив, и верилось мне,
что мы играем в разбойников в этой стране,
что мы украли сокровище в Индии, и на другой
конец света
в Транссибирском экспрессе летим, чтобы
спрятать сокровище это.
Я должен его охранять от уральских бандитов,
напавших когда-то на акробатов Жюль Верна,
от хунхузов его охранять,
от боксерских повстанцев Китая,
от низкорослых свирепых монголов великого
Ламы,
Али-баба мне мерещился, сорок разбойников,
телохранители горного Старца, а также
современные взломщики
и специалисты
по международным экспрессам.

И все же, и все же,
несмотря на весь этот пыл,
как несчастный ребенок, печален я был.
Ритмы поезда,
шум голосов, стук дверей и колес,
на замерзающих рельсах несущийся вдаль
паровоз,
моего грядущего свернутый парус,
никелированный браунинг, ругань играющих
в карты в соседнем купе,
образ Жанны,
мужчина в защитных очках, слонявшийся
нервно в проходе вагона и взгляд на меня
мимоходом бросавший,
шуршание платьев,
свист пара,
стук вечный колес, обезумевших на колеях
поднебесья,
замерзшие окна,
не видно природы,
а позади
равнины сибирские,
низкое небо,
огромные тени
безмолвья, которые то поднимаются, то
опускаются вниз.
Я лежу, укутавшись в плед
шотландский,
и вся Европа за ветроломом экспресса
не богаче жизни моей,
что похожа на плед,
весь потертый ларцами, набитыми золотом,
вместе с которыми еду я вдаль,
мечтаю,
курю,
и одна только бедная мысль
меня согревает в дороге.

Из глубин души поднимаются слезы к глазам,
когда о моей любовнице я вспоминаю:
она – всего лишь ребенок, непорочный
и бледный,
и такою нашел я ее в борделе.

Она всего лишь ребенок, белокурый,
приветливый, грустный;
не улыбнется она никогда и не заплачет.
Но в глубине ее глаз, если пить вам из них
доведется,
серебристая лилия нежно трепещет, поэзии
хрупкий цветок.
Она молчалива, нежна, и ни в чем упрекнуть ее
невозможно,
и когда вы подходите к ней, ее тело охвачено
дрожью;
но когда я к ней захожу, с вечеринки, неважно
откуда,
то она закрывает глаза и делает шаг мне
навстречу.

Потому что она – моя дорогая, и для меня
все другие –
только платье и пламя, отлитое в формы тугие,
а моя любимая так одинока,
и нет на ней платья, нет форм у нее – она
слишком бедна.

Она только цветок, целомудренный хрупкий
цветок,
серебристая, бедная лилия,
холодно ей, одиноко, уже увядает она,
и слезы к глазам подступают при мысли
о сердце ее.

И была эта ночь похожа на тысячи прочих
ночей, когда поезд мчится в ночи,
и кометы падают с неба,
и мужчина, и женщина, оба совсем молодые,
утеху находят в любви.

Небо – словно разорванный купол нищего
цирка в рыбацкой деревне
во Фландрии;
солнце – коптящая лампа,
вверху, на трапеции, женщина изображает
луну.
Гнусавая флейта, корнет-а-пистон, плохой
барабан,
и вот – моя колыбель.
Моя колыбель
всегда с фортепьяно рядом стояла, когда моя
мать, как мадам Бовари, играла сонаты
Бетховена;
детство мое я провел в висячих садах Вавилона,
прогуливая школу, глядел на вокзалах, как
в путь поезда отправлялись,
а ныне бежать за собою заставил я все
поезда,
Базель – Тимбукту,
играл я также на скачках в Отейе, в Лоншане,
Париж – Нью-Йорк,
теперь сквозь всю мою жизнь я заставил
бежать поезда,
Мадрид – Стокгольм,
и я проиграл все пари,
мне осталось одна Патагония, лишь Патагония
может с огромной печалью моей сочетаться,
лишь Патагония и путешествие к южным
морям.
Я в пути,
и всегда был в пути.
Я в пути с моей маленькой Жанной
Французской.
Поезд сделал опасный прыжок и упал
на колеса.
На колеса упал он,
всегда на колеса падает поезд.

