Мое Почти Откровение(повесть)

Раздел:  --== Все разделы ==-- ------------------------------------------------------------- Всё о группе Всё о участников группы Фан Клуб Концерты группы Обмен АГАТОВСКИМ материалом Ваше Творчество Общение Технический Раздел вопросы политики Неофициальный форум рок группы АГАТА КРИСТИ / Ваше Творчество / Мое Почти Откровение(повесть)

Страницы: 1

Автор	Сообщение
AleKs4d Новенький Группа: Участники Сообщений: 21	Добавлено: 21-05-2005 23:33
	Ну что же... МОЕ ПОЧТИ ОТКРОВЕНИЕ TAEDIUM VITAE (лат. скука жизни, отвращение к жизни, утомление жизнью) Вот и я (ха-ха!) До боли в ушах Посмеяться не прочь, Лишь пока светло в небесах. Лишь пока не наступит ночь. (Пикник) ПРЕДИСЛОВИЕ Некоторые люди придумывают себе миры и большей частью живут в них. Зачастую они полностью погружаются в них, отрываясь от реальности и, как правило, вскоре умирают. Реже бывает так, что эти миры оживают и человек, уже не скрываясь, живет в них, осознавая свою свободу от внутреннего и полностью оседая в реальном. Эти люди, возможно, много теряют, но обретают спокойствие и уверенность – они счастливы. Но обычно, людям просто как-то удается всю жизнь прожить в двух реальностях. Эти люди редко бывают счастливы, но слишком боятся менять все на прозрачное счастье и достаточно сильны, чтобы не погрязнуть в ирреальности. О двух таких людях я попытаюсь вам рассказать. ГЛАВА 1. Начало осени - Мне не понравилась наша новая классная – резко сказал я, когда уже после уроков мы с приятелем (не другом!) Колей шли по домам. Коля равнодушно пожал плечами. - Вроде нормальная, хотя Татьяна Павловна, вроде, лучше была. Гульмира Заировна, в начале очередного (уже 10-го) учебного года, сменила Татьяну Павловну довольно неожиданно для учеников. Татьяна Павловна просто не справлялась с нагрузкой, являясь учителем физики, завучем и классным руководителем в двух классах. Гульмира Заировна была лет на 10 моложе ее. 32-летняя учительница биологии. - Какая-то она… Я даже не знаю… Обычная, наверное. – Я слегка задумался, подбирая формулировку. – Такая же как все. Как все современное поколение, хотя и старше… Или пытается быть такой. Такой, как они. Такой же обыкновенной, наверное, такой же современной, такой же… - Такой же попсовой – усмехаясь, закончил за меня Николай. Я не улыбнулся. Настроение было совсем не то, но кивнул. - Да, наверное. Мы немного помолчали. От школы отошли уже достаточно. Уже недалеко дорога и скоро пути разойдутся. Надо было закончить недосказанное. И я закончил. - Мы не станем ее любимчиками. Ими станут все модные девчонки, а может даже калхи, типа Берика. К нам она будет относиться нормально, мы будем учить уроки, больше от нас ничего не надо. - А тебе надо большее? – удивился Коля. - Да нет. – Хотя по правде – да. Татьяна Павловна обращала на меня внимание. Я плохо понимал и не учил физику, часто она злилась, ругала и меня, но она отметила меня, отметила во мне способности и немного поощряла меня поблажками. Далеко не все учителя могут заметить в ребенке другие задатки, если они не знают их предмет. Я умел неплохо писать. И Татьяна Павловна это знала. Гульмира Заировна не заметит, я был в этом уверен. - Но она будет как все эти попсовые дуры. Она будет с Системой и за Систему. - С какой Системой? – немного не врубился Коля. Мы уже переходили дорогу. - Да с той, что есть. Как все есть. То с чем я не хочу мириться и не буду. Хотя ничего уже не исправишь. Как говорили Дарья с Джейн: «Система – отстой. – Точно». - Опять ты со своей «Дарьей». Это «Дарья» – отстой. - Да пошел ты… Никто не засмеялся. Коля, было, улыбнулся, но улыбка быстро сошла с его лица. Он, вроде как, шутил. Но я говорил серьезно. Мы уже давно перешли дорогу, и он пошел вперед, к своему дому, мне предстоял путь направо, с еще одной дорогой, в мой 29 микрорайон. Стоял светлый день ранней осени, еще почти лето. Тем не менее, это была осень и с каждым днем, это будет все заметнее. И сами собой в уме всплывали строчки из песни Пикника: «Весны безумный карнавал Еще вчера здесь бушевал. И все мы думали тогда, Что этот праздник навсегда». Коля сказал «Пока», я лишь вяло махнул рукой. Еще один год гребанной школы, что потом я не знал. Жизнь казалась мне пустой и безоблачной, как то небо, что плыло надо мной. Ослепительно синее. Оно навевало печальные воспоминания. Жизнь не содержала в себе смысла. Я это знал. Уже целых три года. * * * Я открыл обе двери и перешагнул порог. Я был дома, но разве это что-то меняло? По крайней мере, я был один. Я закрыл двери и посмотрел в зеркало. Хотел сказать «Привет», но передумал. По крайне мере, я был один. Одиночество дает больше свободы. Ты можешь ходить туда-сюда по комнатам и говорить сам с собой о чем хочешь. Никто на тебя не посмотрит странным взглядом… разве что, кот. Но сейчас я не хотел ходить и говорить. Я ничего не хотел. Разве что, спать. Очень нехорошее состояние полного безразличия ко всему. Думал, я хочу то, я хочу это, а на самом деле, я ничего не хочу. Обидно, думаешь о смерти и понимаешь, что умирать не хочешь. Ни жить, ни умирать. Паршиво. Зазвонил телефон. Я взял трубку. Подумал, что двигаюсь как во сне. - Алло? – голос звучал устало и сонно. Сначала никто не ответил, а потом положили трубку. По-прежнему, как во сне, я опустил свою. Я заплакал. Чертов сон. Вся эта жизнь – чертов сон. Я думал пойти спать. Я лежал на кровати и плакал. Я оплакивал все живое. Я оплакивал стариков и старушек, роющихся в помойках у дома, потому что вся их пенсия уходит на то, чтобы заплатить за квартиру; я оплакивал своих родителей, потому что они переживали за меня. Но больше всего я оплакивал себя. Я знал, что я не один такой, но мне было жаль именно себя. Возможно, кто-то скажет, что я – единоличник, но мне было так плохо. Все три последние года, когда я впервые стал задумываться о будущем уже серьезно, я жил в полубреду. Как во сне. Все было как не со мной, вот и сейчас тоже. Я ходил в школу, я что-то писал, я месяцами ходил по больницам, но это был не я. Это была телесная оболочка, а душа за ней наблюдала. Я жил и думал, когда решусь на самоубийство. Прошло три года, а я не решился. Всегда оставалось слишком много незаконченного здесь, на земле. Я не хотел больше об этом думать и я заснул. И мне приснился прекрасный дом, наполненный чудными цветами. Но в итоге цветы всегда превращались в венки, а дом оказывался тесным гробом. Кажется, этот дом был похож на тот, в котором я живу, только вот что-то его отличало. Я проснулся уже к вечеру. Скоро должна была придти мама, и я встал. * * * Две недели промчались как сутки. Как сон. Жизнь шла своим чередом. Дни моей жизни были похожи один на другой. Школа стала самым страшным местом в моей жизни. И дело было не только во всяких придурках-уродах и невыносимых уроках. Ужас отныне вызывала сама школа. В ней я чувствовал необъяснимый страх, я ощущал свою беззащитность перед этими глухими серыми стенами, изрисованными какими-то бессмысленными картинками. Она напоминала мне детское отделение больницы. Или что-то другое. Учителя и ученики кажутся мне чем-то неживым, не зомби, но что-то близкое. Они лишь бессмысленно блуждают в серых стенах и делают одно и то же. На меня никто не обращает внимания. С Колей я тоже почти не общаюсь. Он по-прежнему сидит со мной, но мы лишь изредка перекидываемся короткими холодными фразами. Среди мертвецов я сам стал тенью. Подобное со мной было только в 7-м классе. В последнее время я стал разделять мир на реальный и на второй, на тот, что в моих снах. Причем, школу я относил ко второму. Школу и многое другое. Там, где я жил как во сне. Только тогда, когда я находился один дома и когда приезжал к единственному другу, я чувствовал, что не сплю. Что еще живу. Школа была местом неглубокого сна, посреди шума и суеты, которую я не замечал. Какая мне была разница, что происходит вокруг, что за мелкие и никчемные проблемы решают все эти чуждые мне люди, когда предо мной вставали сюжеты для рассказов. Как из ниоткуда. Как из приоткрытого кладбищенского зева. Когда я знал, что не доживу до 20 лет. Когда я чувствовал страх только здесь, в этих изрисованных стенах. Я понимал, что схожу с ума, но не хотел этому противостоять. Да и что я мог изменить? * * * Единственный человек, бывший в школе, и совершенно не казавшийся мне умершим, это учительница русского языка и литературы Татьяна Владимировна. Сквозь сон я слышал ее фразы об Антихристе и втором пришествии Христа. Она говорила об этом мало, но убежденно и я поневоле вслушивался, как она грозила некоторым (едва не всем) моим одноклассникам скорым Судом. На меня она внимания не обращала. Наверное, потому что я читал все, что задавали, и писал сочинения. Хотя бы это я умел. Все давно знали, что она маразматичная старуха, но на самом деле, она не походила на выжившую из ума бабку. Наоборот, она казалась вполне бодрой и уверенной. Ни в чем не путалась и не ошибалась. Обращалась со всеми умеренно жестко и очень спокойно. Ее трудно было вывести из себя. По-моему, только я вполне осознавал, что она – религиозная фанатичка, старающаяся хоть немного скрывать свои высокие чувства, дабы не вылететь с работы. Но при любом удобном случае, она поминала все грехи людские на конкретных примерах моих одноклассников. Мне выпал грех равнодушия, хотя, по-моему, таких людей и без меня хватает. Учителя и политики стоят здесь на первых местах. * * * Мой класс можно было условно разделить на три лагеря. Первый состоял из девчонок, второй – из калхов, а третий из меня и (по крайней мере, до недавнего времени) Коли. Себя я вообще относил к тому, что назвал «школьным андеграундом». Теперь, когда я перестал мало-мальски общаться даже с Колей и чувствовал себя совсем одиноким в этих стенах, моя позиция, довольно-таки, соответствовала этому определению. «Калхи» представляли собой четверых уродов казахской нации. Главным в их круге был Берик. Он был тем, за кем безоговорочно шли другие, и только он хоть что-то собой представлял, хотя бы коварной хитростью. Мое общение с ними могло заключаться только на уровне рукопожатия при приходе в школу. В последнее время, впрочем, старался всячески избегать и его. Этот ритуал приветствия никогда мне не нравился (я предпочитаю устную форму, например, сказать «привет»), а после пожатия их рук остается чувство брезгливого отвращения, как будто потрогал таракана. Они смотрят на меня косо и странно, но не лезут. Сначала пытались, но вскоре поняли, что я уже не тот лох, каким был в 5-7 классах. Так что конфликтов не было. Почти. Лагерь девчонок в большинстве своем состоял из полных или не полных дур и стерв. Если и были среди них не дуры и не стервы, но и они не могли понять меня и все они презирали то, что люблю я. Никто из них не читал мистику, да, впрочем, и не читал вообще; не смотрел «Дарью» и все слушали только тупую попсу, в основном, зарубежного производства. Все те песни, которые до тошноты уже и по радио и по телевизору. Но здесь было и одно «но». Среди них была одна новая, мне незнакомая, девчонка. Она неожиданно отличалась от общей серой массы. Она сидела через парту назад от меня. Ее звали Алена. Я наблюдал за ней. ГЛАВА 2. Не такая как все. -… Таким образом, Китай развивается уже около… - она запнулась и продолжила несколько быстрее, -… на протяжении уже около 30 лет. И у него есть шансы в ближайшие десять лет выйти в число наиболее развитых стран, таких как США и Япония. - Можно сказать, он уже встал в ряд с этими странами, но количество ВВП на душу населения там… - Там значительно меньше – не колеблясь, подхватила она. - Хорошо, я ставлю «пять», но если бы ты еще в школу ходила так, как отвечаешь. А то за месяц школы я видела тебя не больше трех раз. Ну, и еще улыбается. (Проследив за ее загадочной улыбкой, я и сам улыбнулся; это был единственный человек, кому я симпатизировал и чьим успехам радовался). Алена села. Учила тему она, естественно, на уроке. Дома были дела поинтереснее, чем чтение географии. Скоро должен прозвенеть звонок, но, к сожалению, это далеко не последний урок. А первый. Причем, первый вообще на неделе, что означало целую неделю дурацкой школы, выходной и опять школа. Как это все ее бесило. Все всю жизнь идет по одному замкнутому и тупому кругу: школа, институт, работа… И кто придумал этот круг? И весь этот мир… Больной и безумный… С начала года школа вызывала у ней только нежелание туда идти, без каких-либо конкретных на это причин. Особых конфликтов ни с кем у нее не было, да и усваивать уроки она умела, но, можно сказать, не хотела. По крайне мере, не все. И никто полностью не понимал ее безразличия к урокам. Да, все говорят, что не любят школу, не хотят учить, не хотят ходить… Но учат и ходят. Или не учат, но ходят. А не ходят и не учат только совсем дебилы. Алена к ним не относилась, но ходила редко и неохотно, учила только на уроках, но усваивала быстро. Ей казалось, что в классе она одна была такой. Но это было не так и уже скоро она начнет это понимать. Пока же она с некоторого высока взирала на этого замкнутого придурка, сидящего через парту перед ней. . * * * Алену это уже начинало бесить, но пока она не могла придумать способ как избавиться от этого недоброжелательного и навязчивого внимания. Как и позавчера, Берик вновь, прикалываясь, издевался над ней. Алена молча и холодно взирала на него, но в душе рвалась на свободу уязвленная гордость, требующая отпора. Но она не знала, как его дать. Почему-то именно ее не оставляли в покое после того как она кого-то посылала или, напротив, старалась не обращать внимания. Тем не менее, насмешки в ее адрес были частыми. Должно быть, из-за того, что у нее были те качества, которых совсем лишились другие: ум, доброта, не затуманенное общественными стереотипами, мировоззрение и, к тому же, она не была обделена внешностью. А еще, предпочитая уединение, она обычно сидела одна и ни с кем особо не общалась. Это все способствовало потаенной ревности, непониманию и почти открытой ненависти. Вот и сейчас Берик обливал ее самыми пошлыми словами, которые сейчас можно услышать ежедневно, просто выйдя во двор своего дома. Всего около недели назад Гуля попыталась пустить слух, якобы еще только в прошлом году Алена поздним вечером не раз стояла у обочины дороги, в частности в 4-м микрорайоне. Что ж, большинство эти слухи все же не приняло, но косые взгляды и смешки за спиной в последнее время стали чаще преследовать ее. И что хуже всего, странно смотрели на нее и учителя, до которых, естественно, слухи эти также дошли. Самым частым словом в ее адрес Берика, потому, было «шлюха» со всевозможными глаголами. К ней по-прежнему не приходила идея действия, а помощи было ждать не откуда. Шла длинная перемена и звонок будет не скоро. Все более-менее нормальные девчонки отправились в столовую, пацаны посмеивались и поддакивали за спиной Берика… Впрочем, был еще Саша. Но он, как обычно, ни на что не обращал внимания и был полностью погружен в чистый листок на парте и в неведомые грезы. Не выдержав больше, Алена встала и спокойно, в лицо Берику, как плюнув, сказала одно слово о том, как он ей надоел и, захватив сумку, вышла из класса. * * * Она шла домой. Неподалеку от центральной дороги. Рядом проносились машины. Рядом шли люди. В небе светило теплое солнце. Ощущение, что лето не кончалось, было настолько реальным, что в него хотелось поверить. Но она не любила тешить себя пустыми надеждами и неправдивыми грезами. Школа длилась уже около четырех недель, а это значило, что уже месяц, как осень. Скоро это станет заметно. Скоро станет заметно прохладнее и станет несколько раньше темнеть. К концу ноября начнутся морозные и ветреные дни, унылые дни ожидания дальнейшего потепления. Несмотря на достаточно мягкий климат Актау, все же поздней осенью бывает даже холоднее чем в январе. А уже совсем скоро польют тоскливые дожди… Вон под этими деревьями, что находятся у края дороги со стороны 28-го микрорайона, весной этого года был найден труп мужчины. Многие тогда сбежались со школы посмотреть, она тоже смотрела. Но не из-за дикого животного любопытства посмотреть мертвеца, а скорей интереса к событию… Не то, чтобы убивают так редко, но все же, смерть, а особенно подобная смерть, таит в себе столько необычного и очень интересного. Может, сказывалось ее, не то, чтобы пристрастие, но почти привычка, читать детективы. Она не читала взахлеб и не глотала книги, но выпадал свободный часик (а он выпадал весьма часто)… Любовные романы с их смешной лирикой не читала, а детективы (особенно Агаты Кристи, а также Эдгара По) или что-нибудь прикольное (например, детские детективы) могла. Тогда тоже было немного интересно. Полиция (слово, вызывающее, скорее, ассоциации с американскими боевиками) оцепила этот небольшой участок и, раздев труп, не без труда запихнула тело в «труповозку», - небольшую машину с крытым кузовком. … А еще, когда-то в далеком и безмятежном детстве, она гуляла здесь с подружками. Это воспоминание щемило сердце, хотя боль давно уже прошла. Сейчас у нее не было не то, что подруг, но даже приятельниц, лишь несколько старых знакомых, с которыми она почти не общалась. В ее возрасте казалось невозможным не иметь друзей, но гораздо больше ее волновали переживания матери по этому поводу. Ей бы радоваться, что ее дочь не гуляет поздним вечером вместе с «крутыми девчонками», готовыми отдаться едва ли не первому встречному, особенно изрядно выпив или обкурившись. «Эти реки текут в никуда, текут, никуда не впадая», в том смысле, что все ее подруги стали потенциальными проститутками и наркоманками. Она сразу перешагнула через это. Жизненному опыту можно научиться и из ошибок других или даже из книг, гораздо лучше отражающих действительность, нежели фильмы. У нее также, в отличие от большинства, не было парня. В этом возрасте, они все также или калхи-ублюдки, или полные лохи. Как правило, и те, и другие, были чрезвычайно тупы. Алену совершенно не волновала ее роль «белой вороны», а также и мнение на этот счет одноклассников. Когда-нибудь они вырастут. Большинство из них, так и останется поверхностным и типичным слоем населения. Но некоторые все же все осознают и поймут, кто же был правее в отношении к жизни. Тупой оптимизм – это смешно… Оптимистом может быть только единоличный человек. Человек, которому просто плевать на всех. Или же он держится принципа «Не слышу, не вижу, молчу», что, в общем-то, одно и то же. Можно верить в светлое будущее, надеяться на него, но нельзя закрывать глаза на настоящее, на правду. Не осознавая всего кошмара действительности невозможно стремиться к светлому, к лучшему. Такие люди, как она необходимы хотя бы для того, чтобы напоминать другим об этой правде, о том, «что нас ждет за углом». Несмотря на то, что сейчас она это понимала, долгое время Алена не могла к этому привыкнуть и боялась своей непохожести, своего инакомыслия. До тех пор, пока однажды не услышала песню Nautilus-pompilius'a и Аквариума «Нежный вампир»: «Подруги твои нюхают клей, С каждым днем они становятся немного глупей. В этой стране, вязкой как грязь, Ты можешь стать толстой, Ты можешь пропасть». Вытирая засохшие на щеках слезы, Алена внимала мрачному, чуть насмешливому, шепоту, Вячеслава Бутусова. И с каждой фразой понимала о ком эти слова. Дрожащий голос Бориса Гребенщикова продолжал, и все становилось еще более понятно. «Но я разожгу Огонь твоих глаз, Я даю тебе силу, Я даю тебе власть. Я делаю тебя Не такой как все»… И этого достаточно, это было про нее. Она была такой. Не такой как все… ГЛАВА 3. Одна в квартире. Алена подошла к двери и достала ключ. Прислушалась. Но нет, это где-то у соседей слышны голоса. В ее квартире тишина. Так и должно быть – сейчас только пол-одиннадцатого и родители на работе. Родители… Мама и отчим. И это опасливое прислушивание было связано с ним. Если бы она поняла, что голоса, которые могли быть и шумом телевизора, доносятся из этой квартиры с невзрачной цифрой 32 на легкой деревянной, покрытой синей краской, двери, квартиры, у которой она сейчас стояла, Алена бы тихо, но быстро ушла прочь. И некоторое время, несколько часов, пробыла бы на улице, бродила по городу, наблюдая за ним и его жизнью, или нашла бы какое-нибудь не очень людное местечко и посидела в тишине, предаваясь мыслям. Потому что, если в это время, отчим не на работе, значит, он пьет. Отчим Алены, Сергей Николаевич, был в этом плане «настоящим русским мужиком». И Алена по-настоящему боялась его. Нередко он бил маму и однажды сломал два пальца на руке. Один раз она лежала в больнице с отбитыми почками, другой с вывихом левой руки. Алене пока не доставалось, но лишь потому, что за нее заступалась мама и отчим срывал свое раздражение на ней. Алена старалась по возможности меньше попадаться на глаза, потому как понимала, что когда мамы не будет рядом, суровая рука коснется и ее. А может, и не только рука. У Сергея Николаевича не было интимной жизни с мамой. А все его нечастые попытки приводили к тому, что он избивал маму и, громко ругаясь, обвинял ее в том, что у него «не идет». Наверное, себе пытался внушить, что именно из-за нее. И убеждал себя, что просто нужен кто-то помоложе, чем эта «старая шалава». Почему именно подобные слова употребляют мужчины, если им женщина чем-то не угодила? Все это длилось уже четыре года. Пять лет назад умер папа и уже вскоре появился дядя Сережа. Ей приходилось называть отчима именно так, хотя ей это и было неприятно. На этом настояла мама. Но для Алены он не мог быть ни отцом, ни дядей. Совершенно посторонний мужчина, который три года назад пришел к ним домой и остался жить. «Дочка, это дядя Сережа. Он будет жить с нами, и помогать нам. Он был хорошим другом папы, и папа просил его в случае чего, присмотреть за нами и помочь нам». Это длилось уже четыре года и Алена, до конца не понимала, почему мама не разведется с ним. Она пыталась говорить с ней, но мама старательно переводила тему и все повторяла, что в доме нужен мужчина, гвоздь забить, шкаф починить, и к тому же, он нес в дом деньги, хоть какие-то, но так, что на нормальную жизнь хватало заработка только обоих родителей. Но Алена терпела это с трудом. Уже четыре года. Но из дома не шла – просто некуда, да и маму бросить не могла. А Сергея Николаевича она ненавидела. Ненавидела и боялась. Как только впервые увидела его, в возрасте 13 лет, его грубоватые черты, серые от никотина зубы, низко расположенные уши и странно безволосую грудь, проглядывающую сквозь полосатую майку, сразу же испуганно пролепетала «здравствуйте» и ушла в комнату. Где в ужасе и отчаянии беззвучно проплакала весь вечер, пока не заснула. Она помнила все это, весь этот ужасный зимний день четырех с лишним летней давности по-прежнему четко и ясно. День, когда к ним пришел незнакомый дяденька и вдруг начал на всех кричать и командовать. Алена отворила дверь и вновь прислушалась. Шум холодильника и тиканье кухонных настенных часов. Никого не было дома. Что же, хотя бы это было хорошо. Она боялась отчима, с того самого дня, когда ей было тринадцать лет. И еще: она сразу знала, что Сергей Николаевич не был другом ее папы, они вообще никогда не виделись. * * * Вот она, пустая квартира, ее жилище, давно нуждающееся в ремонте. Вот она во всем величии Короля Чумы: обшарпанные и кое-где оторванные обои, заляпанное зеркало в прихожей, грязный линолеум на полу… Квартира, где умер папа, умер от опухоли мозга, что годами пожирала его изнутри. Хирург, излечивший за время 12-летней практики не один десяток людей, не смог вовремя осознать угрозы засевшей у него в голове боли. Или же мог… Алена теперь уже понимала, что в последние месяцы жизни, папа осознавал преддверие скорого конца, и, тем не менее, он не забросил работу, он не жаловался… Она помнила его таким же как всегда – доброго, умеющего пошутить, но не злоупотребляющего весельем человека, который по-настоящему любил ее и любил маму. Единственным недостатком, который она помнила, папы, были сигареты. Он курил часто и по много, отчего от него исходил горький запах никотина. Алена любила отца и привыкла к неприятному запаху, ставшему ей почти родным, как и прикосновение острой щетины его усов... Теперь запах сигарет витает по комнатам, потому что Сергей Николаевич не курит на балконе, как отец. И этот запах другой, к нему часто примешивается вонь алкоголя, обычно, бутылочного пива. Этот запах не вызывает ничего, кроме отвращения. Алена не знала и боялась знать, но нередко задавалась вопросом: был ли в маминой жизни Сергей Николаевич тогда, в последние годы или месяцы папиной жизни? Она никогда не спрашивала маму и не спросит. Наверное, тогда или несколько раньше с Аленой начались все эти случаи, о которых она никому не рассказывала. Возможно, она и доверила бы их отцу, но его уже не было, а был лишь незнакомый мужчина, которого надо было называть дядей Сережей и чужая женщина, которая совсем недавно была мамой. Все случаи, преследующие Алену, на протяжении трех лет она хранила в памяти. Уже позже она стала записывать их в дневник. Их было не очень много и, по большей части это были лишь сны, многие из которых забывались уже утром. Один из снов, повторяющийся с завидной частотой, нашел отражение в наивном, совсем еще детском стихотворении, написанном ею в возрасте 14 лет. Серый кот, что у окна сидел, На меня глазами влажными смотрел. Что-то знал, сказать хотел. Но издавал лишь звуки «мяу», Больше ничего. И, наверное, Никогда я не узнаю, Что скрывали звуки «мяу». Первые всплески отчаяния маленькой, всеми забытой девочки, иногда полностью уходящей в себя, чуть позже перерастут в строки, полные тоски и душевной тревоги. Алена раскрыла окно и посмотрела на улицу. Ярко светило солнце в безоблачном небе, вовсю щебетали птицы на деревьях, почти достигающих ее третьего этажа, день только начинался. Осень только начиналась. Серый кот с печальным взором не только снился. Несколько раз она видела его, также как и некоторые другие видения. В темноте ночи, выглядывая из - под одеяла. На нее смотрели два тускло горящих влажных глаза, потом он уходил. Иногда он издавал тихое мурчание. Но всегда поворачивал глаза к открытой двери комнаты и уходил. Это было единственное понятное видение, остальные по большей части представляли собой какие-то обрывки и неопределенные образы, иногда места, где она никогда не бывала. Таковы были и сновидения. Но главным преследующим страхом, был ее личный ужас перед не очень редким заболеванием. Это был страх детских лет, с детского сада, где у одного мальчика завелись глисты и после сон часа, вся группа наблюдала на его койке извивающегося белого червя, выползшего в то время, пока этот мальчик, чьего имени она уже и не помнила, тихо посапывал. С тех пор, когда она все время осматривала свою постель после сна, у нее выработалась стойкая привычка, заглядывать в унитаз, после справления нужды. Кому-то это может показаться смешным, но Алену это пугало. О своих страхах она никому не рассказывала, а сама давно поняла всю ненормальность всех этих факторов – снов, видений и страхов. Себя она уже считала душевнобольной. Алена тоскливо усмехнулась и закрыла окно. Звуки улицы приглушились. Она осталась наедине с собой и своими ненормальными страхами. ГЛАВА 4. Пурга на кладбище. Этот день, а это было уже семнадцатое октября, ознаменовал переход от страха глубоко подсознательного к уже внешнему и понятному страху. Но даже близко не связанному со школой. Дело в том, что этой ночью умер сосед со второго этажа. Я-то его и на вид толком не знал, но это был мужчина – казах лет сорока, с женой и двумя детьми десяти лет. Уходя в школу, я, конечно, обратил внимание на полицейскую машину (как смешно это звучит, когда говоришь про «Жигули» с мигалкой!), стоящую прямо у нашего подъезда. Когда я вернулся, отец рассказал то, что сам узнал от тети Наташи, соседки с пятого этажа, единственной из соседей с кем мы хоть немного общались. Сосед закончил жизнь самоубийством. Причем весьма диким способом и, вроде совершенно безосновательно. Он вскрыл вены, но сделал это не в ванной с водой, где боль от порезов просто не чувствуется, а на кухне. Его нашли под утро на окровавленном полу у раковины, рядом лежал острый мясной нож. А изо рта торчала кухонная тряпка. Ясно, что заткнул он его, дабы не слишком громко стонать от невыносимой боли, но видимо, это была уже крайняя степень отчаяния, если перед смертью он решил себя еще так унизить. Почти наверняка, что вскоре, после того как он перерезал руку, он потерял сознание (если даже легкий порез пальца вызывает жуткую, какую-то вязкую боль, то несложно представить боль от глубоко порезанной руки), а вскоре умер от потери крови. Можно сказать, смерть была быстрой, но болезненной. Да только причин на нее, повторюсь, не было, и дело обстоит так, что его жену подозревают чуть ли не в убийстве или, по крайней мере, в доведении до самоубийства. * * * Весь день проспал или, точнее, провел в беспокойной дремоте. Настроение было гораздо хуже, чем в последние две недели. В основном из-за школы. Да и дома я не мог сейчас остаться один… Отец только приехал с вахты, и будет дома еще целых две недели. Это меня изводило. Днем я должен быть один и делать, что захочу… Лишь вечером должны приходить родители и тогда я читаю или пишу. Находясь один, я не люблю это делать. Очнувшись к пяти часам, я не почувствовал себя лучше. Отнюдь. Мне казалось, что я сойду с ума, если не освежу мозги. В итоге я решился и пошел прогуляться. Было 10 минут 7-го, на улице уже слегка потемнело, но не слишком (все же еще только середина осени, а не зима). Пробормотав удивленным и несколько встревоженным родителям, что «скоро приду», я вышел из квартиры. Я решил пройти по центру от своего 29-го до фонтана в 12-м. На самом деле, не самый длинный путь, хотя и является едва ли не половиной пути до нижних микрорайонов. Я решил специально пройти по центру, чтобы посмотреть на большое количество людей и машин, надеясь, что это приведет меня в чувство. Или заставит броситься под машину. Как получится. Получилось никак. Пройдя это расстояние за какие-нибудь полчаса, я не почувствовал себя ни лучше, ни хуже. Перейдя дорогу, я пошел назад. Не успел пройти и десятка шагов, как меня окликнули. Два «хачика» приблизительно моего возраста спросили: «Брат, нет полтинника?» Отрицательно покачав головой и смутно о чем-то подумав (какой я тебе брат, урод?) я, не оглядываясь и не прибавляя шагу, угрюмо побрел дальше. Собственно, денег у меня не было с собой вообще. Никаких продолжений, вроде, «найду – мои?» или «пойдем-ка туда-то, я тебя «ошманаю», впрочем, не последовало. Мне, собственно, было все равно. Наверное, они решили, что я наркоман, да так я себя и чувствовал. * * * Наконец я оказался у подъезда своего дома. Я очень устал и хотел лишь поскорее оказаться дома. На улице уже порядком стемнело и, к тому же, похолодало. Во дворе было пусто, если не считать мужчины, спешившего в подъезд на другом конце дома. А я вспомнил про соседа. И мне внезапно стало очень не по себе. По телу пробежал холодок, и я нервно оглянулся. Поблизости никого не было. Откуда-то дунул ветер. Легкий, но он быстро усиливался. Стало весьма прохладно. Мне стало страшно, и я поспешил в подъезд, лишь бы домой. «Он самоубийца. Небо его не примет. Его дух обречен на скитания вокруг людей. Он может быть и где-то рядом. Рядом с тобой…» Я почти почувствовал его незримое присутствие. «Ты помнишь, что он убил себя сам?!» Мне хотелось побежать по ступенькам, но я удержал себя. Света в подъезде не было, и я мог упасть. Уже второй этаж. Ветер усиливался. Теперь он почти свистел. «Это его дух. Он злится на то, что его потревожили неуместным воспоминанием». Третий этаж. «Не забыл, что он убил себя…» Я резко остановился на свободной от квартир, площадке перед четвертым этажом. Гроб… Да, без сомнения, гроб. Стоит вертикально, облокоченный на угол стены. Скорее всего, пустой; заранее подготовили. На днях будут хоронить. За окном подъездной стены зашипел ветер. Я хотел домой. Мне было жутковато, но я должен был убедиться. Я протянул руку и кончиками пальцев коснулся гроба. Рука слегка дрожала. Пальцы коснулись материала, похожего на картон. Секунду спустя я судорожно, но облегченно выдохнул воздух. Картон. Коробка. Как я сразу не увидел. Она и тоньше и длиннее. * * * Вернувшись домой, я поел, а весь остаток вечера дремал. Проснулся в пол-одиннадцатого. Выпил вечерний чай и читал. Я закончил читать, когда на часах было без двадцати двенадцать, и хотел уже ложиться спать. Расправил кровать, выключил свет и лег. Но услышал это. Я слышал это и раньше, редко и только глубокой ночью, я просыпался из-за этого, но тут же засыпал и думал, что мне это приснилось. Хотя порой сомневался в этом. На улице пели. Не очень стройный хор каких-то людей (и мужчин, и женщин) тянул какую-то унылую нескончаемую песню. Слов я разобрать не мог. Чтобы не создавать лишнего шума (родители уже спали) и не идти через кухню на балкон, я просто открыл в своей комнате окно и через него пролез на балкон. И посмотрел в окно. В небе светила полная луна, ее оттенок был ярко-оранжевым, почти красным. А под ней, по дороге шли люди. Человек двадцать. И мужчины, и женщины. Преимущественно русской нации. Все они были одеты вполне обычно, но трое из них… Один шел впереди процессии, другой – в центре, и третий замыкал шествие. В руках у них были горящие свечи. А одеты они были в длинные темные одежды, наподобие ряс священников. У меня не было сомнений, что это сектанты. Сатанисты. Они остановились у угла ** дома. Моего дома… Пение умолкло. Из-за угла дома (то есть, с моего двора!) вышли четверо людей. Они несли гроб. В подъезде был гроб. Несколько людей в толпе, плача, взвыли, но уже секунду спустя наступила тишина. Главный (тот, кто стоял в начале толпы) что-то сказал тем четверым, и они передали гроб. Процессия раскололась. Большая часть (с теми четырьмя) пошла дальше вперед к центру и вновь пела. Трое в рясах и еще трое вместе с гробом резко свернули и быстро пошли рядом с огороженной стройкой в сторону кладбища. Видел ли кто-нибудь это? Несомненно. Но понял ли кто-нибудь, что же произошло на самом деле? Вряд ли. Вряд ли эти «молодые калхи» (что является синонимом «молодых уродов»), что живут в моем дворе, смогли это понять. Несколько «молодых калхов» приблизительно моего возраста выбежали со стороны соседнего дома и направились за сатанистами, держась на почтительном расстоянии. Просто любопытные. Но они упустили из виду главную часть процессии, которая уже молча скрылась из поля зрения. Мне самому стало очень ИНТЕРЕСНО. Это было любопытство, смешанное со страхом. Любопытство на грани безумия. Завтра в школу. Плевать. Я должен это видеть. Куда они понесли гроб (думаю, все же на кладбище) и, главное, что они с ним сделают? Я должен ЭТО знать. Ведь, в конце концов, я собираюсь стать журналистом. Я цинично усмехнулся. Ну да, конечно… Быстро надев джинсы, свитер и кроссовки, я вышел в коридор. Предстояло самое сложное. * * * Я совершенно не уверен в том, что мой уход остался незамеченным. Двери создают слишком сильный шум. Входная особенно сильно скрипит, да и звук закрываемого замка в полной тишине невозможно не услышать. Сейчас, впрочем, это меня мало волновало. Сейчас холодный ветер трепал волосы и пронизывал мое тело сквозь тонкий свитер. Сейчас я находился у ограды кладбища. * * * Это была не та каменная, во многих местах разбитая, стена, что в основном огораживает местное христианское кладбище. Это была его обратная сторона, дальше было несколько каких-то зданий (они располагались на левой стороне от ограды), мертвое озеро, а еще дальше – дачный городок. Это было, так называемое, «новое кладбище», участок, достроенный около семи лет назад. И ограда здесь была из железных прутьев. А за ней простирался достаточно большой и забитый едва не под завязку, погост. На первый взгляд, могилы на нем располагались в полном беспорядке и ясно только, что где-то там (весьма далеко отсюда) есть «центральная дорога», ведущая к входу-выходу, домику сторожа и двум каменным сооружениям, которые, по всей видимости, являются туалетами. Сатанистов нигде не было видно. Идти на кладбище я не решился. Было просто очень страшно, к тому же я понятия не имел, где могут быть эти сектанты. Я решил обойти кладбище вокруг и заглядывать в дыры в ограде. Может где-нибудь там я их и увижу… или услышу. Конечно, они могли быть и где-нибудь в глубине кладбища, но сомнений в том, что они все же на кладбище у меня не было. Резкий порыв ветра заставил меня вздрогнуть. На ограде какой-то могилы шелестел пакет. Внезапно я вспомнил сегодняшний сон (вот только днем он мне снился или ночью?). Виделся какой-то дом, кажется, когда-то он мне уже снился. Дом напоминал тот, в котором я живу, но что-то его отличало. Только что? Чем-то шелест пакета, застрявшего в прутьях, напомнил мне этот сон. Хотя сейчас и так все походило на сон. Я двинулся вдоль забора в сторону, где должно кончаться «новое кладбище» и должна начинаться старая каменная ограда, за которой в этой части располагается «зэковское кладбище». Я вспомнил, как в 8-м классе с несколькими одноклассниками прогулял урок. Мы ходили на кладбище (от школы это довольно близко). В тот холодный зимний день, около 11 утра, я впервые побывал в этой его части, где хоронят зэков и бомжей. Где непонятно, где могила, а где просто земляное возвышение. Где нет надгробий, а если и есть красный металлический памятник, то или безымянный, или с порядковым номером заключенного. Или с надписью белой краской «Лохи»… Где приходилось прыгать через могилы. Я навсегда запомню это место таким и уверен, что при захоронении «падших людей», никто не пытается копать глубже метра. И, естественно, их никто не отпевает. Идеальное место для ритуалов слуг дьявола. Мне стало особенно страшно при мысли, что они именно там. Я уже прошел «новое кладбище» и по правое плечо была старая каменная ограда. А по левое – груды мусора. Но они валялись также и у ограды. Только тропинка, по которой я шел, была относительно чиста. Ветер усиливался. Теперь он уже выл. Накрапывал мелкий дождь. В животе резко похолодело. Я приближался к дыре в ограде, через которую я увижу то самое «зэковское кладбище» и, возможно, сатанистов. Слишком страшно. На глаза навернулись слезы. Все спали. Я был здесь совсем один. Как всегда, один… Я заглянул в дыру. Сердце учащенно стучало. Однако там никого не было. Мне захотелось глубоко вздохнуть, но я увидел крышку люка и поспешил отвернуть голову. Я присел на колени, надо было перевести дыхание. Очень хотелось пить. Я весь промок и промерз. Возможно, это был не тот люк, но… Сам я не видел, только знал (несколько незнакомых друг с другом людей (в том числе, и мой отец) рассказывали мне), кто там похоронен. Зародыши, эмбрионы, выкидыши в пакетах, безобразно наваленные друг на друга… Я хотел бы это увидеть. Встав и немного пройдя вперед, я заглянул за угол оградной стены. И в значительном отдалении увидел нечеткие фигуры людей в длинных одеждах. Порыв ветра донес до меня четкую фразу: «Встань и иди». * * * «Встань и иди!» – повторил голос. Ветер швырнул к моим ногам старый венок. Я метнулся за угол и вбежал сквозь дыру на кладбище. Стараясь не смотреть по сторонам, я побежал по неширокой тропинке, но тропинка сворачивала и шла по правой стороне, сатанисты находились за левой стеной ограды. Но тогда я об этом не думал, а просто бежал там, где расстояние между могилами превышало длину кисти моей руки. Я опомнился и, свернув влево, начал протискиваться между почти вплотную приставленными оградами могил. Ветер выл между прутьями и раскачивал кусты сорняков. Качались некоторые старые покосившиеся памятники. Лицо пожилого человека тусклым взглядом смотрело на меня с полным безразличием, морщинистая старуха укоризненно заглянула мне прямо в глаза, полная женщина, усатый мужчина, молодая девушка в очках, старик с острыми чертами лица. Цифры перемешивались: 1941-1992, 1910-1972, 1965-1983, 1986-2002… Лицо улыбающегося подростка заставило мое сердце сжаться. Им мог быть я… Никифиров Александр, пусть на небе тебе будет лучше, чем здесь. Я продолжал путь. Он не мог быть плохим человеком, это лицо не могло быть лицом полного урода. Я не поверил бы в это… Я испуганно отпрянул. Моему взору предстал голый деревянный крест и невысокий холмик под ним. Могила без ограды. Ненавижу их. По большей степени эти могилы давно заброшены. С опаской посматривая на невысокий холмик, я протиснулся мимо нее. И… что-то шелохнулось. Крест слегка покосился, насыпь дрогнула. Это был ветер… Ветер, который воет под землей. Я метнулся сквозь нестройные ряды захоронений. - Во имя святого Иуды! Именами Иуды Искариота; разбойника Вараввы; Каина, сына Евы; Хама; Навуходоносора, царя; Валтасара, царя вавилонского; Ирода Великого, царя иудейского; Ваала, бога ханаанского; Молоха, бога финикийского; кесаря Нерона; Зверя с числом 666… Приказываю в двенадцатый раз: Встань и иди!- вдруг раздалось за оградой, от которой меня отделяла уже пара могил. А ведь это то место! Там, где сатанисты! Я думаю, что то… Мне о нем рассказывала двоюродная сестра. Что?! Что она о нем рассказывала?!! Ей говорили… Нет, она давно читала в какой-то местной газете… Там по некоему кругу расположены камни, там что-то делали, кто-то кого-то приводил… какая-то учительница приводила детей… И они… От волнения мысли путались, и я толком ничего не мог вспомнить. В нижней части ограды, почти у земли, была не очень большая дыра, к тому же неприметная, потому что с обратной стороны наполовину засыпанная песком и мусором. Мне пришлось едва не лечь, чтобы заглянуть через нее. Сатанисты были чуть в стороне, но я мог видеть их достаточно неплохо. В мою сторону они не смотрели. Их было шестеро. Трое в рясах стояли по кругу у камней, в центре стоял гроб с телом. Остальные трое стояли чуть поодаль и время от времени оглядывались. Ритуал близился к завершению. Один из сатанистов-жрецов достал короткий нож. Ветер трепал его одежды. Наверное, он был верховным жрецом и, должно быть, тогда он шел впереди всех. И вновь запел нестройный хор. - …Именами Иуды Искариота; разбойника Вараввы; Каина, сына Евы; Хама; Навуходоносора, царя; Валтасара царя вавилонского; Ирода Великого, царя иудейского; Ваала, бога ханаанского; Молоха, бога финикийского; кесаря Нерона; Зверя с числом 666;истинного владыки-Сатаны! Приказываю в тринадцатый раз: Приказываю в последний раз. Встань и иди! Жрец вонзил нож в грудь трупа. Мертвец вскрикнул и подскочил в гробу. Я зажал рот рукой и прикусил губу. Только сейчас мне стало по-настоящему страшно. Покойник открыл глаза и приподнялся. Я глухо вскрикнул. В воскресшем я признал своего соседа со 2-го этажа! Я едва не потерял сознание и, наверное, потерял бы, но… … Они услышали мои крик и обернулись в мою сторону. С моим взглядом встретились пустые бессмысленные глаза мертвого соседа. Я закричал уже в голос. Ветер выл мне в ответ. Наверное, в этот момент проснулся и вздрогнул от ужаса в своем домике кладбищенский сторож. Трое сатанистов (не жрецов) ринулись к дыре. А я уже бежал прочь, не разбирая дороги и прямо по могилам, не имеющим оград. Проклятым могилам. Дождь хлестал мне в лицо. Они не сумели пролезть в дыру и, разделившись, бросились искать другие ходы. Заставив мозги работать и осознав свое положение, я старался держаться подальше от ограды и попытаться выйти на «центральную дорогу». Но мне было очень плохо. Меня трясло и сводило судорогой. Я стошнил и у меня закружилась голова. Открыв дверцу какой-то ограды, я с трудом прошел внутрь и присел, скрывшись с одной стороны за неистово раскачивающимся деревцем, а с другой – за могилой с бетонной кладкой. Безопасной могилой. Снова начался приступ рвоты, и головокружение усилилось. Дождь и ветер. Холмики и ограды. Кресты и тучи. Кровь и трава… * * * Я лежал на кладбище, на мерзлой земле. Рядом с мертвецами. Дождь почти прекратился, лишь мелкие капли все еще накрапывали… Впрочем, через секунду я понял, что капает с деревца. Рукавом я вытер лицо и увидел капельки крови. Кровь шла из носа. Я поднялся и, как можно быстрее, пошел вон из этого проклятого кладбища. Было трудно идти. В теле ощущалась ужасная слабость и голова болела. К тому же, земля была размыта, в углублениях образовались лужи. Поскользнувшись, я едва не угодил в свежевырытую могилу. Так или иначе, я все же сумел уйти с кладбища… И выжить в эту длинную ночь. ГЛАВА 5. Отвратительная правда. Серый потолок и свисающая с него люстра были сверху. Под ней была неширокая кровать. Вокруг стены и какие-то предметы. Воскресенье было испорчено. И хотелось лишь одного, чтобы оно закончилось, и наступил понедельник. Наступила школа… Ну уж нет. Но воскресенье неумолимо уходило в вечерние сумерки, оставляя горькие воспоминания. Алена лежала на кровати и внимательно смотрела на люстру. «Она похожа на огромного паука». Единственный выходной, дома, и то испортили. Ужин. Кухня. Стол. Картошка с котлетами. … И вопросы. - Объяснишь, почему ты не была в школе в среду и ушла с занятий в пятницу? Почему, почему именно на этой неделе было родительское собрание? Иначе бы они не узнали. Иначе бы этого разговора не было. - Я плохо себя чувствовала. - А почему ты нам не сказала? Что там у тебя болит, а? Говори. Допрос. Сейчас они будут меня пытать раскаленной сковородкой. Алене захотелось улыбнуться, и она прикусила губу. Это нервное. Родители не шутили. - Я не хотела вас беспокоить. Просто слабость, легкая температура. Живот немного болел. Думала, посижу дома и пройдет. Но в пятницу почувствовала себя неважно на уроках. - Почему не отпросилась, ушла? Отчим. Это хуже. - Я не знала где сейчас классная и не стала искать. Они не верили. Нет. Но ведь и она лгала. - Когда-нибудь думать начнешь, а? Тебе через два года поступать, а ты даже не знаешь куда. Думаешь, муж тебя, блядь, содержать будет? Зря думаешь. - Я так не думаю. - Какой муж, Сережа? У нее даже друзей нет. Дома сидит, даже не гуляет нигде… - Спасибо. Я чай не буду. - Алена, я не закончил! А я и не начинала… Мы ничего не слышим позади себя. Сзади ушей нет. Она улыбнулась, но удрученно. Как хочется сказать «Пошли вы все» всем вам с вашими банальными жизненными ценностями. Когда же они поймут: жизнь это не работа со стабильным заработком, не друзья и семья. Жизнь это черт знает что. Дерьмо. Дурацкая тупая игра. Когда же они поймут ее! Она не такая, как они, не такая как большинство. Она вполне зрелая, сформировавшаяся личность и ей не надо указывать, что делать, а что нет. У ней свои ценности. Рассудок и здравый смысл скажут, что правильно, а что нет. А им-то это откуда знать?! Разве они придумали этот мир… Больной и безумный… * * * Алена лежала на кровати и размышляла об этой жизни. Что было, что будет. Что есть. Что было в ее жизни такого, о чем она никогда не жалела? Были поступки. Наверное, не каждый может похвастаться решениями юного возраста, о которых не стыдно вспоминать, которые по-прежнему кажутся правильными. Главным было то, что она сумела не пойти с теми, кто были ее друзьями, теми, кто немногим позже с жестоким безразличием посмеялся над ней. Нашла силы остаться одной и пойти своей тропой. До сих пор быть одной… Были слезы отчаяния, затем сменившиеся осознанием душевной силы. Она пережила самое страшное – и в этом была ее сила. Одиночество лишь увеличивало ее. Не надо было никого любить и из-за кого-то страдать, ни от кого зависеть. Но сначала было страшно… Ей было 13 лет, и она была одна, а вокруг был холодный, темный мир… В ее квартире были чужие люди, а за окном все летал январский снежок. Со временем панический страх притупился, прибавилось уверенности, лишь бездонная тоска так и осталась привычным состоянием. Это не было, так называемой, депрессией, - о, нет, прожить столько времени в депрессии невозможно, - но ощущение одиночества среди людей. То, что говорил отчим насчет поступления, было справедливо. Она действительно не знала, куда идти и что делать дальше. Никем в этой жизни не хотела быть… и жить. Но и умирать не хотела. Она ни разу не пыталась покончить с собой, причем в отличие от все тех же бывших подруг, одна из которых, наглотавшись таблеток, потом больше месяца отходила под капельницей. Было бы из-за чего… Любимый парень бросил… Что ж, четыре месяца свиданий, гулянок, поцелуев и, вероятно, чего-то еще, в пятнадцатилетнем возрасте у них считается глубоким взаимным чувством. Как смешно. Алена в жизни никого не любила, кроме родителей (по крайней мере, папу – точно). Кто-то мог понравиться, да и это к 8-му классу школы прошло. И с тех пор не проявлялось. Могла быть определенная симпатия к отдельно взятым людям, однако даже ей не суждено было перерасти в дружбу. Симпатия эта, в основном была к людям простым и открытым, добрым и отзывчивым. Во многом наивным и потому оптимистичным. Не являясь жизнерадостным человеком, она, тем не менее, умела ценить хорошие моменты жизни и по-настоящему симпатизировала тем, по наивному добрым, хорошим людям. Этаким блаженным, хотя и достаточно… Совсем недавно в местной газете, в «Ладе», она прочитала про такого настоящего блаженного, ничего не осознающего взрослого мужчину, лишившегося жилья. Родителей-алкоголиков, по жалобам соседей на их общественное, моральное поведение лишили квартиры, а вместе с ними и ни в чем неповинного взрослого ребенка, которого и так не очень жаловали спившиеся родители, отбиравшие и часть его инвалидной пенсии. И остался несчастный недоразвитый мужчина, подобных которому на Руси и называли блаженными, как большой пес, жить под окнами родного дома, питаясь подачей сердобольных старушек и, дрожа от холода, прячась от дождя, спать на холодном бетоне подъездных площадок. Алена ненавидела все это, а порой ненавидела всех. Ее обычный сарказм нередко превращался в гнев. И это она тоже ненавидела. Вот она и сбилась с мысли. О чем она думала до воспоминаний газетной статьи? Кто теперь скажет? Проехали… * * * Ей казалось, что она вот так и уснет, но внезапно очень сильно, как острым прутом, схватило живот и сжало где-то внизу, выдавив крайне неприятное ощущение чего-то жидкого, такое, которое обычно возникает при диарее. Но это была не диарея. Стул был нормальный, вот только… С чувством отвращения и ужаса, она неотрывно наблюдала за тем, как по коричневой поверхности кала ползают черви. Длинные и тонкие, похожие на белые нитки, они змеились в испражнениях на дне унитаза. Она боялась и, кажется, знала, что когда-нибудь это случится… Алена ощутила приступ рвоты. А потом она закричала. И в этот крик прорвались и слезы, и рвота. А вместе с рвотой из желудка вынесло еще несколько аскарид. * * * Это чувство было сродни тому, что она испытала однажды утром пару лет назад. Такое же отвращение, подступающий к горлу тошнотворный ком. В то, вновь пришедшее во всем своем омерзении подробных воспоминаний, утро, она готовила себе еду на завтрак. Разрезав хлеб, и уже принявшись намазывать масло по куску, она заметила на поверхности изогнутый длинный волос, и хотела уже убрать его, но вовремя отдернула руку. В отрезанном куске хлеба был паук. То, что сначала она приняла за волос, омерзительный лобковый волос, вроде тех, что растут на груди, оказалось скрюченным дохлым пауком. Отдельно валявшаяся лапа не оставляла места сомнениям. Паук. Должно быть, забрался в тесто при готовке. Ее едва не стошнило. Сейчас ее не стошнило лишь потому, что совсем недавно, и трех часов не прошло, это уже случилось. Но всякий раз, как Алена прокручивала в уме этот случай, снова становилось плохо. Страх, глубоко засевший, вынашиваемый более десяти лет, вдруг ожил жутким кошмаром ее жизни. Всего несколько дней назад она думала об этом, как, может быть, сотни раз до этого. И вот он уже не страх, это уже… Что это уже?! Кошмар? Трагедия? Болезнь? Как небольшой дохлый домашний паук, очень похожий на лобковый волос, оказавшийся в разрезанном хлебе… Это уже правда. И сколько еще подобных по отвращению моментов было в ее жизни? Все эти пауки, тараканы, гусеницы во фруктах, мокрицы под кроватью, летом – сверчки… ГЛАВА 6. Смерть учителя. Уже по прошествии всего нескольких дней, она была в школе. Анализы были отрицательны и повторные тоже. Не было у нее глистов! Но что же это тогда было, если не они?!! После того, как, закричав, ее стошнило, Алена смыла воду, смыв и доказательства их присутствия. После того, как повторные анализы не подтвердили ее слов, мама ничего не сказала, однако взгляд и поведение выдали ее отношение к дочери после происшедшего: «Живот, говорила, немного болел? