Пантелеимон

Раздел:  --== Все разделы ==-- ------------------------------------------------------------- Для новичков и не только Привет! Отдыхаем Психология и философия. В мире прекрасного Наше творчество Религия "Вигвам" Литературный раздел Кинозал Кулинария. Питание. Природа, сады, огороды Политика. История. Островок детства (в Балхаше) Поговорим за жизнь Города и страны club Subrosa Здоровье. Медицина. Спорт. Рабочая комната Интерн БАЛХАШСКИЙ форум / Религия / Пантелеимон

Страницы: 1 2 3 4 5 Next>>

Автор	Сообщение
Галина магистр Группа: club Subrosa Сообщений: 16056	Добавлено: 03-09-2017 16:50
	Вася здесь мне прислал текст повести Марьяны Козыревой "Пантелеимон". В интернете её я не нашла, а Вася пишет:" может, и не издавали больше с тех пор, как напечатали в журнале в начале девяностых." Поэтому решила поделиться здесь... Часть 1. Инспектор Ревизор, инспектирующий армейские подразделения Юго-Восточных провинций, получил из дома известие о смерти жены. Жену он любил. Но так уж все нелепо устроено, что одновременно с искренним горем он испытал и некоторое облегчение. Нет. Ему не в чем было себя упрекнуть! Он уже четыре раза подавал прошение об отпуске, но всякий раз ему отказывали, мотивируя тем , что заменить его некем. Но если уж не лукавить с собой, такое положение вещей его в какой-то мере устраивало. Ибо куда легче казалось вскрывать запутанные махинации армейских поставщиков, чем принимать меры по отношению к собственной жене - долг, к которому его упорно призывала в своих письмах сестра. Беда заключалась в том, что его жена связалась с противозаконной сектой. Можно было, конечно, успокаивать себя тем, что сейчас не те времена, и исповедников ее вроде бы не трогают... Да и в армии их - и явных, и тайных - полным полно. Но уж кому-кому, а ему-то известно, что все они на учете (секретные списки ведь проходят через его руки). А значит, до поры до времени. Рано или поздно, но вновь вытащат все тот же ненаглядный указ "Об искоренении разномыслия и беспощадной борьбе с осквернителями святынь, завещаных нам отцами", и вот тогда ему придется несладко. И жене тоже. Но и без этой угрозы еще одно требовало немедленного его вмешательства. Сын. Мальчику шел уже двенадцатый год. Возраст, когда женское воспитание - даже самое правильное - следует пресекать в корне. А между тем, даже во время своих недолгих побывок дома инспектор не мог не видеть, что в часы, когда сын находился не в школе, мальчишку было не оторвать от матери. Не хватало еще, чтобы она и сына вовлекла в дикие свои суеверия! В чем чем, а уж в этом сестра была бесспорно права. И вот неожиданно отпала необходимость принимать какие-либо меры. И, разумеется, отпуск дали ему теперь немедленно... Войдя в дом, Евсторгий увидел жену, уже готовую к погребению (ждали только его), раскрашенную, с обсыпанными золотой пудрой волосами. И его передернуло, потому что при жизни Еввула не красилась никогда. Сестра, в трауре, полная значения собственной особы, распоряжалась всем: подводила прощаться родственников и домочадцев, со вздохом гладила племянника по головке... Тот стоял столбом, с сухими глазами, легким, нетерпеливым движением плечиков отстраняясь от тетки. И не ответив на поцелуй отца, глядел куда-то в пространство мимо материнского лица. Видно, и ему было непросто на месте матери видеть эту размалеванную куклу, - с горечью подумалось инспектору. "Заняться мальчиком немедленно! - послал он себе мысленную директиву. - Гимнастические игры, театр, цирк, спорт. Главное, конечно - спорт! Ни средство, ни времени не жалеть. В крайнем случае подаю в отставку или прошу перевод". Он никогда не злоупотреблял связями, но сейчас можно кое-кому и напомнить о своих заслугах. Самое время. Цитировать
Галина магистр Группа: club Subrosa Сообщений: 16056	Добавлено: 03-09-2017 16:51
	Триумфатор - Пан-то-леон! Пан-толеон!!! - выла северная трибуна. Там сидели товарищи сына по Коллегии юных - выпускники школы риторов. Колесницы летели уже почти рядом. - Пантолеон! Жми!!! На какую-то сотую локтя колесница Пантолеона вылетела вперед. Тоненькая его фигурка напряглась и исчезла в поднятой пыли. Все! Не может быть! Евсторгий сидел, вжавшись в сидение, еще не смея перевести дух. - Вива, Пантолеон! Мальчишки повскакали с мест, помчались по полю ипподрома и, начиная торжественный круг победителя, повели кваддригу почти даже не взмыленных идумийцев мимо трибун к императорской ложе. "Но до чего же все-таки хорошо, что тогда - три месяца назад - он не поскупился на эту четверню!" - мелькнуло у Евсторгия. Его Священное Величество, Сын Юпитера - император Диоклетиан - со вздутыми на лбу венами и отечными мешками под измученными жарой глазами парился в пудовом, обсыпанном рубинами облачении. Лобная повязка с длиннющими золотыми хвостами (долженствующими изображать солнечные лучи) съехала ему на лоб. Из-под повязки тек пот. Почему-то он тек только с одной стороны. Правая половина лица была сухая. По обе стороны императора, оцепенелые в своем великолепии, маялись августа Приска с дочерью Валерией. И лишь муж Валерии - тетрарх Максимиан-Кай-Валерий-Галерий, патрон их Коллегии Юных - резволся и шумел за десятерых, как молодой носорог. - Коллегия Юных виват! - орал он зычно на весь стадион голосом, подобным буцине. - Какова смена растет?! Орлы! А? Чей же это такой молодец, щупленький, правда, больно? Ах, наш?! Постой, Евсторгий, да никак это твой?! Ну, порадовал! Что да, то да... (Евсторгий вспыхнул. Нет! Ради такой минуты стоило жить!..) - Не ожидал. Уж что не ожидал, то не ожидал, - продолжал рокотать Галерий. А я-то, дурак, на Виталия ставил. Подвел, подвел дты меня, Виталий. Ну, не в последний раз, следующий венок, надо полагать, тебя не минует... Виталий, красавец и атлет с лицом юного бога, благодарно улыбнулся патрону. Держался он великолепно. В конце концов, победа - дело случая, и в главном патрон прав: первой пришла квадрига их Коллегии; третьим в заезде шел профессиональный возничий, и егно они оба с Пантолеоном сумели обойти! Диоклетиан, наконец, разжал спекшиеся губы и прохрипел: - Подойди сюда, победитель. Пантолеон, чуть тяжело дыша, переминался возле своей четверки, незаметным движения скармливая коням инжир. Глаза его возбужденно блестели. Услышав приказ императора, он дернулся было вперед, но один из квадриги, играя, губами ухватил край его претексты. Пантолеон невольно попятился, жутко покраснел и осторожно освободил плащ. Августа с дочерью рассмеялись. - Я вижу, лошади любят тебя, мальчик, - сказаль император и раздвинул губы в улыбке. Улыбался он тоже одной половиной лица - той, по которой не тек пот. - Ведь это твой сын, Евсторгий? - Император повернул голову в сторону своего приближенного. Евсторгий вскочил, поклонился. - Ну, и чего бы ты хотел для своего сына? КОнечно, чтобы он также честно продолжал нести службу, как это делал ты? У тебя замечательный отец, мальчик. Ты можешь гордиться им. У меня немного найдется таких слуг. И я рад, что у него вырос отважный и ловкий сын. Считай, что ты уже зачислен в списки. Диоклетиан протянул коленопреклоненному подростку руку. Пантолеон поцеловал ее. Рука была влажная и неживая, как опавшее тесто; ногти на ее пальцах были обкусаны. Августа держала в руках венок и, улыбаясь, ждала. - Встань, - сказал Диоклетиан. - Тебя ждет венок победителя. Но мальчик не вставал и еще ниже опустил голову. - В чем дело? - нахмурился император. - Ты не рад? Пантолеон виновато кивнул и тяжело вздохнул, шмыгнув носом. - Почему? Ты не хочешь продолжать дело своего отца? Может быть, ты не любишь его? Что? Я не слышу ответа. - Люблю. Я люблю отца. Только... - Только - что? - Не знаю, я... - глядя куда-то в сторону пробормотал Пантолеон. И внезапно вдруг произнес то, что на мгновение до того даже и не приходило ему в голову, а теперь неожиданно для него самого стало единственно возможным и необходимым, как воздух. - Я хочу лечить, - сказал он и поднял наконец глаза на императора. С минуту они глядели друг на друга - тоненький юнец в запыленной подросточьей претексте с красной каймой и облеченный неслыханной властью, измученный болезнью человек со съехавшенй почти на глаза золотой повязкой на лбу, долженствующей изображать солнце. А потом император сказал: - Хорошо. Мы исполним твою просьбу. Ты будедшь учиться лечить. Цитировать
Галина магистр Группа: club Subrosa Сообщений: 16056	Добавлено: 03-09-2017 16:53
	Евфросиний и его ученики Архиатр* Никомедии, а также и всей провинции Виффиния, он же придворный врачеватель, хирург, уролог и окулист - Евфросиний после трех тяжелейших операций нежился в бассейне, смывая усталость и скверное настроение (одна из операций прошла не слишком удачно), и давал своему вольноотпущеннику новое и весьма ответственное задание: напоминать, когда именно, кого из бессмертных и каким именно манером, в какой день и час следует почитать, и что при сем и на какой именно жертвенник следует возлагать... - Потомук что согласись, дорогой Руз, - убедительно ворковал Евфросиний, - боги в Никомидии завели обыкновение плодиться, как блохи на водоносе. Я уж не говорю о том, что был просто Юпитер, теперь стал Юпитер Долихан почему-то. Но еще и все эти - Митра, Изида, Кибелла. Кто там еще? Серапсис, например! Базар какой-то персидский! Вот увидишь, глазом не успеем моргнуть, прикажут воскурять еще и этому, плотнику, распятому в Иудее при Тиберии. Ты не усмехайся, я совершенно серьезно. Так что да простит меня вся эта почтенная компания, но при всем моем благоговении, следить за ее размножением мне просто надоело. Согласен помнить и почитать Асклепия (хотя заботу о петухах и гадюках предоставляю тебе), а о прочих, будь добр, напоминай мне вовремя. Так оно будет надежнее. Руз кивал, держа наготове масло для растирания, и опасливо косдился на занавес, отделяющий фригидарий от парильни, мысленно прикидывая, кто именно сегодня занят растопкой труб. Ибо отлично помнил, что "испытующих"* в Никомидии ничуть не меньше, чем бессмертных, и отнюдь не был уверен, что они не имеются среди домочадцев его не слишком благонамеренного патрона или же среди учеников такового. Евфросиний же, тихо блаженствуя в соленой, зеленоватой воде, вспоминал, как сегодня утром, осматривая молодую августу, заметил вороватый ее жест, которым она поспешно сдернула с шеи (жутко при этом покраснев) дешевенький базарный талисман с изображением рыбы*. Естественно, он сделал вид, будтио не заметил этого жеста и не понял значения талисмана (августа была ему симпатична, и Евфросиний не мог не понимать, что вряд ли носорожистый супруг августы разделяет ее верования). Но про себя вот именно в этот момент он и отметил, что, виджимо, их битком набитый пантеон вот-вот пополнится еще одинм божеством. Покамест, правда, слегка противозаконным, но раз уж почитание его проникло в столь высокие сферы, завтра... того и гляди... Учеников у Евфросиния было четверо. Двух он три года назад отобрал сам из выпускников риторской школы, а двух других ему навязали сверху. Гордостью его и любимцем был Адриан. Во-первых и в-главных потому, что Адриан был несомненная умница и талант. Но возможно отчасти и потому, что тот был сиротой - отец юноши был убит в Галльском походе, и бездетный Евфросиний невольно уже привык видеть юношу наследником и продолжателем своего дела. Покамест Адриану еще не хватало умения принимать самостоятельные решения, но со временем этот недостаток (если это воообще можно назвать недостатком для молодого врача) неминуемо пройдет, тем более, что некоторая доля нерешительности - не более чем сестра добросовестности. Второму же из старших его учеников - Люцию - "недостаток" сей явно не грозил. Тогда - три года назад - Люций считался одним из самых блестящих выпускников и подавал большие надежды. Но годы шли, а Люций по-прежнему подавал их. Но в отличие от Адриана Люций рвался к самостоятельности. И если представлялся хоть маледйший предлог, безапелляционно ставил диагнозы и раздавал советы. В тех же (увы, нередких) случаях, когда больному от его советов становилось хуже (чаще это бывала больная - Люций почему-то, несмотря на маленький рост и не по возрасту намечающееся брюшко, пользовался бешеным успехом среди приближенных августы), тот нчиуть не бывал обескуражен и лишь пожимал плечами, обезоруживающе заливаясь звонким, как колокольчик, хохотком. - Да, Каюсь! Увы! Но, учиталь, ты ведь не можешь не знать, что наука, подобно богам, требует жертв? И кому же, как не этим коровам... - НАука требует не вредить, - сухо напоминал Евфросиний. - Однако величайший медик Герофил Халкедонский утверждает, что... - пробовал было Люций блеснуть эрудицией. Но при имени Герофила Евфросиний стервенел окончательно. - Герофил Халкедонский - вивисектор и живодер, а мы - врачи! - обрывал он свирепо своего ученика. После чего Люций мгновеннот поворачивал на сто восемьдесят градусов и с ничуть не меньшим жаром восклицал: - Разумеетс! Конечно! "Не вредить" - первый завет врача, неужели я этого не помню! Но вот именно эта всегдашняя наглая готовность Люция согласиться со всем преподанным ему бесила Евфросиния до белых кругов в глазах. Он отлично сознавал, что несправедлив к Люцию, но даже хохоток его и манера сыпать анекдотцами из совместной их практики доводили его до бешенства. В силу чегно Евфросиний не в силах уже был дождаться того светлого дня, когда его подающий надежды ученик принесет перед алтарем Гиппократову клятву и выкатится из его дома навсегда. И в ожидании этого прекрасного мига Евфросиний не раз ловил себя на том, что невольно смотрит в прищурку на промахи Люция, утешая себя софизмами типа: "Юности свойственно дерзание, не ошибается тот, кто..." и т.д. и т.п. Но истинным бедствием его жизни был Аркадий Главк! Евфросинию никогда не было понятно, какой именно пост при императорском дворе занимает отец его воспитанника Софоний Главк - то ли префекта, то ли еще более скромно - магистрата, но практически в руках Софония были сосредоточены фискально-карательные органы не только Никомидии, но и ряда провинций. Так что не взять к себе в ообучение его отпрыска, раз родителю Аркадия почему-то заблагорассудилось, у Евфросиния практически возможности не было. Туп Аркадий был феноменально. Единственным достоинством его являлась (тоже феноменальная) правдивость, проистекающая, по мнению Евфросиния, из той же тупости, как непосредственное следствие оной. Рассыпал, путал и разбивал Аркадий подряд все, так что подпускать его к чему-либо было опасно для жизни больных, равно как и здоровых. А уж о том, чтобы он мог усвоить хоть какие-либо знания, не приходилось и мечтать. С виду это был здоровенный детина со щетиной жестких, как проволока, волос, с лошажьей челюстью (Люций, правда, делал прелестные его изображения в виде крокодила - до неверояния похожие) и с массой прыщей на физиономии. Последнее было поистине удивительно, ибо, как вскоре выяснилось, ночи свои юный эскулап проводил в ближайшем лупонарии. После чего по утрам Рузу приходилось будить сего любимца Афродиты не иначе, как вылив ему на голову пару ушатов воды. Надо отдать Аркадию справедливость, отпрыск Софония Главка так счастлив был тем, что ообретается вдали от родительских пенатов, что ничуть не обижаясь, встряхивался и покорно приступал к занятиям, вернее, клевал носом и зевал, деликатно прикрывая ладонью свою могучую пасть. Червертый же и самый юный ученик (ему было, кажется, не больше четырнадцати) попал к Евфросинию по приказу Диоклетиана, и уже пожтому он (Евфросиний) относился к нему несколько настороженно. Его, правда, утешало, что мальчик выбрал профессию врача сам. И даже, как рассказывали Евфросинию, к полному недоумению отца, имевшего на сына иные виды, но вынужденного дать свое согласие ввиду столь явно выраженной воли императора поддержать желание мальчика. Так же, как в свое время и Люций, Пантолеон с отличием окончил риторскую школу. Хотя Евфросиния слегка удивило, как это ему удалось, так как красноречием его новый питомец не блистал отнюдь. Он был очень мил - тоненький, легкий, с огромными пушистыми глазами и копной темных волос, в синей своей подростковой претексте с красной каймой, он походил на экзотическую бабочку, ненароком залетевшую в их бестолковый дом. В отличие от Аркадия, родители которого, спихнув свое чадо на шею наставнику, отнюдь не жаждали заполучить его обратно, отец Пантолеона ежевечерне присылал за сыном невольника, провожавшего того домой. Евфросиний придирчиво приглядывался к новичку, но в общем пока что был им доволен. Мальчик был добросовестен, ыбстро ухватывал то, что ему объясняли, и исполнял порученное с готовностью, что само по себе уже было приятно. Адриан, к которому Евфросиний на первых порах приставил мальчика, уверял, что у пациентов при виде Пантолеона мгновенно нормализуется пульс и снижается кровяное давление. Но Адриан и не скрывал своей симпатии к новичку. Но кто больше всех привязался к нему, так это Аркадий, воспылавший к новому товарищу самой пламенной дружбой. Он ходил за Пантолеоном хвостом, как привязанный, и за компанию с ним оказался способен полдня растирать в ступках Галеновы препараты, что обычно заставить его было немыслимо. Нельзя сказать, чтобы эта внезапная дружба его питомцев так сильно радовала Евфросиния. И он отнюдь не был уверен в том, что отец Пантолеона (буде он о ней узнает) придет от нее в восторг. Тем более, что Евфросинию уже раза два довелось слышать, как Аркадий с присущей ему бесхитростностью, и весьма красочно живописует своему новому другу свои блестящие победы в соседнем квартале. До поры до времени Евфросинию приходилось такое положение терпеть, но однажды терпение его лопнуло. ПРроизошло это, когда в одно прекрасное утро, явившись в дом учителя спозаранку и не обнаружив там своего приятеля, Пантолеон отправился на его розыски и часа через полтора явился, волоча, как муравей гусеницу, лыка не вяжущегно Аркадия. Мальчик был встрепан, перемазан губной помадой и, кажется, сильно обескуражен нежданным своим успехом у жительниц того странного стойла, в котором он очутился, где вместо иноходцев обитали почему-то бурно приветствовавшие его голые тетки (среди коих он, впрочем, с ужасом обнаружил двух или трех своих сверстниц). Больше всего Пантолеона потрясли болтающиеся мужду грудей у них дощечки с указанием расценок, на которые те упорно старались обратить его внимание. Узнав об этом приключении, Евфросиний решил, что с него более чем достаточно. И, невзирая на могущие быть последствия, послал нарочного в дом Главков с тем, чтобы те прислали кого-нибудь забрать своего отпрыска. Но тут выяснилось, что грозный родитель Аркадия, не соизволив поставить об этом в известность Евфросиния неделю назад как отбыл со всей фамилией на неопределенный срок по месту нового назначения в Беттику*, ко двору тетрарха Констанция Хлора - наводить там порядок и единомыслие. Услышав об этой приятной новости от прибывшего по его зову управителя дома Главков, вручившего ему плату за обучение молодого своего господина на текущий год, Евфросиний освирипел и севшим от ярости голосом прошелестел: - Отлично. Деньги на дорогу, стало быть, у тебя имеются. Сопровождающих я тебе дам. Лавы центурионов у меня, как ты понимаешь, нет. Но двух рабов дам. И иди в порт, узнай, когда отплывает следующий корабль. Окончательно отрезвевший и насмерть перепуганный Аркадий таращился из угла, не смея ни возражать, ни изумляться (отъезд родителей, как выяснилось, для него явился таким же сюрпризом, как и для Евфросиния). Но тут тихо сидевший рядом со своим другом Пантолеон неожиданно поодал голос: - Не надо, учитель. Пусть он останется. Он больше не будет туда ходить. - Да неужели? - саркастически усмехнулся Евфросиний. - Ты так в этом уверен? - Да, - кивнул Пантолеон. - Он не будет. Ты не ходи туда, Аркадий. Там нехорошо. Аркадий молчал. По щекам его и лошадиной челюсти текли слезы. - Что ж, - после молчания сухо сказал Евфросиний. - Идите оба умойтесь, и продолжим работу. Руз, дай этому охламону рассолу. Вечером того же дня Адриан сказал Евфросинию: - А знаешь, учитель, ведь этот мальчик - любимец богов. А уж Асклепия, во всяком случае. - Ты, очевидно, хочешь сказать, что он - твой любимец? - И твой, Евфросиний. И Руза, хотя жтому-то уж угодить нелегко. И императора, и отца, и Аркадия... И оставь Аркадия у нас. Я тоже тебя прошу. Ведь ты видишь - он куда больший сирпота, чем я. И я уверен, что в тот дом он больше не пойдет. Пантолеона он не ослушается. - Придется, видимо, оставить. А что касается твоего "любимца богов", то я еще не видел его в деле. - А сегодня это разве не дело? - Дело. Но оно не имеет отношения к медицине. - Еще какое имеет! - О-о! - засмеялся Евфросиний. - Ты уже, кажется, начинаешь с порить со мной? Это меня радует. - Нет, патрон, Адриан прав, - неожиданно проворковал не ясно когда подсевший к ним Люций. - Мальчик способный. Жаль только, что... - И замолчал. - Жаль только - что? - спросил Евфросиний. - Так, пустяки. Просто я случайно видел его несколько раз... Впрочем, это было давно - когда была еще жива его мать. Она вместе с ним ходила к пасечнику, у которого мы берем прополис. Ты знаешь его... - Ну и что? - спросил Евфросиний (в нос, как всегда, когда начинал злиться). - Просто, насколько мне известно, Ермолай - последователь торй иудейской секты. Ну, вы знаете, о чем я говорю. Даже жрец, или как там это у них называется... - А ты, оказывается, наблюдателен, - сказал Евфросиний. Люций засмеялся. - Врач и обязан быть наблюдателен. - И не брезглив... - негромко добадвил Адриан, не отрываясь от своих табличек с дневными записями. Цитировать
Галина магистр Группа: club Subrosa Сообщений: 16056	Добавлено: 03-09-2017 16:55
	Шутник Евфросиний возвращался из дворца в мерзейшем настроении. Болезнь императора отступала, но тогда этот болван, как капризный младенец, отказывался принимать прописанные ему горькие отвары, в результате чего весь курс шел насмарку. Потом на некоторое время, испугавшись, Его Священное Величество соглашался на все предписания, и дело внось шла на поправку. Но сегодня дражайшие коллеги - Модест и Порфирий - вбили в башку жтому вольноотпущеннику*, будто назначенные ему Евфросинием (и необходимые, как воздух) грязевые ванны - "есть ничто иное, как кощунственное посягновение на Божественную Суть Его Священного Величества, а следовательно являются оскорблением Священной Сути его Отца и Покровителя - Юпитера Долихана". Выслушав сию рацею от своего августейшего пациента (вызубрившего ее, видимо, назубок и, кажется, с надеждой жаждавшего опровержения оной), Евфросиний, поклонившись, ответил, что не ему, скромному врачевателю, судить о столь высоких материях, и попросил разрешения удалиться, на что император, надувшись, дал свое милостивое согласие. После этого Евфросиний ничуть не был удивлен, по возвращении домой узнав от своего номенглатора*, что его уже полчаса как дожидается начальник роты преторианцев. Евфросиний велел передать, что не замедлит принять гостя, лишь только примет ванну (рассудив, что чем бы дело не обернулось, а выкупаться, и как следует, будет более чем разумно). Он не стал слишком злоупотреблять терпением посетителя и часа через полтора вышел к тому, с любезной улыбкой осведомляясь, чем может быть полезен. Офицер поднялся навстречу, и Евфросиний вспомнил, что несколько раз встречал того в покоях императора и что, кажется, зовут его Клавдий. Это был высокий плечистый молодец с геркулесовыми ляжками и с лицом, по которому никак нельзя было определить, сколько его обладателю лет - пятнадцать или все сорок. Сейчас Клавдий был при полном параде, скрипел ремнями и звякал, как медный таз, но имел при этом чрезвычайно растерянный и смущенный вид. Запинаясь на каждом слове, с кучей объяснений и извинений он объяснил, что прибыл совершенно конфиденциально и был бы счастлив. если бы визит его не стал известен ни начальству, ни подчиненным, равно как и жене или (тем более) теще. После такого вступления Евфросиний, естественно, предложил перейти к делу и отстегнуть доспехи. Но тут грозный воитель окончательно законфузившись, принялся объяснять, что дело, собственно, не в нем самом. - А девиц в таком положении я, мой друг, не пользую, - прервал его Евфросиний, - тут тебе придется обратиться... И тогда, совсем уж закрасневшись, офицер пролепетал, что вообще-то это не девица, а старик... - ...И я не посмел бы добращаться к столь прославленному врачевателю с просьбой лечить раба. Но Леонид давно уже орсвобожден мной, он мой воспитатель, но вот теперь так случилось... И я прошу только взглянуть... - Где он у тебя? - Он тут. То есть там. На заднем дворе. Евфросиний вышел вслед за центурионом во двор. К этому времени совсем стемнело. Перед конюшней под масличным деревом возле крытых носилок стояли два негра, видимо рабы офицера, и так, оказывается, еще и не ушедший Пантолеон. Провиан - невольник Пантолеона - держал фонарь. - Ты почему еще здесь? - нахмурился Евфросиний. - Я подумал, может быть, что-нибудь нужно. Адриан сегодня в клинике. А Аркадий... кажется... уже спит, - несмело ответил Пантолеон. - Хорошо. Возьми фонарь и свети. Евфросиний наклонился к лежащему. Тот был без сознания. Евфросиний взял его руку. Рука была горячая, и на худом, почти как у скелета, запястье явственно виднелс свежий след от наручников. В груди у старика свистело и клокотало. Губы были голубые, и в углах их запеклась пена. Старик непрерывно бредил, но звуки были нечленораздельные и отдельных слов разобрать было невозможно. Евфросиний опустил руку старика на место. - Сожалею, но он не жилец, этот твой воспитатель. - Нет! Центурион схватился за голову и застонал. - Сделай что-нибудь Евфросиний! Я принесу Долихану на алтарь коня, только бы он выздоровел! Это ведь я виноват. Мне нельзя было его отпускать от себя, я же знал это!! - Оставь своего коня себе, Клавдий. Это бесполезно. Пантолеон сказал неуверенно, заглядывая в лицо старику: - Но ведь он шутит, учитель... - Я шучу?! - возмутился офицер. - Нет, не ты. Твой учитель. - С чего ты взял? - удивился Евфросиний. - И какое это теперь имеет значение? - Но ведь слышно же, - робко почему-то настаивал Пантолеон. Все замолчали. И на фоне звона цикад и писка летучих мышей в нечленораздельных звуках, вылетающих из горла бредящего старика, действительно начало проступать некое подобие саркастических даже не фраз - звуков. Центурион махнул рукой и опустился на ступени. - Шутит, - кивнул он мрачно. - Он всю жизнь шутит. Дошутился... Я очень прошу. Очень! И вдруг слезы брызнули у него из глаз. - Что же я могу сделать, - сказал Евфросиний. - Я - не Асклепий. - И повернулся к дому. - Не уходи! - центурион загородил ему дорогу. - Это невозможно, чтобы вот так... Ведь вот твой ученик говорит, что раз Леонид шдутит, значит надежда еще есть. Хоть какая-то. - Мой ученик суется не в свое дело, - вдруг обозлился Евфросиний. - Кстати, шел бы ты, дружочек, домой. Давно пора. Но Пантолеон и не подумал сдвинуться с места. И вместе с центурионом и Провианом они смотрели на Евфросиния в шесть глаз. - Ну, хорошо. Только не виляй и говори честно. Этот человек, ну, твой... вольноотпущенник, он - преступник? - Что ты! То есть... Нет, это наверное, случайность. Меня командировали прошлым месяцем на коринфские рудники, и... - На коринфские рудники случайно не попадают, Клавдий. Не надо мне врать... - Но я же выкупил его у них! ЗАплатил страже, и они мне отдали его. Я случайно наткнулся. Я бы не узнал Леонида. Но он и там... шутил. Валялся в шахте, в углу, и когда я перешагнул через него, хмыкнул и прохрипел: "Какая любопытная, однако ж, и новая точка зрения на человечество!" Тут я и узнал его сразу. - Великий Апполон! И ты приволок этот труп из Коринфа? На корабле? - Почему труп? Леонид живой. Он же вот - шутит. - Вот только этого шутника мне сейчас и не хватало в доме... - А если... - не очень уверенно начал Пантолеон. И смолк. - К вам в дом? Ты с ума сошел, мальчик. Ты полагаешь, у твоего отца меньше завистников, чем у меня? Да этот... покойник и не вынесет дороги. К вам неблизко. А у него по-моему, вот-вот начнется закупорка левого предсердия. Не считая того, что в легких. - Не к нам. Я подумал, может быть, отец Ермолай согласится взять его к себе в дом. Это еж совсем рядом. Мы осторожно. И я буду все, как ты велишь, делать. И прослежу. Если ты позволишь, конечно... - Ермолай? Кто это? А-а, пасечник. - Евфросиний нахмурился. - Вот уж к кому тебе не следует заходить... - Но я же все равно захожу... иногда, - сказал Пантолеон совсем тихо. - Та-ак. Час от часу не легче. Ну, и денек... - Так я сбегаю, спрошу? - уже почти утвердительно спросил Пантолеон. Они поставили ложе больного в саду. И трое суток старый вояка с переменным успехом занимался своей остроумной перепалкой со Смертью, и минутами казалось, что Смерть вот-вот заткнет клокочущий сарказмом беззубый рот старика. Но свернувшийся калачиком возле ложа своего подопечного Пантолеон мгновенно вскакивал и вновь и вновь принимался растирать холодеющие ноги больного и дышать ему в рот, как это учил делать Евфросиний. Через какое-то время удушье отступало, но потом все повторялось сначала, и Пантолеон в ужасе ждал, что войдет Клавдий, и нужно будет повернуться к нему лицом и встретиться с ним глазами. И он уже почти без надежды опять принимался за свои растирания и дышал в рот задыхающемуся старику, а иногда просто держал ладонь над ходящими ходуном ребрами больного и сидел так часами, боясь отдернуть руку... Дня через два зашел Евфросиний (ему как раз "случайно" потребовалось спросить у пасечника, не найдется ли у того пчелиного молочка и "ненароком" заглянул в сад под яблони. - А знаешь, малыш, по-моему, ты справляешься, - сказал он, пощупав пульс в этот раз спокойно уснувшего Леонида. И сознаюсь тебе по секрету: я бы, пожалуй, в эту вонючую пасть так дышать не смог. Смотри, сам не свались. Отца твоего я предупредил. Так что об этом не тревожься. А сейчас поспи сам хоть немного. - Я прослежу, господин, - сказал Ермолай. - И если станет хуже, я разбужу мальчика. - Отлично, - кивнул Евфросиний, - Так что ты приготовь то, что я тебя просил, а я завтра к вечеру постараюсь заглянуть к твоему родственнику. И немного теплого вина ему не повредит. Дай, когда он проснется. А завтра начинайте понемножку кормить. Пантолеон слушал эти слова уже сквозь сон, блаженно растягиваясь в траве возле узенького ложа своего пациента. В конце концов Смерть отступила, ушла искать жертв попокладистее. Но тогда старый вояка принялся за них. Один только день он лежал тихий, умиротворенный, разглядывая склоненные над собой цветущие яблоневые ветви, неизвестно когда и как заменившие смрадные своды шахты. Но старик не слишком вдавался в причины столь странной метаморфозы. - Ты кто? - спросил он Пантолеона, присевшего с миской на край его постели. Тот назвал свое имя. - Вот как? - с одобрением кивнул Леонид. - "Лев во всем"? Недурно. Почти что тезки. Ну, и что теперь собираешься со мной делать, Львенок? - Кормить, - улыбнулся Пантолеон. Леонид проглотил несколько ложек. - Судя по изысканности яств, - прохрипел он (это был протертый цыпленок в морковно-петрушечном пюре), - ты, видимо, меня готовишь для арены. И с кем же мне предстоит сразиться? Имея в виду, меньше чем на Немейского льва, я не согласен. - С Минотавром, - ответил Пантолеон, осторожно вливая ему в рот отвар из смокв в молоке. - Ты мне нравишься, Львенок, - милостиво кивнул Леонид. - Положи мне руку на лоб, хорошо? А я немного посплю. Но уже к вечеру, чуточку приглядевшись, больной разобрался, к кому его забросила судьба, и весь запас яда, который не успел излить на сбежавшую от него Смерть, он обрушил теперь на приютившего его пресвитера Никомедийской христианской общины отца Ермолая. - Беги отсюда, Львенок, пока цел, - хрипел он сквозь кашель. -= моя бы власть, я истребил бы назарян, как крыс. И не трудись меня обращать, старик. Со мной это не пройдет. Да, я бывший раб. Но мысль моя не подвластна никому! Ни здешним вшивым богам, состряпанным на потребу тиранам, ни уж тем более вашему зачуханому Назарянину, "чудесами" которого вы уже больше двухсот лет морочите головы дурачкам... И есть же ведь еще идиоты! Отец Ермолай терпеливо выслушивал все это. Но так было до исзвестного предела. Потому что, когда Пантолеон, приготовив отвар аконита с валерианой, вернулся в сад, он увидел, как отец Ермолай с белыми от гнева губами тихо цедит, что если брат Леонид позволит себе еще хоть рраз не то что пошутить, но и произнести имя Матери Господа, то он сам вышвырнет его вместе с постелью за изгородь, и пусть его лечит, кто хочет... - Что и требовалось доказать! - усмехнулся, очень довольный, Леонид. - Вот она, прославленная кротость назарян! Однако, от дальнейших выпадов в адрес Девы Марии воздержался. И вообще попритих. Но так было, пока не пришел Клавдий. В первое мгновение Леонид при виде своего воспитанника очень обрадовался (даже слезы выступили у него на глазах). Но тут Клавдия дернула нелегкая брякнуть, что он своего старого учителя выкупил и больше никуда от себя не отпустит. Вот тут Леонид слегка помолчал, а потом крайне вежливо осведомился: - Прошу прощения у милостивого господина, но мне любопытно было бы выяснить, до скольки раз можно отпускать, выкупать и снова забирать один и тот же предмет? Потому что если мне не изменяет память, я - государственный преступник, а не швабра и не корзина с углем, чтобы меня можно было выкупать или держать под замком, как полюбившийся... ночной горшок. Он откинулся на изголовье и лежал, бледный, закусив губу и тяжело дыша. Пантолеон кинулся к нему, схватил его руку, но Леонид вырвал свою ладонь из его рук... Цитировать
Галина магистр Группа: club Subrosa Сообщений: 16056	Добавлено: 03-09-2017 16:56
	Совершеннолетие Отец Ермолай доколачивал улей и, пробуя ладонью теплую поверхность доски, искоса поглядывал на своего юного гостя. Пантолеон вытянулся за эти полгода, как иногда умудряются внезапно вытянуться подростки: шея, ноги, руки - все стало вдруг нелепо длинным; из лица исчезла миловидная округлость, из глаз - безмятежная ясность. Взгляд стал сосредоточенней, глубже. Сейчас лицо юноши казалось осунувшимся. Не то он устал, не то его жгла какая-то напряженная, нелегкая мысль. - Что с тобой, чадо? У тебя что-то случилось? - Через десять дней случится, - невесело усмехнулся Пантолеон. - Можешь меня поздравить: через десять дней я - совершеннолетний. И все, что при этом положено: жертвенник, козлиная шерсть с кровью, трапеза. Бр-р!.. Тетя с ума сойдет, если я откажусь. Полгорода назвала. Все, видите ли, должно быть как у людей! И слышать ничего не хочет. - Неужто тебе уже шестнадцать? Кажется, совсем недавно приходил, держась за мамин плащ. И обижался, когда пчелы улетали от тебя. Помнишь? "Я так с вами не играю!" - Правда? Нет, не помню. Ты мне лучше скажи, что мне делать, отец? - Решай. Ты ведь не крещен. - Я не крещен. И даже не знаю, верю ли я во все то, во что ты веришь. И во что верила мать. Но что от идоложертвенного меня вырвет, это я знаю точно, - закончил он жалобно. - А что говорит Евсторгий? Пантолеон рассмеялся. - Евсторгий у меня все понимает, бедный. Он сказал так: "Ты, сестра, понимаешь ли, что такое врач? Вот ты приготовила, а вдруг у Евфросиния как раз неотложная операция? На глазу, например. И ему без пальцев Панто просто не обойтись. Или (да минут нас боги) заразный больной? И надо будет с ним сидеть?" Тетя в крик: "Хватит нам позора с Еввулой!" Я-то ее понимаю. У нее теперь только и радостей, что храм Кибелы. Она оттуда и не выходит. И все время гадает. И по "Соннику Артемидора", и у гаруспиков, и просто у каких-то бабок. - Ты рассказал отцу, что бываешь у меня? - Ни разу. И за Провиана я ручаюсь. Но мне кажется, отец видит, что со мной. И боится спрашивать. И что я прогневаю богов, тоже боится. И не спит по ночам. И дышит со свистом. Ему голодать надо, а не теткины пиры... А ей он сказал: "Если я еще раз услышу от тебя хоть слово о Еввуле..." Пантолеон закусил губу. - Только не в этом дело, - сказал он, помолчав. - А в чем? - Я вчера рассказал учителю про отцовы слова - про операцию на глазу. Он ответил: "Если тебе требуется, могу пол Никомедии прооперировать в этот день. И отчасти я тебя понимаю. Чудо : все эти лавочки с потаскухами именуемые у нас "богами" не стоят и мизинца вашего сумасшедшего Назарянина. Хотя бы уже потому, что они выдуманы, а Он жил. Беда только в том, что я не верю, будто Он воскрес. Непременно вам, как маленьким детям, нужна сказка с веселым концом". И знаешь, отец... - Что? - Ермолай перестал стучать. - Я ведь тоже не понимаю. Разве нельзя любить Его, если Он не воскрес? Павел говорит: "Если Он не воскресал, то наша любовь тщетна". А почему? - Павел говорит: "То наша вера тщетна". И еще: "Если в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков". - Не понимаю, - упрямо нахмурился Пантолеон. - Вот ты говоришь: "Бог - есть любовь". А я вот знаю, что могу любить его, если Он не воскресал. Моет быть, даже еще больше. Мать же я люблю? А она не воскресала. А я знаю, что люблю ее. - Вот тебе и свидетельство, что слова Павла истинны. Горсть праха живой любовью любить немысимо. Можно лишь скорбеть о потере. И то недолго. А ты прислушайся к себе: ты становишься старше, и твоя любовь к Евуле не угасает , а растет вместе с тобой. И то же самое у твоего отца. Ты же сам мне сейчас рассказал. О горсти пепла в лаларии так не говорят. - Да, - кивнул Пантолеон. - Я помню, он раньше мог и грубить маме, и кричал на нее иногда. А теперь, особенно в последнее время, только и слышишь: "Евула всегда так делала", "Евула бы порадовалась..." И весь светится. - Видишь? Раньше он любил ее плоть. А теперь и он, и ты, оба любите бессмертную душу Евулы. "Бог не есть - Бог мертвых, но Бог живых". И пусть головой отец твой еще не сознает этого. Но раз любит, значит и он христианин. Только его час еще не пришел, чтобы осознать это. Истина одна, но сколько людей, столько и дорог к ней. Вспомни того центуриона. Чем он ни грозил нам, как только ни бушевал! И ведь прекрасно знал, что ни ты, ни я не помогли Леониду сбежать. А кричал, потому что любит этого старика. - Ты сейчас скажешь, отец, - засмеялся Пантолеон, - что и Леонид почти что христианин? - Леонид не христианин. И хоть он и считает себя философом, но в голове у него, конечно, каша - из Лукиана, из киников, из агностиков, из собственной дури... Но вот подумай: страсть этого немощного старика к свободе - ведь и она от Духа Святого. Он ищет свободу здесь - на земле. А на земле она изуродована - гордостью, мудрствованием. Но источник ее - на небе. И пусть он над нами с тобой издевался, как мог, и над Клавдием тоже, это ничего не значит. Оба они с Клавдием, как детишки: любят, а все норовят больнее сделать один другому. Один властностью, другой - неблагодарностью. Помоги им Христос найти друг друга... - Если Леонид не подохнет где-нибудь в канаве. Мы ведь так даже и нне долечили его, - буркнул Пантолеон. - Не здесь, так там встретятся. Лишь бы не разлюбили друг друга. - Если бы я мог верить, как ты! - простонал Пантолеон. - Как бы все тогда было просто... Ермолай вытер о фартук руки и провел ладонью пор склоненной перед ним пушистой голове юноши. - Что с тобой, родной мой? Что тебя мучит? - Все! Пока я не пойму, я ничего не могу, понимаешь? Учитель говорит, я стал лениться. Я не ленюсь, нет. Просто я не могу лечить тлен. Раньше мог, а теперь не могу, понимаешь? - Да, дитя мое. Это я понимаю. - Я должен поверить. До конца. Тогда я смогу. - Что - сможешь? - Все. Лечить. Любить отца. Любить жизнь, - он улыбнулся - тетю. - Даже ее? Пантолеон засмеялся. - И даже ее. - Помоги тебе Бог, детка. Если ты уже осознал это, значит, ты на пороге. И не надо хмуриться. Идем, я тебя медом накормлю. С тминной лепешкой, учти. У меня сейчас та-акой мед! - Ты со мной говоришь, как с маленьким. - Ну вот, ты и рассмеялся. Идем, золотко. Цитировать
Галина магистр Группа: club Subrosa Сообщений: 16056	Добавлено: 03-09-2017 16:58
	Чудо ...Мальчик лежал на холме под тутовым деревом в странной позе. В такой позе не спят. Он был не просто неподвижен - он был неподвижен абсолютно. Вокруг все двигалось и дышало. Солнце закатывалось за несграбную махину храма Кибеллы. С тихим звоном перескакивали цикады. На камне возле головы мальчика, раздувая защечные мешки, грелась ящерица. Шмели копошились в цветах чебреца. И только мальчик был каменно неподвижен, как изваяние. Пантолеон, наконец, решил коснуться перемазанной тутовым соком ледяной ручонки малыша. Смерть наступила, наверное, не меньше часа назад. Крохотная, едва заметная ранка виднелась на левой лодыжке мальчика. Теперь Пантолеон увидел и убийцу: маленький серебристый аспид свернулся кольцом с другой стороны камня неподалеку от ящерки. Ветерок слабо перебирал мягкие волосы малыша. И губы, и рубашонка его тоже были измазаны тутовыми ягодами. Все это выглядело дика и невероятно до головокружения. Кажется, впервые смерть предстала перед юным врачом с такой будничной наглостью, с какой работорговцы в порту ставят клеймо на лоб купленного раба - зрелище, от которого у Пантолеона каждый раз, когда ему доводилось присутствовать при нем, темнело в глазах и подступала дурнота к горлу. И так же, как и тогда, страшнее всего казалось умиротворенное безразличие окружающих. Его отец, отдуваясь от зноя, неспешно давал последние наставления отплывающему помощнику;грузчики, не обращая внимания на вонь горелого человеческого мяса, потрошили дыню, аккуратно вытряживая из нее семечки - и все это в двух шагах от обреченного... И точно так же теперь наслаждались вечерней прохладой птицы, ящерица и аспид, убивший ребенка... Патнолеона начало трясти, он рухнул на колени. Зубы его выбивали дрьбь. - Я не хочу! - шептал он яростно. - Слышишь?! Я не хочу! Подожди! Ну, пусть. Я знаю, что не то говорю! Но один раз! Мне не надо Твоих чудес, можешь задавиться ими, слышишь?! Господи, прости меня! Я не то говорю, прости меня... Но один раз, пожалуйста! Ведь он и не жил еще!!.. В ужасе от своих кощунственных слов, и одновременно сознавая, что ни малейшего раскаяния за них он не испытывает и испытать не способен, Пантолеон схватился за волосы и закрыл лицо руками, понимая всю абсурдность своей дикой мольбы, всю ее неправомерность, уже почти мечтая, чтобы вспыхнувшая в нем беззаконная надежда оставила его наконец... Но надежда не отступала. И вдруг неясное, тихое чувство, что все будет так, как оно должно быть, словно материнской рукой коснулось его души. И тогда уже совсем иначе, покорно - и без надежды и без мольбы - он прошептал: - Прости меня. Да будет Твоя Святая воля. И опустил руки. Перед ним в траве сидел перемазанный тутовым соком малыш и встревоженно глядел на Пантолеона. - Ты чего плачешь? - спросил он сочувственно. - Тебя что ли побили? У ног мальчика лежал мертвый аспид. Цитировать
Галина магистр Группа: club Subrosa Сообщений: 16056	Добавлено: 03-09-2017 16:58
	Крещение Шершавая от ципок, горячая ладошка лежала в его руке. Та самая, которая меньше часа назад была холодной и метрвой, теперь, доверчиво вложенная в его ладонь, согревала ее и была простым и ясным залогом того немыслимого, что произошло еще так недавно. Мальчуган что-то басовито гудел, рассказывая, как мама утром послала их с Кукшей ("Кукша - это наш невольник, он уже большой, вот как ты") срезать ветки шелковицы. А потом стало вдруг больно-больно! Вот тут, видишь? Нет, не тут. Не знаю, где. А где Кукша, ты не знаешь? А то мама будет его бить, она, знаешь, как дерется, когда сердитая?! Пантолеон слушал и не слушал. Вернее, он слышал, видел, ощущал все происходящее вокруг так, точно это не безмятежно гудящий рядом с ним малыш, а он сам сию минуту восстал из мертвых, и весь необъятный Господний мир с первыми звездами над головой, с колючей травой между нагретых за день камней, с запахами его и звукамиринулся ему в душу с неслыханной до этого силой. Из-за изгородей вечерней затихающей улочки тянуло кизячьим дымом. Блеяли, брякали колокольцами, козы. Где-то, в невидимом отсюда колодце, плеснула вода. - Мы с тобой не заблудились? - Не-ет, тут уже близко, - безмятежно ответил мальчик. В конце улицы закачался свет факелов, и послышались тревожные голоса: - Фока! Кукша! Да что же это, в конце концов?! - Это мама, - радостно сообщил мальчик. И закричал, не выпуская ладошки из руки Пантолеона: - Мама! Я - вот! Женщина кинулась к нему, и Пантолеон выпустил руку мальчика... ...Несколько мгновений спустя она, давай подшлепники и вытирая подолом замурзанное личико сына, о чем-то расспрашивала Пантолеона и рассыпалась в благодарностях и мольбах о прощении (перед тем слету, приняв его в темноте за беглого своего Кукшу, она довольно крепко огрела его веревкой по щеке), и, наконец унесла прощально махавшего ему с ее рук Фоку. А он остался один и стоял, прислонясь к шелковистому стволу платана посередине опустевшей улочки. Щека горела. Он провел ладонью - на ней была кровь. Губа, кажется, распухла тоже. Шеей, затылком, плечами - он ощущал ласковую поверхность дерева. И вдруг рассмеялся, потерся о ствол щекой, поцеловал его и пошел прочь. Через час он пришел к отцу Ермолаю, рассказал ему все, и пресвитер Ермолай окрестил его. Цитировать
Галина магистр Группа: club Subrosa Сообщений: 16056	Добавлено: 03-09-2017 17:01
	Часть 2. ЦЕЛИТЕЛЬ Суета - Ты над всем смеешься, Люций, а это очень серьезно. Вот я так уверена, что что-то есть. - Жареные перепела, например. - Оч-чень остроумно. Ты - циник, и ничего не понимаешь. Я же не говорю об Юноне или о Кибелле. Они, конечно, утсарели.Хотя народу, вероятно, все это необходимо. Или там ваш Асклепий. Но по-настоящему... - Асклепий ей уже устарел! После твоих трудов во славу Венеры и моих - по сокрытию оных, это попахивает уже кощунством, моя драгоценная. - Замолчи, сатир! Это для тебя нет ничего святого. И не хихикай. Я говорю о настоящем... Слушай, нам еще далеко? Мы не опоздаем? - Не опоздаем. Ты же просила привезти тебя, когда начнется сокровенное. А сокровенное орфики начинают, когда добрые люди спят. - Знаешь, немного страшно. Вдруг и вправду, раз я непосвященная, со мной что-нибудь произойдет? Например, я ослепну или онемею? - Ты онемеешь? ! Да, случись такое, у тебя от женихов отбоя не будет. Твой супруг и тот примчится назад. - Нет, серьезно. Вот Полувий говорит... - Полувий , это который? Длинный? Ты его еще не прогнала? - Зачем мне его прогонять? Он мой мистолог. - А-а... Это теперь называется "мистолог"? - И неумно. Он меня наставляет. - И чему же он тебя наставляет? Я - твой врач, мне можно говорить все. - Он меня посвящает в тайны митраизма. Разъясняет значение - мистическое значение, я имею в виду, - последней битвы Митры с Ариманом. Ты вот, например, знаешь, кто такой Ариман? - До сих пор как-то обходился. А кто? Еще один твой любовник? - Ну, хорош! Любому школьнику сейчас известно, что Ариман - владыка зла, смерти и бесплодия. - А твой мистолог, кстати, знает, что ты сейчас катишь со мной к орфикам? - Знает. Я ему созналась, что у меня сомнения, и он меня сам отпустил. И чему ты опять хихикаешь? - Отнюдь. Ему у тебя в доме сытно и вольготно. Тут не то что к орфикам пошлешь... А это верно, что у тебя в доме и брахман живет? Из Бенареса? - Да, живет. И ты бы знал, до чего он премудрый! - Ты-то откуда ззнаешь? Или уже постигла и индийские речения? - Нет. Я не постигла. Но мой массажист - индиец. И он мне все объясняет, что старик говорит. Впрочем, он ничего не говорит. Только это и так видно. Опять?! В этом, кстати, нет ничего смешного... Великие боги, что это за грохот? И воняет ужасно! - Нечистоты везут. - Это возмутительно, что им разрешают разъезжать по городу. Да еще так грохотать. - Не днем же им ездить? А колеса, сама видишь, у нее каменные... Стой! Не может быть!.. - Что - не может быть? - Ничего. Поехали. Ну и ну. Любопытно... - Что - любопытно? - Ты видела, кто спит рядом с возчиком? - Нет. Я закрыла нос и глаза. А кто? - Врач Его Величества тетрарха Максимиана-Кая-Валерия-Галерия собственной персоной. - Что ты выдумываешь? На повозке возчика нечистот? - А почему бы и нет? Мало ли от какой заразы он его лечит? Или его наследников? От проказы, от чесотки. Ну и притомился. И теперь вот катит домой. Или во дворец. С него станет. - Боги мои! Так это и есть Пантолеон? Люций, заворачивай карпентру! - Зачем? А орфики? - Не нужны мне твои орфики. Да поворачивай лошадей, тебе говорят! - Опомнись, радость моя. От него же сейчас разит. - Ну ладно, ты прав. Только поедем домой. Я не хочу к орфикам. Люций, дорогой, бриллиантовый! Я тебе ноги мыть буду! Приведи Пантолеона ко мне. Ты ведь учился с ним, ты же мне сам рассказывал, я помню. - Так. Теперь ей Пантолеон понадобился. Имей в виду, тех услуг, которые оказываю тебе я, от него не дождешься. Или ты поверила в те басни, которые про него распускают? - Люций, это не басни! Мне моя Ириада рассказала все! Она покупает для меня притирания у той женщины. У той самой - сына которой он воскресил. И теперь я знаю все! Знаешь, как это было? Мальчик вечером пришел один. То есть не один - его привел Пантолеон. А невльник, который был с этим ребенком, сбежал. Через несколько дней его поймали, привели, хозяйка стала его корить: "Как ты смел сбежать и ребенка одного бросить? Спасибо, его молодой господин до дому довел..." Тут раб чуть с ума не сошел. "Как привел?! Твоего сына на моих глазах ужалила змея! Аспид!" Оказывается, он потому и сбежал, боялся ей показаться. - Восхитительно! Я вижу, тебе мало твоих брахманов с митраистами, ты и базарные сплетни уже собираешь. Так мы теперь куда? - Домой. И вот увидишь, увидишь, окажется, что этот юноша - или воплощение Асклепия, или даже Митры! - Вот именно, Асклепия. Кстати, он - назарей, моя дорогая, чтоб ты знала. - А вот это уже гадость, Люций. Ты лжешь, потому что завидуешь, и ничего больше. - Да, пожалуйста, домина Гликерия, приведу я тебе твоего "Асклепия". Хотя это не так просто, кстати, как ты полагаешь. - Понимаю. А ты скажи ему, что я больная. - Вот именно. Бешенством матки. Раб у входа возлагал входящим на головы венки. Каждому - особый. Люцию предназначался венок из желтых вьюнков. Пантолеону - из асклепиевых циан*. - Язва! - хохотнул Люций. Из триклиниума несся нестройный говор, голоса флейт и облака ароматов. КОнсилиумом здесь не пахло явно. - Может быть, мне уйти? - спросил Пантолеон с некоторой опаской. Люций округлил глаза. - Попробуй только - она меня съест! И, взяв спутника за плечи, ввел в триклиниум. К своему большому облегчению первым, кого Пантолеон увидел (как только смог хоть что-либо разглядть за плотной завесой восточных курений), был радостно ему машущий и указывающий на место возле себя Аркадий Главк. С Аркадием они не виделись уже более двух лет. И если бы не знакомый могучий оскал друга и радостное его ржание, узнать его в этом лощеном франте в золоченом парике, поверх которого был напялен венок из львиного зева всех возможных расцветок, обвешанного, как финикийский идол, ожерельями и браслетами, было не просто. Слева от Аркадия оказался еще один знакомец Пантолеона - его товарищ по школе и по Коллегии Юных, былой его соперник в беге колесниц - Виталий Руф. Виталий протянул Пантолеону чашу с фалернским. - Мы уже думали, что ты не придешь, - сказал он приветливо. - А я смотрю, ты стоишь... - сиял Аркадий. И с невесть откуда взявшейся покровительственной ноткой добавил. - Мне ВИталий сказал, что тебя тоже можно поздравить. - С чем? А-а, со службой у цезаря? Спасибо. А с чем тебя? - У меня многое переменилось. Умер Иссидор, и... - Кто это Иссидор? - Мой старший брат, - Аркадий плеснул диз чаши на пол в память покойного. - Отец меня взял к себе. Вот, готовимся с Виталием к должностям, - он захохотал. - Не декурионов пока что. Но и пока не так уж худо. Словом, прощай "Гиппократовы догмы", клистиры и "Трактаты о пульсах", чтоб они провалились. А тебе еще не надоело? - Нет, пока не надоело. - Ну, еще бы! На такой-то должности! - Должность не трудная. Цезарь здоров, дети его тоже, да и августе сейчас много лучше. Так что у меня полно времени. - Оно и заметно, - крикнул со своего места Люций (он расположился неподалеку от хозяйки дома). - Мы с доминой Гликерией вчера видели, на кого ты его тратишь. - Я ничего не видела, - отрезала Гликерия. И подняла чашу - За тебя, Пантолеон! Гликерия, в фиолетовой своей столле с серебряными узорами, была сегодня неотразима. И вся так и светилась. "Готова, - отметил про себя Люций. - В конце пира объявит, что при смерти и ее необходимо осмотреть". И ошибся. - Ты прости, - Гликерия вздернула головку (серьги ее звенели). - Я обманула тебя, Пантолеон. Я здорова. Я просто хотела тебя видеть. - Так это хорошо, что ты здорова, - засмеялся Пантолеон. - За что тебя прощать? Я тоже рад. - Он не в обиде, - опять ввернул Люций. - На недостаток пациентов Пантолеон не жалуется. Аркадий засопел Пантолеону в ухо: - На что он все время намекает? Вот тип! Вечно он на что-то намекает. Ты мне только скажи, если что. Мы с Виталием теперь все можем. ТАк ему намекнем - не скоро забудет! Правда, Виталий? - Смотря о чем, - сдержанно ответил Виталий. Он был заметно трезвее Аркадия. - А я не знаю, о чем речь. О каком пациенте ты говоришь, Люций? - О том, от которого ты возвращался вчерашней ночью. Но упоминание о вчерашней ночи кажется только обрадовало Пантолеона. - А это был не пациент, а пациентка, - откликнулся он охотно. - Понимаешь, жутко тяжело шла девочка. Поперечное положение. Так что можно считать - две пациентки. И обе выжили! - добавил он с гордостью. - Поперечное положение и обе выжили? - с сомнением переспросил Люций. - Не лжешь? Этак я, пожалуй, и в воскресшего младенца поверю. - Нет, правда. Надо, конечно, съездить еще проверит, как там у них... - И снова в том же экипаже? - протянул Люций. - Это, наконец, скучно! - Гликерия сердито стукнула кулачком по столу. - Чтобы я еще раз зазвала в дом больше одного врача! - И рассмеялась. - Прости, Пантолеон, это не о тебе. Я рада твоей победе и желаю счастья и девочке и ее матери. И если еще раз поедешь к ним, скажи мне, я хочу послать подарок и от меня. Пусть растет счастливой. - И снова подняла чашу. - О каком это воскресшем младенце речь? - тихо спросил у Люция лежащий с ним рядом митраист Полувий - вместо венка он был украшен белой лобной повязкой (Полувий уже давно и несколько ревниво приглядывался к Пантолеону). - Спроси Пантолеона, - пожал плечами Люций. - Или еще лучше - Гликерию. Или ее служанок. Пир шел своим чередом. Пели флейты. Каждый говорил о своем, не слушая ни друг друга, ни музыки. От развешенных между колоннами розовых гирлянд и дыма курильниц было не продохнуть. Гликерия с развившейся прической оглушительно хохотала, звеня серьгами, и лепетала что-то на ухо бело-розовой своей соседке, умильно взглядывая при этом в сторону Пантолеона. Подруга ее, уже вдрызг пьяная, взвизгивала от смеха, дрыгая от восторга ногами.. Люций ловил ее пятку и делал вид, будто пытается укусить ее... "Что с нами со всеми? - вдруг с тоскливым ужасом подумал Пантолеон. - Ведь никому же не весело. Всем плохо. А я что тут делаю?" Он оглянулся. Рядом с ним сидящий Виталий внимательно слушал что-то горячо толкующего ему соседа. И вдруг Пантолеон понял, что все испортившееся его настроение налетело на него вовсе не от пьяного гама или строившей ему глазки Гликерии. Сейчас он уже знал точно, что оно вошло в него именно от Виталия. Больше всего это ощущение походило на то, которое было у него больше года назад, когда Евфросиний послал их с Адрианом к заведомо безнадежному больному, по сути дела, уже приговоренному к смерти; спасти его уже было нельзя, и он, действительно, умер через десять дней после их совершенно бессмысленного визита. И оба они с Адрианом, пряча глаза, слушали, как этот понятия не имевший о своем состоянии человек, растроганный их к нему вниманием, приглашал их на лето в свой загородный дом, обещая организовать там дивную рыбную ловлю. Сейчас же все было еще хуже, потому что холод смерти шел от сидящего слева от него , атлетически сложенного красавца Виталия. Нет, Виталий был совершенно здоров, в этом Пантолеон ни секунды не сомневался. Но что-то, и он никак не мог уловить, что имено, в нем было уже мертво, и от этого было очень страшно. Стараясь стряхнуть с себя это тоскливое недоумение, Пантолеон оглядел триклиниум и неожиданно встретился глазами с сидящим почти напротив него, чуть в стороне от остальных гостей темнолицым стариком в белой чалме, перед которым стояла тарелочка с нетронутой кисточкой винограда. Старик глядел прямо на него, и, поймав на себе взгляд Пантолеона, чуть заметно наклонил голову. Точно прочел его мысли и согласился с ними. Пантолеон так был поражен этим его кивком, что не сразу разобрал, о чем ему вот уже несколько минут в самое ухо гудит Аркадий. - Понимаешь, мне теперь это ни к чему... Зубрил, зубрил, как дурак. А тебе еще как пригодится. Да я знаю, ты сразу запомнишь... - Что запомню? Ты прости, Аркадий, я не расслышал, о чем ты говоришь? - Он хочет тебя научить заговору от мигрени, - с еле заметным смешком объяснил Виталий. - Берегись, Аркадий, это наказуемо. - Заткни уши, если не нравится, - огрызнулся Аркадий. - Что я, зря учил? - Ладно, считай, что я не слышу. Давай, декламируй, - засмеялся ВИталий. - "Антавра, Антавра, - тотчас же старательно зашептал Аркадий. - Куда ты идешь? Иду к Артемиде Эфесской, несу боль в половине черепа, боль в глазах. Говорит ей Иисус Христос: "Иди, Антавра, на гору Кависан..." - Кто говорит?!! - оторопело переспросил Пантолеон. - Иисус Христос. Ну, заговор такой. Ты не перебивай. Знаешь, как помогает? Честное слово. Ты слушай: "Иди, Антавра, на гору Кависан, выброси боль..." Пантолеон помотал головой. - Ты прости, Аркадий. Я не буду учить. И ты выброси тоже. - У вас там что за беседа? - крикнула со своего места Гликерия (она уже давно осушила куда более, чем ей было можно). - Опять меди-цина? Я за-пре-щаю, слышите?! Пантолеон, радость моя, что ты там сидишь между этими... лягавыми? Я не хочу, чтобы они сидели рядом с тобой. Иди лучше к нам. Слушай, вот Полувий не верит... Вот он, видишь? Он мой мистолог, ты не думай ничего плохого... Так вот он не верит, что ты можешь творить чудеса. И что ты воскресил ребенка. Нет, ты меня не перебивай, Полувий! Я люблю говорить все. И всем! И я верю! Слышишь, Пантолеон? Верю. Гости перестали жевать и уставились на него. И флейта пискнула и замолкла. И старик-индиец смотрел, Пантолеон знал это, хотя сам он глядел только на Гликерию. "И не ропщи, - сказал ему Ермолай. - Такова, стало быть, воля Господа, чтобы ничего не осталось втайне. Считай, что это твой крест". - Полувий прав, - сказал Пантолеон. - Я не умею творить чудес. И я никого не воскрешал. - То есть как? - Гликерия даже слегка отрезвела от разочарования. - А как же... Мне рассказали... - Мальчик действительно воскрес. Но только это не я его воскресил. Я только... - Что - только? - Попросил. Да нет, не попросил даже... Я не знаю, что на меня нашло. Как я посмел... Теперь он уже говорил не Гликерии или ее гостям. И опять ему вспомнились слова Ермолая, сказанные ему в ту невероятную неочь: "Да. Ты не заслужил этого чуда. Но оно даровано тебе не за что, а для чего. Не мне судить волю Спасителя нашего, но, наверное, Он посылает тебя на служение людям, и дабы ты был дерзновенен перед Ним в своей молитве, даровал тебе его. Нелегкий это дар, дитя мое..." - Я ничего не понимаю, - голос Гликерии звучал раздраженно. - Так воскресил его кто-нибудь, или это выдумки? - Нет, домина Гликерия, - ответил Пантолеон четко. - Не выдумки. Его воскресил христос. А я только просил. Наступила такая тишина, что слышно стало, как капают секунды в клепсидре, стоящей в нише. Люций делал вид, будто разглядывает чашу. Митраист Полувий, чуть сощурясь улыбался. На лице его было такое выражение, будто Пантолеон ляпнул что-то не совсем пристойное, хотя по юности лет и простительное. Аркадий, открыв рот, смотрел на него в ужасе. - Прости меня, домина Гликерия, - сказал Пантолеон негромко. - Я должен идти. Отец ждет меня. - Да,да, наверное... - с нескрываемым облегчением залепетала Гликерия. - понимаю, твое время дорого. - И вдруг с почти нескрываемой мольбой спросила. - Но ты ведь пошутил? - Нет, - сказал Пантолеон. Он поклонился и уже от входа на секунду еще раз встретился глазами со стариком брахманом. И такое лучистое тепло и понимание шло от этого взгляда, что на миг Пантолеону снова показалось, будто этот, ни одного слова не знающий на его родном языке, человек был единственным здесь, кто знает о нем бльше, может быть, чем знает он о себе сам. И всем существом юноша ощутил на себе благословение молодых глаз старика. - Не понимаю! - Ученик Ермолая - Ермин смаху вонзил топор в колоду и, пылая негодованием, воззрился нПантолеона. - Благословение язычника, ты хочешь сказать? - Да, язычника, - уже почти с вызовом ответил Пантолеон. - Ну и что? - А тебе понятно, о чем ты говоришь?! Скажи попросту, что ты отступаешься от Господа нашего Иисуса Христа. Не ты первый, не ты последний. Третий из присутствующих здесь учеников Ермолая - Ермокрит, не решаясь вступить в спор, молча следил глазами за спорящими. - Я не отрекаюсь от Господа нашего Иисуса Христа, - голос Пантолеона чуть дрогнул, - но... - Но, - с сарказмом подхватил Ермин, - мог при этом принять благословение язычника? - Он не словами благословил меня, а мысленно. - Вот-вот - мысленно. Мысленно призывая своих демонов. Работавший чуть в стороне от них и до сих пор молчавший Ермолай разогнул спину; вокруг его головы вились пчелы. - КОнчайте спор, дети, - сказал он негромко. - А то как раз напустите демонов, так что и пчел потом не соберешь. Цитировать
Галина магистр Группа: club Subrosa Сообщений: 16056	Добавлено: 03-09-2017 17:02
	Учитель и ученик - Я очень рад, что ты нашел время зайти ко мне, Пантолеон. Руз, отошли слуг и проследи, чтобы никто нас не беспокоил. НРалить тебе вина? - Да, спасибо. - У тебя усталый вид. Много сейчас больных? Ах, да! У тебя ведь теперь и лечебница. Ну как, кончил ее оборудовать? - Нет. Но мы с Провианом многое сделали. И в атриуме, и в спальнях. Уже десятеро лежат. И в саду под портиком тоже поставили, там будут дети. А завтра начнем... - А ты уверен, что у тебя будет завтра? - Это уж как даст... Бог. - Понятно. Другого ответа можно было и не ждать. Кстати, а у тебя что, кроме Провиана , других рабов уже и не осталось? - Нет, нас четверо: Провиан, Вассой, Лаврентий и я. Даже шесть. Осталась еще Хриса - невеста Вассоя, и бабушка Пиама. Она нам готовит. Только они уже не невольники. - Да, уже слышал; вся Никомидия о твоих подвигах гудит. Бедный Евсторгий. Сколько времени прошло с его смерти? Месяц? - Больше уже. - Знать бы ему, как ты распорядился наследством! - А он... знал. Отец понимал, что иначе я не могу. - Вот как? Неужто ты и его обратил в свою веру? Молчи. Можешь не отвечать. - Наверное, это не я его обратил. Отец ведь не слепой. С Онфимом все на его глазах было. - Да, конечно. Сознаюсь тебе, Пантолеон, с Онфимом ты меня добил. Про мальчишку со змеей я еще мог думать, что здесь какой-то фокус. Хотя меня удивляло, зачем тебе - врачу (и хорошему врачу) унижаться до подобных трюков. Но Онфим... Я ведь две операции с ним провел. И знаю: глазные нервы у него атрофированы. Левый полностью, правый - почти. Практически тоже полностью. Я забыл, с какого года он слеп? - С семи лет. Был. Евфросиний рассмеялся и подергал Пантолеона за вихор. - Хвастун ты негодный, вот ты кто! - Но это же не я его излечил, учитель. - Знаю, знаю - Христос, так ведь? - Так. - Все равно - ты наглец. И величайший наглец! Знаешь, как тебя называют? "Великого учителя великий ученик". Лестно. Хотя ни исцелять слепых, ни воскрешать мертвых я тебя не учил. Ладно. Оставим это. Я тебя позвал вот почему... Ты знаешь, что Диоклетиан через неделю кончает свое правление и уезжает в Рим? - Да, знаю. - И императорская власть переходит к его дражайшему зятю. А надо полагать, что она была в руках Галерия и оба последние года. Так что все три известные тебе эдикта и все вытекающие из оных: разгром и поджег базилики, казнь вашего епископа... Кого еще? НРу, ты лучше мен знаешь. Конфискации, аресты, пожар во дворце, все это его рук дело. - Пожар тоже? Зачем?! - А чтобы нагляднее выглядело для наших тупых никомидян, какие вы нехорошие. И младенцев вы кушаете на своих трапезах, и свальным грехом занимаетесь, и вот еще и поджигатели. Не волнуйся, сгорели только бочки во дворе и кодексы августы Валерии. Но из окон выглядело внушительно. - У августы Валерии сожгли кодексы?! Все?! - Ее и к жертвеннику притащили, мой дорогой. Все, как положено в эдикте о подозреваемых. И ее, и ее матушку. Ну, та-то и глазом не моргнула: все воскурила и все вкусила. А Валерии ее супруг в рот запихивал. Тебя сейчас во дворец почти не приглашают (что мне, кстати, очень не нравится), а я с ней два дня возился, еле молоком отпоил. Она после этих воскурений и пожара цикуты опилась. А что твои дружки - Аркадий с Виталием - сейчас по Никомидии вытворяют, видел? В тюрьмы, впрочем, ты и сам заглядываешь, лучше моего знаешь. А костры из свитков? До моего дома гарью воняет... Про подвиги родителя Аркадия в Анкаре ты уже, конечно, слышал? Ах, еще нет? Он, видишь ли, дал обязательство к славному двадцатилетию правления Его Священного Величества искоренить во вверенном ему городе вашу зловредную секту. И искоренил. Полностью. Вместе с жителями. Сжег всех. До единого. Не бледней, Пантолеон. Я тебя не пугать позвал, хотя сознаюсь - и мне страшно... Так вот. Диоклетиану сейчас мнеого лучшеп, он еще может жить и жить. Но врач ему нужен. Мне предписано ехать с ним. Он согласен, чтобы ехал ты. И даже с радостью. Я - не христианин, как ты знаешь, но запаха горелого мяса и даже книг - почему-то не выношу. И с радостью уберусь отсюда - хоть в Рим, хоть к скифам на берега Ра*. Везде веселее. Но еще больше я хочу... и Адриан тоже, мы оба хотим, чтобы уехал ты. Не дразни гусей, милый. Уезжай. - А как же больница? - Разумеется! Я так и боялся, что ты это скажешь. Ты же упрям, как... А теперь не поленись и прочти этот свиток. Мне и Адриану дали его для обдумывания - подписывать или не подписывать. Конечно, нам ничего не стоит его порвать или потерять. Только боюсь, что наши дорогие коллеги настрочат новый. Ну как? - Что ж, почти все так и есть. Кроме... - Кроме магии и колдовства? - Да. - А чем ты это докажешь? У них же неотразимая логика: за два с половиной года практики у тебя ни одного неверного диагноза, чем это не магия? Чему ты улыбаешься? Кстати, а как ты отличаешь магию от того, что делаешь ты? Они тут пишут, что ты исцеляешь именем Христа. Так вот, если это... правда... - Это правда, но это не магия. - Почему? Мне ты это можешь объеснить? - Мне кажется, могу. Я над этим много думал. - Любопытно, я слушаю. - Магия это торговля. Сделка с чужими, верпоятно, темными силами. По договору, продиктованному их условиями. Ты читаешь заклинание или еще что-то проделываешь, и они обязаны тебе помочь. А потом ты обязан платить. И хорошо, если сам, а не тот, кого ты лечишь. Платить душой. Не сразу, но потом обязательно. И император прав, когда борется с магией. Это и вправду мерзость. - Так. Ну, а ты? - А я прошу. И больше ничего. И сам, конечно, что-то делаю. Что могу сам. Чему ты меня научил. А Его святая воля помочь, или не помочь. - А чем ты объясняешь, что этот твой Христос помогает именно тебе? - Вот этого я не знаю. Может быть, сейчас такое трудное время, и Он хочет нас научить верить Ему? - Именно то, в чем они тебя и обвиняют. - Да. Только им - тем, которые написали это письмо, - наверное, еще трудно понять, что истина со Христом. - О чем ты толкуешь?! Неужто ты полагаешь, будто Модесту или Люцию или... - А Люций тоже это писал? - Да, и Люций тоже. Он и передал это Адриану. Так вот, пойми - им совершенно нет дела до того, со Христом истина или с Долиханом. Да хоть с Лярвой*. Их волнует - и они полагают, будто и нас с Адрианом - не менее, что ты переманил к себе всех наших пациентов. И отнюдь не только возчиков и медников, или арестантов в тюрьмах. Хотя они именно в этом тебя и обвиняют. Кстати, а почему тебя туда пускают? Это ведь строжайше запрещено? - Взятку даю. - Хорош! Да ты, мой дорогой, кругом преступник! - Наверное, - кивнул Пантолеон. И добавил, помолчав - Больницу только жалко. - Очень даже жалко. Мне домина Доминика много хорошего про нее рассказала. - Правда? А Кай ходит? - Что значит - ходит? Носится! Детский паралич это же для тебя - тьфу! Цитировать
Галина магистр Группа: club Subrosa Сообщений: 16056	Добавлено: 03-09-2017 17:03
	Император Галерий К двадцатилетию славного правления Его Священного Величества Сына Юпитера - императора Диоклетиана Никомидия готовилась загодя и предполагала праздновать это знаменательное событие долго и торжественно. Было заранее известно, что по прошествии празнеств произойдет (не менее торжественная) передача власти новому императору, после чего их бывший повелитель, провожаемый рыдающими благодарными подданными (хотя отчасти уже, разумеется, утешенными и ликующими по поводу восшествия нового Священного Величества), удалится из Никомидии в Рим, уже как частное лицо. Но ничего из этого не осуществилось. 1-го мая никомидяне проснулись и были поставлены перед фактом, что смена власти произведена, и новый император уже, оказывается, ими правит. Как это видно из развешенного по стенам домов четвертого по счету ждикта, подтверждающего три предыдущих, но подписанного на сей раз всеми четырьмя именами их нового владыки. Прежний же их властитель с частью двора, небольшим эскортом, императрицей и челядью сокрылся в неизвестном направлении. Чтобы хоть как-то сгладить эти торопливые перемещения, в цирке (раз уж они все равно были завезены по случаю предстоящих торжеств) были даны несколько галдиаторских боев со львами и пантерами. В храмах Юпитера Долихана и Матери богов КИбеллы и перед свежеотлитой статуей нового императора законопослушные граждане спешно приносили жертвоприношения. Но в общем-то, по-настоящему, Никомидия скучала. И новый император - тоже. По правде говоря, от недавно еще столь вожделенной власти, свалившейся на его голову вместе с неисчислимыми обязанностями и кучей нерешенных проблем, оставленных ему тестем, сейчас его просто тошнило. Вдобавок жена все еще лежала больная, и он отлично видел, что это не притворство. Но Евфросиния теперь не было, и вчера он все-таки решился послать за этим молокососом, на которого у него лежало по крайней мере пять (нет, со вчерашнего дня уже шесть) доносов от этих лекаришек, которым самим лечить разве что крыс, и два - от живущей при храме Кибеллы родной тетки Пантолеона. Не доверяя своим фискалам, император сквозь занавески кубикулы сам наблюдал за ними - за своей преступной женой и ее лекарем. Конечно, и он, и она знали , что их видят. И император знал, что они знают. Он видел, как жена приподнялась навстречу врачу со своего ложа и вновь улеглась с виноватой улыбкой на почти бескровных губах. А тот молча встал на колени и поклонился ей в ноги - так, как и следует кланяться августе, и так, как ни разу при нем этот юнец не кланялся ни перед ним, ни перед Диоклетианом. Так же молча он отлил ей в чашу из своей склянки (с виду это была вода, но кто знает, что это была за водица, и почему Валерия так благоговейно взяла из его рук чашу и пила ее, тихо плача и улыбаясь, а потом протянула ему руку, и он почтительно поцеловал ее и вышел, как ему и подобало - пятясь. И тогда Галерий отдернул занавес и вошел к ней. Она все еще лежала, в глазах ее стояли слезы, но щеки и гбуы уже не были такими помертвелыми, как раньше. Она поглядела на мужа и неуверенно улыбнулась ему (впервые после того, как он ломая ей руки, запихивал ей в рот куски мяса, а она отбивалась с криком: "Не делай этого, милый, не надо!"). Он спросил: - Тебе лучше? Она ответила: - Кажется, да. И вдруг с какой-то еще не бывалой у нее, почти материнской сострадательной нежностью взяла его ладонь в свою, быстро поцеловала и сказала: - Я сейчас встану. Прости меня. - Можешь лежать. Я не тороплю тебя, - ответил император. - А детям можно придти? - спросила она шепотом. - Поправься сначала как следует, - холодно сказал он, стараясь не глядеть на Валерию, и вышел. ...Мальчишка вылечил ее, это блыо ясно. Мало того - он, кажется, вернул ему жену - то, чего по сути дела у него и не было до сих пор. И все это - молча, двумя глотками воды... Боги Тартара! Если это и колдовство, как уверяют эти клистирные трубки, то побольше бы такого колдовства! Скажите пожалуйста! "Долг верных Гиппократовой клятве медиков и патриотов не позволяет им дольше молчать". Ничего! Заткнутся, если он им прикажет. Главное, конечно, вырвать Пантолеона из лап христиан, и тогда он еще как пригодится! Жену же удалось вырвать? Вон, уже какая покорная. Руку поцеловала! Ничего, он ее простит. Он же не зверь, как этот Софроний. Или его сыночек. Хотя с Аркадием тоже не арзобрать, чего он еще выкинет. Вчера еще поступил сигнал, что половина текстов, отобранных у осужденных (или выданных их соседями) и приготовленных к сожжению - просто какая-то чепуха и ничего больше - сборники любовных песен или поваренные рецепты. Аркадий, разумеется, тут ни при чем - парень хотел отличиться, взять количеством, и не удосужился прочесть содержимое свитков. Ему, конечно, следует сделать взыскание, но подлость в другом. Подлость в том, что эти тексты подсунули ему ведь не арестованные назаряне, а свои - "законопослушные" никомедяне, еще только вчера совершившие все установленные жертвоприношения римским богам и перед его статуей. Что же это? Тоже безграмотность, как у Главка? Или осознанное надругательство над религией предков? Или христианская зараза прилипла к ним, как она прилипла к Валерии?.. Галерию вспомнилось, как он - это было еще при Аврелиане - Галерий тогда только-только успел вступить в копандование манипулой - это было его первое повышение по слу.бе. Они стояли на правом берегу Дуная. И ночью он умудрился расквартировать своих легионеров промеж пятью муравейников. Крохотные, злые, они пролезали повсюду - провиант, потники на лошадях, швы палаток, одежда - все было полно этих тварей. Кончилось тем, что он велел выкинуть и сжечь барахло и провиант, и голыми, оставив только шлемы, оружие и панцири, влезть в реку. Лошадям потом тщательно вычесывали хвосты и гривы, и то не сразу, но все-таки они справились с этой напастью, хотя вся центурия над ними гоготала. Но Диоклетиан вот тогда и взял его в свою когорту. В конце концов, оба они были детьми вольноотпущенников, и им надо было деражться друг друга. А вот теперь надобно все это проделывать заново. Только с людьми все чуть сложнее, чем с мурашами. Эдикт за эдиктом, в тюрьмах уже друг у друга на голове сидят, фискалов держим целую свору, а те походят, походят к подозреваемым, глядишь - уже глаза бегают, и несет невесть что, только не то, что от него требуют... Как ни крути, а Софроний прав. Он солдат, и делает то, что необходимо делать. А вот ты, дружочек, становишься бабой... Цитировать
Галина магистр Группа: club Subrosa Сообщений: 16056	Добавлено: 03-09-2017 17:05
	Лечебница В мае, как всегда, начинает дуть хамсин. Обычно это длится недели три, а потом зной спадает. Но в этом году ветер не стихал и дул весь июнь и, кажется, собирался продолжать это и в июле. Дышать было нечем. Раскаленные камни окраинных улочек и площадей, стены храмов и императорский дворец к вечеру уже совершенно нестерпимо накаляли город. Даже море не давало прохлады; обычно такая ласковая Пропондида дышала жаром. Перед храмом КИбеллы курились жертвенники. Но богиня гневалась, и запах идоложертвенного, смешанный с ароматами, лишь отравлял смрадом и без того задыхающийся город. Из тюрем на рассвете выносили умерших за ночь, трупы кидали на свалку за городской стеной, присыпав известью. По городу ползли болезни. Но/, серый от усталости и ужасов виденного за ночь, Пантолеон на рассвете открывал калитку родного дома и точно попададл в другой мир. Расположенная на берегу питающегося ключами озера, окруженная деревьями и перевитая виноградными лозами, вилла Евсторгия бына, наверное, одним из немногих, если не самым благодатным уголком Никомидии. Всегда ожидающая его старая нубийка Пиама, тихо, чтобы не разбудить окружающих, ворча обтирала ему лоб и ладони, и совала что-нибудь вкусное; он жевал, чтобы не огорчать ее, одновременно выслушивая успокоительные ответы Провиана, на которого он теперь уже без страха оставлял больных на время своих отлучек, и тут же засыпал там, где его подкашивала усталость. Он еще чувствовал сквозь сон, как Пиама снимает у него с ног сандалии и укрывает, а потом он точно проваливался в каменный, без сновидений, сон. Он долго ни просьбами, ни прямым приказом не мог добиться от домашних, чтобы те будили его по утрам. Но наконец на его счастье в доме сыскался храбрец, готовывй делать это с наслаждением и без каких-либо угрызений совести... И, каким бы крепким не был сон, он мгновенно отлетал прочь, стоило лишь ощутить на лбу и глазах горячую шершавую ладошку и услышать, как самый дорогой в мире голос басовито гудит над ухом: - Тебе ведь уже пора вставать? - Пора! - бодро отвечал наполовину еще блаженно спящий Пантолеон и, перевернувшись, опрокидывал на себя хохочущего, брыкающегося Фоку. Взапуски, вдвоем они мчались к бассейну, обдавая друг друга брызгами, выныривали; и рука об руку со своим телохранителем, совершенно отдохнувший, Пантолеон шел в атриум начинать обход - осматривать тех, кто уже поправлялся, и только что пришедших или принесенных в течение ночи и утра. Чаще всего теперь это были жжители предместий Никомидии, но были и прибывшие издалека. Двое рыбаков - отец и его увечный сын - приплыли из Византия, маленького городка за проливом. Молодой рыбак - чуть старше его самого - месяц назад его искусала акула, раны не заживали, местный лекарь грозил ампутацией, и тогда товарищи его отца рассказали им о целителе из Никомидии. Старик с некоторым недоверием взглядывал на слишком, как ему казалось, несолидного врачевателя в прилипшем к лопаткам хитоне, с мокрыми прядями волос. Но в глазах его сына читалась такая неугасимая надежда и мольба о помощи, что руки Пантолеона уже ощущали, как вливается в них та благодатная целительная сила, которой он был лишь смиренным проводником. Рядом на корточках сопел изо всех сил сочувствующий Фока, и это тоже было как протянутая ему помощь и залог того, что мольба его не может не быть услышанной... - Ты, господин, не сомневайся, - убеждал старый рыбак, - Мы за все заплатим, я у ростовщика возьму, только чтоб ноги оставить... Или... никак уже не получится? - спрашивал он безнадежно. - Как это не получится? - рассеянно отвечал Пантолеон, стараясь не слышать тоскливо бормочущего старика. - Скажешь тоже, отец, акул ногами кормить... - И уже с радостью чувствовал, как сила утекает из его рук, переливается в мышцы, которых он касался ладонями. - Слушай! Но ведь тебе уже лучше, да? - Да, - шепотом, еще не веря себе, отвечал юноша. - Вищишь! А теперь встань. Иди ко мне... Все. На сегодня хватит. А теперь ложись, отдыхай. Я потом подойду. Пиама! Ты их еще не кормила? - И шел к другим. Так начинался день. И так он катился дальше. Пантолеон никогда не знал, даже приблизительно, сколько в его доме людей. одни уходили, потом возвращались и приводили кого-то еще. Ведающий хозяйством ВАссой сказал ему с тревогой, что запасов в доме скоро не хватит, а в городе сейчас все очень дорого... - Так ведь деньги пока есть? - удивлился Пантолеон. - Возьми мулов, и купи. - А потом? - несколько рассеянно спросил Вассой. - Ну откуда я знаю, что будет потом? Что-нибудь да будет. И действительно, что-нибудь да было. Являлась домина Дорминика, и двое рабов несли за ее носилками столько снеди, вина и масла, что им была обеспечена роскошная жизнь по крайней мере на неделю еще. А потом внезапно оказывалось, что вернулись пятеро ушедших из дома, отпущенных им невольников. НАпуганные засухой и предстоящим голодом, они теперь старательно копались в саду, роя оросительные канавки, и делали вид, будто никуда и не исчезали. Впрочем, и их надо было кормить. Но ведь это был и их дом тоже. Их старый сосед Онфим, два месяца назад исцеленный Пантолеоном от слепоты, чуть ли не целыми днями толокся у них в доме, развлекая каждого из желающих его слушать вдохновенными рассказами о всех этапах его многолетних и дорогостоящих попыток исцеления в храмах и лечебницах самых прославленных врачей ( и даже сирийских!), и о том, как сын его друга Евсторгия одним махом именем Христа - раз! и отверз ему очи! Все эти беседы несколько тревожили Пантолеона, а еще более - Провиана. В городе и так слишком много было разговоров об этом исцелении, чтобы оно могло сойти с рук незамеченным. Но дело было не только в этом. Пантолеону было нелегко слышать непрерывную болтовню вокруг того, в тайну чего ему самому проникнуть казалось немыслимым святотатством. Но казалось жестоким останавливать старика, младенчески наслаждавшегося открывшимся на старости лет миром, людьми, общением с себе подобными, даже яркой не по возрасту одеждой. И надежду, что это у старика временное и скоро пройдет, Пантолеон возлагал на таинство крещения, которое - пусть постепенно, но не может не оказать своего действия на Онфима. А пока оставалось терпеть. Порой это было не просто, хотя бы уже потому, что старик был бешено ревнив, непрерывно обижался на Пантолеона за недостаток внимания к себе и ревновал его ко всем подряд - к Провиану, к домине Доминике, к больным и выздоравливающим, а пуще всех - к Фоке. Фоку и мать его Анисию, которая практически каждый день была последнее время здесь с утра до вечера, Онфим просто не выносил и, завидев их, кричал, что ноги его больше не будет в этом доме, и уходил к себе. Но как раз Анисия, в отличие от него, вела себя премудро, как зме2й, и в ответ на расспросы о чудесном воскрешении сына неизменно отвечала, что сама при этом не была, мало ли что этому дураку Какше могло пригрезитсья и воообще, пусть лучше займутся своими делами. Но сама она, раз увидел Пантолеона, мгновенно уверовала, что все так и было, как рассказал Кукша. Она не пала на колени перед спасителем сына, не сказала ни слова благодарности, но начала действовать. Ходить за больными, как это делала домина Доминика и другие женщины, приходившие к своим близким и застревавшие здесь надолго, Анисии не хватало терпения. Но, оглядевшись, она сразу нашла себе дело. Она стирала, мыла полы, покрикивала на охотно ей помогавших выздоравливающих и на нерасторопного своего сармата Кукшу, подносившего ей воду, или вдруг с грохотом ронявшего вязанку дров на каменный пол неподалеку от только что уснувшего Пантолеона. И тот, как музыку, слушал, улыбаясь сквозь сон, змеиное шипение Анисии, защищающей его покой. Раза два к ним в дом заходил Ермин, принося от отца Ермолая благословение, прополис, елей и освященную воду. Оглядевшись вокруг, Ермин спросил - не то осуждающе, не то - сочувственно: - А встать на молитву у тебя хотя бы остается время? Хоть изредка? - Не знаю, - с искренним сокрушением честно признался Пантолеон. - Я прошу Его о помощи. Почти все время прошу. Может быть, это тоже молитва? И благодарю, конечно. Но встать... У меня даже и места сейчас такого нет. Но в душе он чувствовал, что это не совсем так. Да. Кроме Провиана, домины Доминики и его крестника - Онйима в доме не было никого, про кого он мог бы точно сказать, что это христианин. И он не наставлял тех, кого исцелял, не учил их, и Люций напрасно в своем доносе обвинил его в этом. Он даже понятия не имел, кто из них во что верует... Но он знал, что из общей их боли, из общих страданий и радости, когда страдание отступало, из смеха детей, даже из сердитых окриков Анисии и воркотни вечно обиженного Онфима, из их вечерних трапез в саду под шатром из виноградных гроздьев - рождался общий их росток веры, единственной, которая только и могла здесь рождаться, веры в Бога, который есть Любовь и Сострадание друг к другу. И вечером, перед тем, как уйти, он закрывал на минуту глаза, и тогда казалось, что весь этот разумный, тихий мир - с сонными голосами детей, птиц и водоемов - словно отделен невидимой стеной от раскаленного злобой, зноем и язвами города, и что можно как-нибудь умолить Господа, чтобы здесь, в этом мире его любимых все так и оставалось без перемен. Он знал, что это несбыточно, и все-таки ничего не мог с собой сделать и всеми силами отталкивал от себя неизбежность того, что надвигалось на тех, кого он любил. Цитировать
Галина магистр Группа: club Subrosa Сообщений: 16056	Добавлено: 03-09-2017 17:06
	Прозревший И все-таки это случилось быстрее, чем он ожидал. Наутро, когда он вошел в дом, он застал там насмерть перепуганную, плачущую старенькую рабыню Онфима, и на его вопрос что случилось Провиан рассказал, что ночью за Онфимом пришли преторианцы и увели его. Расспросив старуху, Пантолеон понял так, что не в тюрьму, а во дворец. Так по крайней мере она поняла, потому что начальник преторианцев сказал, будто их господина требует к себе во зворец император. Это было и плохо, и хорошо. Плохо, потому что неизвестно, сумеет ли Онфим достаточно умно ответить на вопросы императора, не навредив себе. Но это давало возможность действовать, тем более что по описанию плачущей женщины можно было понять, что командовал преторианцами Аркадий Главк. Они с Аркадием не встречались с вечера к Гликерии. И лишь один раз столкнулись у ворот тюрьмы и оба сделали вид, будто не знают друг друга. Но сейчас все-таки было необходимо повидать Аркадия и попытаться, если это возможно, вызволить старика. Провиану не хотелось отпускать Пантолеона, он сделал попытку сослаться на то, что сейчас нельзя рисковать и так еще неизвестно почему уцелевшей клиникой, но Пантолеон мягко отвел его руку. - Давай попытаемся хоть мы с тобой не бояться, - сказал он, глядя другу в глаза. - Если я почему-либо задержусь, ты же и сам справишься. А остальное в руке Божьей. Но повидать Аркадия не удалось, потому что уже на ступенях дворца ему преградил дорогу Виталий Руф. Очень холодно и очень спокойно он осведомился у ПАнтолеона, кто именно вызвал его во дворец, потому что, насколько ему известно, сейчас там никто не болен. Виталий был выше Пантолеона, и стоял сейчас на верхней ступени, возвышаясь над ним, и от его прекрасного улыбающегося лица шел холод смерти. - Мне нужно видеть... Я хотел узнать, - Пантолеон переделал на ходу фразу, ему расхотелось сейчас упоминать об Аркадии, - арестован мой бывший пациент, и я хочу узнать, в чем его обвиняют. Он стар и вряд ли может быть виновен хоть в чем-то. - А он и не арестован, - так же улыбаясь ему в лицо, вежливо разъяснил Виталий. - Излеченного тобой слепца император вызвал во дворец для того, чтобы тот объявил день и час, когда он намерен вознести жертву нашим богам в благодарность за чудесное свое исцеление. Только и всего, - закончил Виталий, совсем уже лучезарно улыбаясь. И Пантолеону вспомнилось, что в школе ВИталия всегда ставили ему в пример на уроках риторики. - Вот как?.. - Да, вот так. Пантолеон сам не мог понять, рад он такому исходу или не очень. А если не очень, то почему? Потому что старик мог оказаться слабым и отступиться? Или... - Прости, значит, я не понял. Он уже на свободе? - Нет, ответил Виталий все с той же улыбкой. - Он уже казнен. - Казнен?.. - не веря своим ушам, переспросил потрясенный Пантолеон. - За что? - За то, что в ответ на заданный ему императором вопрос, - все с той же дивной артикуляцией объяснил Виталий - он оскорбил Его Священное Величество и наших бессмертных богов. Может быть еще что-нибудь желаешь узнать? - Нет, благодарю тебя, - ответил Пантолеон. Онфим! Старый младенец с голубыми очами, так вот ты, оказывается, каков? Что они о нем знали? Неплохой урок ты нам дал. Ночью Лаврентию удалось договориться со стражниками, выкупить у них тело казненного, и втроем они похоронили Онфима в склепе рядом с его старым другом Евсторгием. Они понимали, что за ними следят, и поэтому тихонько отпели его сами. Звать пресвитера Ермолая они побоялись. Цитировать
Галина магистр Группа: club Subrosa Сообщений: 16056	Добавлено: 03-09-2017 17:07
	Во тьме - Адриан! Голос был знакомый и чем-то неприятный. Во всяком случае, рождал неприятные ассоциации. Но сколько он не вглядывался в темноту, Адриан не мог разглядеть окликнувшего его. - Кто это? - Это я - Главк. - Аркадий? - Да, я. Послушай, скажи своему малому, чтобы он отошел. - Зачем? - Мне поговорить с тобой надо. - Я не понимаю... О чем? Я спешу. Меня больной ждет. - Подождет. Ты отойди, парень, нам поговорить надо. - О чем я должен с тобой говорить? Я же сказал, что спешу. - Это очень важно. О Пантолеоне... - Вот как... Мукала, отойди. Только недалеко. Аркадий, ты здесь? - Здесь, здесь. - Вы что же, и его арестовали тоже? - Нет. Но утром, наверное, его возьмут. - Та-ак. Я все-таки не пойму... Я с ним не виделся, наверное, около года. Вообще, почему ты обращаешься ко мне? - Потому что мне больше не к кому обратиться. А ты меня боишься. Ладно, иди. Я-то думал, ты умный. В голосе Аркадия была тоска. Щеки Адриана пылали. Шагах в десяти топтался Мукала с фонарем. Белки его глаз блестели тревогой. - Ладно, - угрюмо сказал Аркадий. - Я сын Софрония Главка, я - лягавый. Ну, пусть я тебя даже обманываю. Но дело ведь идет о Панто! Или ты т оже ему завидуешь, как эти?.. - Я?! - Да, ты. - Чего ты от меня хочешь, Аркадий, я не пойму. - Я много чего хочу, а что толку... Послушай, а если ему сбежать? Переодеться девчонкой, кувшин на голову - никакой фискал не доглядит. Да я их и увести могу, лишь бы он согласился. Может, он тебя послушает, а? Адриан ответил не сразу: - Это уже пробовали, Аркадий. Не я, но... - Не надо, не говори. Понял. Тогда слушай. Передай ему вот эту штуку. Не поломай, она тонкая. Только сейчас. Утром уже будет поздно. А так - что особенного - врач зашел к врачу посоветоваться. Что тут такого? - Что это? Я не разгляжу, темень... - Папирус. Ну, сертификат. Да, ты видел, их сейчас всем выдают. Все по форме: семь на три. - Ничего не понимаю. Какой сертификат? - Обыкновенный. "Я жрец богини Палес - я другого не смог достать, а этот мне в кости должен, вот я с него и содрал - удостоверяю, что Пантолеон, сын Евсторгия, врач Его Величества, действительно принес в моем присутствии жертву на алтарь богини домашнего скота Палес, а также согласно эдикту пил и вкушал идоложертвенной снеди, что и удостоверяю. Подпись и число". Ну что ты, не видел, как такие штуки пишут? Я его напоил, он и подписал. Что ты молчишь? - Глупо это, Аркадий. - Почему глупо? - Кроме того, это грех. - Перед кем это грех?! - Хотя бы перед богиней ПАлес. - Напугнал! Скажи пожалуйста... - И дело не только в этом. Самое главное, что Пантолеон не возьмет твой папирус. - От меня, конечно, не возьмет. А от тебя? Ведь ему не надо будет ни есть, ничего делать. Только показать сертификат, и от него отцепятся. Я же знаю, императору самому не хочется его арестовывать, но у него уже такая гора доносов, что никак... - Нет, Аркадий. Пойми, есть вещи, которые нельзя переменить. Ты знаешь Пантолеона - прав он или неправ, но он будет верен своему богу, а нам надо быть верными богам наших отцов... - Да плевать я хотел и на... - Аркадий! - Что - Аркадий?! Я уже двадцать два года Аркадий! Ну, иди, иди к своему больному, чтоб он сдох! 7. Последние дни. Много позже, уже неизлечимо больной, лежа на берегу Пропонтиды - единственное место, где он мог не слышать вони разлагающегося своего тела, - император, прислушиваясь к лениво волочащим гальку волнам, в который уже раз заново продумывал случившееся в те дни. Какую же он тогда допустил ошибку? Ну, во-первых, то, что не взял в расчет всего, что рассказывали о чудесном исцелителе. Хотя казалось, как можно было не верить после встречи с прозревшим? Но боги, когда хотят наказать, отнимают последний разум, и старик был прав, сказав ему, что это он - император - слепец! Да, он не поверил и для чего-то затеял глупое, заведомо бессмысленное соревнование между арестованным и этими болванами - жрецами Дианы. Те тоже, конечно, не умны - не уверены, не беритесь за свои фокусы. Мальчишка, конечно, только посмеивался во время их бормотания. А потом спокойно (хотя нет, все-таки он побледнел, когда повернулся к параличному) сказал: - Во имя Господа Иисуса Христа встань и будь здоров. Варсонофий - он был одним из мелких дворцовых чиновников и уже больше года, как лежал парализованный - при словах врача дернулся и начал приподниматься. Но вдруг, осознав, насколько внезапное его исцеление противоречит воле начальства, съежился и повалился на свои носилки обратно. И тогда Пантолеон сказал еще раз, и Галерия потрясло то, каким, оказывается, может быть властным голос этого обычно такого тихого мальчика. - Встань! Именем Господа и Царя Сил,встань и ходи! Господи, яви не знающим Тебя Свою силу. И ВАрсонофий встал. Так как же следовало поступить потом? Сдержать слово, данное уже уличенному преступнику? Отпустить Пантолеона, раз, согласно уговору, тому удалось исцеление? Но даже если бы Галерий и считал правильным поступить так, это расценивалось бы окружающими как оскорбление богов. Народ не простил бы ему такого надругательства над религией предков. А впрочем, что он знает об этих людях? Вспомни стадион. И львов... Он сам не захотел отпустить ПАнтолеона. Но видят боги, смерти его он не хотел! Ему нужно было только одно - сломать его волю. И ведь казалось, почти удалось. Он даже не ожидал, что это произойдет так скоро. Другие выдерживали и большие муки. Ведь он думал как? Дождаться первого его крика, и все - мальчишка будет сломлен. Да, он не выдержал и часа. Но когда раздался его вопль, ведь и он тоже был ко Христу: "Господи! ПОмоги, явись мне! Я не могу один!.." Люций уверяет, будто мальчишка просто сошел с ума в это мгновение. Он объяснил: подмышками проходят какие-то нервные узлы, и согласно руководству Герофила, разработанному им в результате опытов над рабами и осужденными, в отдельных случаях возможен болевой шок, и как следствие его неэффективность продолжения данного вида пытки. Ну, хорошо. У Пантолеона болевой шок, он свихнулся, от этого что-то или кого-то увидел - не то Христа, не то - пасечника Ермолая. Во всяком случае начал смеяться, плакать и говорить с этим кем-то, называя его то Господом, то отцом Ермолаем. Предположим, что все это так. Но ведь факелы-то погасли!.. И больше ни Руф, ни его подручные ничего не могли сделать, сколько Руф на них не орал. И все-таки кое-что ему удалось добиться. Или это считать удачей тоже нельзя? ...Это было так. Утром Виталий спустился в застенок и сказал Пантолеону, что пытать его больше не будут. Император находит его невиновным, так как после вчерашнего стало ясно, что колдовству его научил пасечник Ермолай, каковой и должен отвечать за это в первую очередь. - Нет! Он не учил меня колдовству, нет! - прохрипел Пантолеон. - Тогда что же это, если не колдовство? - Он учил меня только добру, свету и правде. -Ты, видимо, хочешь сказать, что это он познакомил тебя с учением Христа Назарянина? Да или нет? Виталий действовал наверняка. Он знал, что христиане, согласно своему учению имеют право на молчание, но лгать в ответ на впрямую заданный вопрос у них права нет. - Ну? Я жду. - Да, - прошептал Пантолеон. - Вот сейчас, - сказал Виталий, - ты встанешь и сам приведешь нас к нему. Узнику дали вина, подняли, и он повел их к пресвитеру Ермолаю. Когда преторианцы вошли в его дом, Ермолай и оба его ученика стояли в маленькой молельне, готовые к их приходу, и Ермолай сказал: - Хорошо, что ты пришел звать меня, дитя, потому что пришло время мое. Я знал об этом уже вчера. Встань. Это я должен преклонить перед тобой колени. На тебе нет греха. Уже не надеясь ни на что, император сказал Ермолаю: - Обрати Пантолеона опять к нашим богам, старик, и твоя вина и вина этих юношей будет прощена вам. - Этого я не в силах сделать, император, даже если бы и захотел, - ответил Ермолай. На следующий день в девять часов утра Пантолеона снова привели к Галерию, и тот сказал ему, что пасечник Ермолай, и те, кто называли себя его учениками, принесли установленные жертвы Юноне и перед статуей императора велели передать ему, что ждут того же и от него. - Если это правда, позови их. Пусть они скажут, что это так, - ответил Пантолеон. - Их здесь нет. Они отправлены мною принимать во владение дом и сад, которые я им подарил. Это далеко. Чему ты смеешься? - спросил Галерий. - Смеюсь, потому что, и не желая того, ты сказал правду, император. Ты и вправду услал их отсюда далеко. Я устал, Галерий. Отправь и меня в этот дом и сад. - Да. Я тоже устал от тебя ПАнтолеон, - сказал император, с ненавистью глядя на страшную обожженную фигурку целителя. - Но не думай, что тебе достанется это легко. Слышишь рык? Это для тебя. И они голодны. Уведите его. Но когда преторианцы уже уводили арестанта, что-то сорвало Галерия с кресла, он схватил юношу за плечи и прохрипел: - Пощади! Пощади красоту твоего тела, мальчик! НЕ смейся! Да, ты искалечен! Но ты юн, все это заживет. Принеси жертву богам, и я прикажу лечить тебя. И горе им, если они осмелятся ослушаться меня и причинить тебе зло! Адриан и Евфросиний будут тебя лечить, слышишь?! Я пошлю за Евфросинием! - Это ни к чему, цезарь, - ответил Пантолеон. - Отправь меня к львам. Цитировать
Галина магистр Группа: club Subrosa Сообщений: 16056	Добавлено: 03-09-2017 17:07
	Львы. ...Звери, тревожно озираясь, слушали нестройный рев толпы за загородкой, жались друг к другу и к истерзанному мальчику, лежащему на песке между ними. Всем телом они ощущали сейчас, что это полумертвое, пахнущее паленым мясом существо между ними - единственная их защита от остервенелого рева толпы за решеткой. Трибуны бесновались. - Отпусти юношу, Галерий! - Держись, львенок! Тезка! Держись!! - Да хранят тебя великие боги, сынок! - Мама! Они не съедят его?! Мама! Провиан! Мама! Я не хочу!.. - Пантолеон! Мальчик мой, лююбовь моя! Суки! Шакалы! Будьте вы прокляты!!! - Велик Бог христиан! Отпусти Пантолеона, цезарь, слышишь?! И одинокий женский вскрик: - Нет! Пантелеимон!* Его имя - Пантелеимон! - Христос да сохранит тебя, Пантелеимон! - ревели трибуны. Буцины взвыли, пытаясь заглушить этот вопль. Львы зарычали. - Не бойтесь, не бойтесь!.. - смеясь и плача, гладил Пантолеон гривы своих нежданных друзей. - Они не злые, они нас не тронут... Горячий, как печь, львиный бок ходил ходуном под его рукой. Потом, чуть успокоясь, лев лег рядом и начал лизать ему щеку. Щека тоже была обожжена, и в первое мгновение Пантолеон чуть не потерял сознание от боли, но одновременно он ощутил могучую силу доброты и благодарности, исходящую от зверя, что не в силах был отстраниться и, стиснув зубы, терпел прикосновение шершавого языка, зализывающего ему раны. Но постепенно боль стала стихать и почти угасла, уступила место сладостному ощущению покоя, точно он находился не здесь - на арене, а дома - в саду или в своей постели. - Они лижут его, Провиан, лижут!! - слышался откуда-то издали торжествующий вопль Фоки. Тысячи глаз смотрели сейчас на арену - враждебных, любопытных, любящих и любимых. Фока и его мать. Его товарищи и ученики - Провиан, Вассой и ЛАврентий (и какое же счастье, что их, как бывших рабов, сочли за чурки и не арестовали!), и несчастный, мечущийся Аркадий. Даже Леонид - тот несносный дед, так измучивший их когда-то с отцом Ермолаем. Как жаль, что Клавдия сейчас нет в городе... Домина Гликерия (это ведь она кричала сейчас и ругалась...) Тяжелым, налитым кровью взглядом смотрел из подиума* Галерий и его жена. И Пантолеон знал, что домина Валерия молится за него сейчас. Во все глаза смотрел гость Галерия, пленник его и заложник - шестнадцатилетний Константин*, сын тетрарха Констанция Хлора. Смотрел Виталий Руф, ледяную, съеденную любовью к себе душу которого Бог весть, мыслимо ли еще отогреть... И вдруг чей-то голос запел. Чей, Пантолеон сначала не мог разобрать, но потом ему показалось, что это Вассой... - Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ! Гимн подхватили другие голоса. Пели язычники и христиане, пели не верящие ни во что, пели, не зная точного значения гимна, и сотни ликующих голосов гремели над трибунами: "...и сущим во гробе живот даровав!" Но тут снова взвыли буцины, послышалась команда, и над ареной свистнули стрелы. Одна попала львице в загривок, та хрипло мяукнула и поползла по песку, оставляя за собой черную дымящуюся лужу. Второй лев вскочил, с ревом начал кидаться на прутья ограждения и вдруг вытянулся и со стоном рухнул. И только третий все так же судорожно, точно торопясь, молча лизал руки и лицо своего нового друга, не обращая снимания на уже две впившиеся ему в спину стрелы. Цитировать
Галина магистр Группа: club Subrosa Сообщений: 16056	Добавлено: 03-09-2017 17:08
	Казнь. - Так. Значит, колесо, ты говоришь, сломалось? - Так точно, император, колесо сломалось. - А смола внезапно остыла? - Так точно. - Поистине удивительные чудеса. Такие удивительные, что не будь ты сыном СОфрония Главка, я бы сейчас велел на тебе испробовать эту смолу, Аркадий. Хоть она и остыла. Но ничего, ее можно и подогреть. - Все равно, император. Пантелеимона нельзя убить, он - чудотворец. - Как ты его назвал? - Я говорю, его нельзя убить, император. - Вот как? Нельзя? - Да. Нельзя. - Ну так вот что я тебе скажу, Аркадий Главк. Можно или нельзя, меня это не интересует. Видишь солнце? Учти, если до заката с ним не будет покончено, то убит будешь ты, понял?! И распорядись, кстати, чтобы убрали ту падаль с арены. - А львы нетленны, император. Они с полудня лежат на жаре, и ни одна муха на них не села. Император побагровел. - Ты слышал, что я сказал? Моему терпению тоже может придти конец, Аркадий Главк. Несите. Носилки императора подняли и понесли. Аркадий прокричал им вслед: - Но Пантелеимона нельзя убить, император! Кортеж императора скрылся. Дворик претории опустел. Солнце медленно опускалось. Все выглядело мирно и тихо. На ветвях маслины возились, устраиваясь на ночлег, птицы, жужжал шмель. Точно и не было рядом поломанного колеса и чана с остывшей смолой. Солдаты стояли молча, стараясь не глядеть на своего командира. Пантелеймон сказал: - Это неправда, Аркадий. Меня можно убить. - Нет! - Можно. Я устал, Аркадий. Очень устал, пойми. Я очень прошу тебя, убей меня. - Нет!!! - Что же ты хочешь, - сказал Пантолеон, помолчав, - чтобы меня снова отдали Виталию? А ведь если ты этого не сделаешь, меня завтра же отдадут ему. НЕ плачь. Сделай это, Аркадий. Да объясните же ему! - обратился он к солдатам. Те молчали. Потом один из них - он был старше других - сказал: - Не заставляй делать это начальника, сынок. Нам всем трудно, но ему труднее других. Уж лучше я сам, если... - Если - что? - Если ты упросишь своего Бога простить нам. - Конечно! Обещаю. Он поймет. - Тогда клади голову сюда, сынок. Ничего, я быстро... Дом Евсторгия был разорен и уничтожен. Поэтму домина Доминика, Провиан, Вассой и Лаврентий ночью увезли тело своего учителя и друга в имение свекра Доминики - схоластика Адмантия и похоронили его там. Листья маслины, под которой принял смерть Пантелеймон, солдаты оборвали чуть ли не все, раздавая их больным; их прикладывали к ранам и язвам, и люди исцелялись. Маслина долго стояла голая без листьев, но весной они выросли снова, их снова обрывали, но постепенно вокруг старого дерева выросла молодая поросль... Эпилог Эдикт императора Максимиана-Кая-Валерия-Галерия от 2 августа 311 года: "Желая все направить согласно древним законам и общественному строю римлян, мы раньше сего озабочены были тем, чтобы христиан, которые оставили образ жизни своих предков, возвратить к благим мыслям; ибо этими христианами почему-то овладело такое настроение, их поработило такое безумие, что они не следовали тем древним установлениям, какие учредили, быть может древнейшие их предки, но соблюдали произвольные законы и, кто какие хочет, вследствие различия законов, составляли различные общества. Между тем, когда было издано нами повеление, чтобы они возвратились к древним установлениям, многие подвергались опасности, а многие и погублены были; но так как большая их часть осталась при своем настроении, и мы увидели, что они ни богам должного поклонения и служения не воздают, ни христианского Бога не почитают, то решили простереть к ним всегдашнюю нашу снисходительность, так что пусть снова будут христиане и пусть составляют свои собрания, с тем, однако, чтобы ничего не предпринимать против общественного порядка... За нашу милость христиане должны молить своего Бога о нашем здоровии и благосостоянии общественном и своем собственном, и чтобы государство во всех отношениях благоденствовало, и сами они спокойно обитали в своих жилищах". Но рассказ о страшном и славном пути, пройденном юным врачом Пантолеоном окончен, потому что дальше уже начинается история служения великого целителя и заступника нашего Пантелеимона, служения, которое длится и будет длиться до того часа, пока чаша терпения Господня не переполнится, и ангелы не вострубят нас к ответу. ...Страстотерпче Святый и целебниче Пантелеимоне, моли милостивого Бога, да прегрешений оставление подаст душам нашим. Аминь. 1980-1989 г. Цитировать

Страницы: 1 2 3 4 5 Next>>

Раздел:  --== Все разделы ==-- ------------------------------------------------------------- Для новичков и не только Привет! Отдыхаем Психология и философия. В мире прекрасного Наше творчество Религия "Вигвам" Литературный раздел Кинозал Кулинария. Питание. Природа, сады, огороды Политика. История. Островок детства (в Балхаше) Поговорим за жизнь Города и страны club Subrosa Здоровье. Медицина. Спорт. Рабочая комната Интерн БАЛХАШСКИЙ форум / Религия / Пантелеимон