«Блэз, скажи, мы с тобой далеко от Монмартра?»

Да! Семь дней мы в пути,
и теперь далеко от Монмартра, который
вскормил тебя, Жанна.
Исчез и Париж, и огромное пламя его,
только пепел остался,
дождь падает,
вздулись болота,
Сибирь за окном закружилась,
вздымаются снежные дали,
бубенчик безумия, словно желанье последнее,
дрожью охвачен,
пульсирует поезд среди горизонтов свинцовых,
и грусть твоя мне ухмыляется.

«Блэз, скажи, мы с тобой далеко от Монмартра?»

Беспокойство,
забудь беспокойство свое,
все вокзалы кривые забудь,
провода, на которых они повисают,
столбы, что их душат, кривляясь.
Мир вытянулся и растянулся и вновь
сократился, наподобие аккордеона во власти
садистской руки.
Обезумев,
локомотивы к расщелинам неба несутся,
в провалах небесных – колеса, рты, голоса,
псы несчастья нам лают вослед,
бесы больше не знают оков,
лязг железный,
фальшивый аккорд,
стук и грохот колес,
сотрясенья,
удары,
мы – буря в черепе глухонемого…


«Блэз, скажи, мы с тобой далеко от Монмартра?»

Конечно! Не действуй на нервы мне:
знаешь сама – далеко.
Раскаленное бешенство зверем ревет в паровозе;
чума и холера, словно костры, на пути у нас
встали.
Мы исчезаем в туннеле войны,
голодуха, продажная девка, вцепилась
в бегущие тучи
и навалила кучи смердящих трупов;
поступай, как она,
принимайся опять за свое ремесло…

«Блэз, скажи, мы с тобой далеко от Монмартра?»

Да! Мы далеко-далеко.
Все козлы отпущения сдохли в этой пустыне.
Слышишь звон бубенцов зараженного стада?
Томск, Челябинск, Ташкент, Верхнеудинск,
Пенза, Каинск, Самара, Курган.
Смерть в Маньчжурии – станция наша,
логово наше последнее.
Как путешествие это ужасно!

Вчера
Иван Ильич стал седым,
а Коля ногти грызет две недели подряд…
Делай то же, что Голод и Смерть, - занимайся
своим ремеслом.
Это стоит сто су, сто рублей это стоит
в Транссибирском экспрессе,
лихорадит вагонные полки,
на фортепьяно дьявол играет,
его узловатые пальцы приводят в неистовство
женщин.
Природа…
Продажность.
Своим ремеслом занимайся
до прибытия в Харбин…


«Блэз, скажи, мы с тобой далеко от Монмартра?»

Нет… В покое оставь меня, не приставай…
Твои бедра костлявы,
ввалился живот, в нем таится зараза,
вот все, что Париж в твое лоно вложил.
Но осталось немного души… Потому что ты
очень несчастна.
Мне жалко тебя, подойди ко мне, к сердцу
прижмись моему.
А колеса – как мельницы сказочных стран;
ветряные мельницы кажутся нам костылями,
которыми нищие машут,
мы - калеки пространства,
мы катимся на четырех наших ранах,
нам крылья подрезали,
крылья семи наших смертных грехов;
поезда – бильбоке сатаны…
Задний двор.
Это мир современный.
Не поможет нам скорость.
Далекие слишком от нас далеки,
и в конце путешествия страшно мужчиною быть
рядом с женщиной…


«Блэз, скажи, мы с тобой далеко от Монмартра?»

Мне жаль тебя, мне тебя жаль, подойди ко мне,
я расскажу тебе сказку.
Ляг в постель мою,
к сердцу прижмись
и я сказку тебе расскажу…

О приди же, приди!

Царство вечной весны
на Фиджи,
и лень там царит, и любовь опьяняет
влюбленных в высокой траве.
И сифилис жаркий под пальмами бродит,
приди же на острова, что затеряны в южных
морях,
называют их Феникс, Маркизы,
Борнео и Ява,
и Целебес, имеющий форму кота.
В Японию нам не удастся поехать.
Приди ко мне в Мексику!
Там на высоких плато расцветает тюльпанное
дерево,
вьются лианы – волосы солнца.
Невольно там вспомнишь палитру и кисти
художника,
краски, как гонг, оглушительны,
был там Руссо,
и там жизнь он свою ослепил;
это край удивительных птиц:
птица-лира, райская птица,
пересмешница птица, тукан,
и колибри свивает гнездо в сердце лилии
черной.
Приди!
Будем мы предаваться любви средь развалин
ацтекского храма,
ты идолом станешь моим,
разукрашенным идолом с детским лицом,
чуть уродливым идолом и удивительно
странным.
Приди же!

А если захочешь, на аэроплане поднимемся мы
и полетим над страною тысячи тысяч озер;
ночи там бесконечно длинны,
доисторический предок будет пугаться мотора,
на землю спущусь я,
построю ангар из костей
ископаемых мамонтов,
и примитивный огонь будет нищую нашу любовь
согревать.
Самовар…
И мы с полюсом рядом будем друг друга любить
буржуазно.
Приди же!

Жанна, Жаннетта, Нинетта, ни-ни и нет-нет,
Мими, моя милая. Курочка, перышко, перу мое.
Бай-бай, моя сдобная,
спи, моя грязная,
душечка,
цыпочка,
сердце мое, мой грешок,
мой горшок,
мой цыпленок,
ку-ку…
Она спит.

Она спит,
и из всех часов необъятного мира ни единый
час ею не был принят на веру.
На вокзалах мелькавшие лица,
часовые стрелки на стенах,
парижское время, берлинское время,
санкт-петербургское время и время вокзалов.
А в Уфе лицо окровавленное артиллериста,
а в Гродно циферблат до глупого яркий,
и бесконечно движется поезд вперед,
по утрам в нем стрелки часов переводят,
движется поезд вперед, а солнце назад;
неизменно слышу я звон колокольный:
гулкий колокол Нотр-Дама
и пронзительный колокол Лувра, раздававшийся
Варфоломеевской ночью,
слышу в Брюгге ржавый трезвон,
дребезжанье звонков эклектических
в библиотеке Нью-Йорка,
колокольни Венеции,
и московские колокола, и часы на красных
воротах, которые время мне отмеряли, когда
я в конторе сидел…
Воспоминанья!
Грохочущий поезд на поворотных кругах,
поезд мчится,
хрипит граммофон, исполняя цыганские марши,
и мир, как стрелки часов в еврейском
квартале Праги, отчаянно движется вспять.

Пусть осыпается роза ветров!
Неистово бури грохочут.
По спутанным рельсам летят поезда ураганом.
Бильбоке сатанинские.
Есть поезда,
что не встретятся в мире вовеки.
Другие теряются где-то в дороге.
Играют в шахматы начальники станций.
Триктрак.
Биллиард.
Карамболи.
Параболы.
Новая геометрия железнодорожных линий.
Архимед.
Сиракузы,
и зарезавшие Архимеда солдаты,
и галеры,
и корабли,
и чудо-машины, которые он изобрел,
и все бойни…
История древности,
история современности,
ураганы,
кораблекрушения,
гибель «Титаника», о которой прочел я в газете,
и все образы–ассоциации, что не нашли в стихах
моих места,
потому что я еще очень скверный поэт,
потому что меня вселенная переполняет,
потому что я не удосужился застраховаться от
катастрофы на железной дороге,
потому что не смею идти до конца,
и боюсь.

Я боюсь.
Я не смею идти до конца.
А ведь мог бы создать, как мой друг Шагал,
целый ряд сумасшедших картин.
Но не вел я записок дорожных.
«Простите невежество мне.
Простите, что больше не знаю старинной игры
стихотворной», -
как сказано Аполлинером.
Обо всем, что касается этой войны,
у Куропаткина можно прочесть в его
«Мемуарах»;
или в японских газетах, которые тоже полны
иллюстраций жестоких.
Документы мне ни к чему:
пусть меня за собою ведет
прихотливая память моя.

От Иркутска наш путь стал намного
медлительней,
стал он намного длиннее.
Мы в поезде были, который первым Байкал
обогнул.
Паровоз украсили флагами и фонарями,
и от станции тронулись мы под печальные
звуки царского гимна.
Если бы был я художником, то на конец
путешествия не пожалел бы ни красного цвета,
ни желтого цвета,
потому что казалось мне, будто бы все мы немного
безумными стали
и что бред необъятный наложил отпечаток
кровавый на лица;
к Монголии мы приближались,
храпела она, как пожар;
поезд ход свой замедлил,
и в непрерывном лязге колес
различал я безумия ноты
и литургии вечной рыданья.

Я видел,
я видел черные поезда, молчаливые поезда,
они возвращались из дальневосточного края,
на призраков были похожи они;
и глаза мои, как фонари на задних вагонах,
за поездами этими все еще следом бегут.
В Тальге сто тысяч раненых агонизировали
из-за отсутствия всякой заботы.
В Красноярске по лазаретам ходил я.
В Хилке столкнулся с обозом солдат, сошедших с ума.
В лазаретах я видел зиявшие раны и видел,
как кровь хлестала из ран,
и ампутированные конечности вдруг танцевать
начинали или взлетали на воздух хрипящий.
В каждом сердце, на каждом лице был пожар,
барабанили пальцы бессмысленно в окна,
и под давлением страха взгляд лопался,
словно нарыв.
На всех вокзалах жгли беспрерывно вагоны.
Я видел,
я видел состав из шестидесяти паровозов,
на всех парах убегавших от горизонтов,
охваченных похотью, и убегавших от стай
воронья, что летели отчаянно следом,
исчезая
в направлении Порт-Артура.

В Чите у нас было несколько дней передышки,
пять дней остановки: затор преградил нам
дорогу,
и все это время нас принимал мёсье Янкелевич,
который хотел отдать за меня свою дочь.
Пришла моя очередь за фортепьяно усесться,
хотя зубы мои и болели.
И снова я вижу спокойное это жилище, и лавку
отца, и глаза его дочки единственной,
что приходила в постель мою по вечерам.
Мусоргский,
И Гуго Вольф с его Lieder,
пески бесконечные Гоби,
и караваны белых верблюдов в Хайларе, -
я думаю, пьяным я был
на протяжении пятисот километров.
Когда путешествуешь, надо глаза закрывать.
Надо спать.
Как хотелось мне спать!
Я с глазами закрытыми страны любые легко
узнаю по их запаху.
И узнаю поезда по стуку колес.
Поезда Европы четыре четверти в такте имеют,
а в Азии – пять или шесть четвертей.
Другие идут под сурдинку – они колыбельные
песни.
И есть такие, чей стук монотонный напоминает
мне прозу тяжелую книг Метерлинка.
Я разобрал все неясные тексты колес
и собрал воедино частицы шальной красоты,
которой владею,
которая мной овладела.

Цицикар и Харбин…
Я дальше не еду:
последняя станция это,
где вышел я, так как сжигали
службы, которые созданы были Красным
Крестом.

О Париж!
Ты огромный и жаркий очаг с головнями
горящими улиц и старыми зданьями, что
наклонились над ними и греются,
как старики,
вот афиши, зеленые, красные и многоцветные,
желтые, как мое прошлое.

Цвет этот желтый – цвет гордый романов
во Франции и за границей.
Люблю я толкаться в больших городах,
в их автобусах ездить люблю.
Те, что к Монмартру идут, меня возят на
приступ Холма.
Как быки золотые, моторы ревут.
На Сакре-Кёр пасутся коровы заката.
О Париж!
Центральный вокзал, платформа усилий,
перекресток страданий!
Только у москательщиков есть еще свет над
дверьми.
В мире нет красивее церкви, чем эта.
У меня есть друзья, которые как балюстрада,
меня окружают:
когда собираюсь я в путь, им страшно, что я
не вернусь.
Всех женщин, с которыми раньше встречался,
на горизонте я вижу:
Беллу, Агнессу, Катрин и ту, что в Италии
сына мне родила,
и ту, что в Америке матерью стала любви.
Есть крики сирен, от которых душа моя рвется
на части.
Там, в Маньчжурии, все еще лоно одно
содрогается, словно в во время мучительных
родов.
Я хотел бы,
хотел бы, чтоб не было странствий моих.
Сегодня вечером мне причиняет страданье
любовь.
И невольно я вспоминаю о маленькой Жанне
Французской.
Печальным вечером эту поэму я написал в ее
честь,
поэму о Жанне,
о проститутке.
Мне грустно,
сегодня мне грустно,
пойду я к «Шустрому кролику», буду
погибшую юность мою вспоминать,
буду пить
и один домой возвращусь.

О Париж!

Город единственной Башни, Виселицы,
Колесованья.


Париж, 1913 г.

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 11-02-2011 22:19
Поль Элюар

Марку Шагалу

Корова осел петух или конь
И вот уже скрипки живая плоть
Человек одинокая птица певец
Проворный танцор со своей женой

Чета окунувшаяся в весну

Золото трав неба свинец
Разделенные синим огнем
Огнем здоровья огнем росы
И кровь смеется и сердце звенит

Чета самый первый блик

А в подземелье снежном
Гроздь винограда чертит
Лунные губы лицо
Никогда не спавшее ночью.

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 11-02-2011 22:49
ЛУИ АРАГОН

Шагал IV

Откуда ты бредешь паломник
Крылатый конь откуда ты
Набит питомцами питомник
От белизны до черноты

В любом узнай канатоходца
Пусть он о том не знает сам
Привыкнуть разве что придется
К иным чем прежде небесам

Рискуешь тропкою канатной
Ты век затмивший все века
Пусть будет публике приятно
От столь приятного прыжка

Да живопись сплошная память
Сюда чужие ни ногой
Таких полотен не обрамить
Другие марши цирк другой

Но как чудовищно похожи
И твой Нотр-Дам и Витебск твой
И оттого душе дороже
Двойной портрет любви живой

Шагал V

Ни верх ни низ ни тьма ни свет
Светло хотя светила нет
Отчасти кривизной греша
Где синь где зелень там душа

Часы ударят в забытье
Гроб для него и для нее
Гнездом багряным остров мчит
Здесь бьется сердце век молчит

Из ничего растет ничто
Оркестр в огромном шапито
А номер главный впереди
Канатоходец упади

Снаружи дождь и поздний час
Кляня вести куда-то вас
Эквилибристу не впервой
Ведь он с ослиной головой

Он болтовню начнет свою
В аду не хуже чем в раю
Один неплох другой неплох
Что ангел мол что скоморох

Жизнь означает воровство
Встав на Пегаса своего
Лицо двойная тень и свет
Наездник цвет вот весь ответ

Шагал VI

Кто любит рассуждать про чудо
Всегда рыдает без труда
Для слуха следуют отсюда
Расцветки горести и худа
И слезы жиже чем вода

Художник истинный однако
Умеет зримым пренебречь
Он жрец незнаемого знака
Он зритель звезд не зрящий мрака
Так пенье далеко не речь

Он прячет мысли как занозы
Как птиц что могут жить в тиши
В музее сплошь метаморфозы
Зевака мнит что видит розы
А это боль живой души

Сменилась жизнь по всем приметам
Сменились век и человек
Любовь и та иная цветом
И ведь не зря опасен летом
Средь папоротников ночлег

Осенний день в осенней раме
Кричит стекольщик прямо ввысь
Я медленно бреду дворами
Смотрю на все чего во храме
Не взвидишь сколько ни молись

Но в зимнем отсвете последнем
Забыв о стаже временном
Сад облеку покровом летним
И угощу двадцатилетним
Как прежде молодым вином

Шагал VII

Под телегой под рогожей
Лег поспать я где петух
И собака спали рядом
Все бело бело как пух
И ни с чем ни с чем не схоже

Только спать ли в самом деле
Шум в селе стоит с утра
Снег куда не кинешь взглядом
Значит кур будить пора
Чтоб на яйцах не сидели

Примечаю напоследок
Чей-то черный кожушок
Снегопадом снегопадом
Снеговик подай урок
Как смешней гонять наседок

Скоморохи скоморохи
Вашей прыти как займу
Чтобы сесть на солнце задом
Чтоб затеять кутерьму

Ох веселые пройдохи

Шагал IX

Как хороши твои цвета
Художник горький дух миндальный
Любви живой любви печальной
Ты кистью служишь неспроста

Ты без конца рисуешь детство
Любовь когда еще нежны
Для сердца давний дух весны
Неотклонимое наследство

Тебе и с крыши слезть невмочь
С нее на мир глядеть способней
И рисовать точней подробней
Прохожих и родную ночь

Уходит время не лови
Картины все-таки не сети
Вновь на твоем автопортрете
Печаль законченной любви

Шагал XV

Кто нарекает вещь хотя молчит
Кто отворяет двери на ветру
Кто притворяется что машет вслед
Босую провожая детвору

Скажи-ка мне Шагал зачем аккорды
Твердят как нереально то что зримо
Скажи-ка мне Шагал
- неужто в красках
Все призрачно все мнимо

Скажи Шагал как странно выражает
Картина все о чем молчит она
Изображенье ли изображает
Оно ли не цветок среди зерна

Скажи-ка мне Шагал
Но как же так все люди за окном
Часы иль сердце бьет у них в груди
Ведь ты же создал эту тишину
Чтоб слышать
- как отходят вдаль шаги

Один Шагал захочет и погасит
Закат что набежал на край небес
И нарисует полдень и раскрасит
Придаст и мысль и вес

Ты властен вещь наречь
- без всякой вещи
Твои глаза вместят любой предмет
И солнце на плече твоем трепещет
И так же ярко блещет черный свет

Академик
Группа: Администраторы
Сообщений: 12558 		Добавлено: 12-02-2011 00:46
Аманда Айзпуриете

Продавщица цветов продаёт жёлтые тюльпаны.
Рыжая кошка греется на тротуаре,
И никто на неё не наступает.
Если перевеситься через перила,
На дне канала можно увидеть обломки Атлантиды
И улыбки, что утонули.
Если не перевешиваться –
Лоб освещает солнце.
Трудно носить столь ослепительный лик.
Так же трудно, как никогда не быть по-настоящему бедной
Для того, чтобы стать свободной.
И сегодня тоже, мой друг, в день твоей смерти
Мне принадлежат – яркое солнце
И заросшие водорослями башни Атлантиды,
И твой взгляд сквозь жёлтые тюльпаны.
И рыжая ленивая кошка на тротуаре
Мечтает о блюдце с молоком.

Страницы: << Prev 1 2 3 4 5  ...... 46 47 48  ...... 312 313 314 315 Next>> ответить новая тема
Раздел: 
Театр и прочие виды искусства -продолжение / Курим трубку, пьём чай / СТИХИ О ЛЮБВИ

KXK.RU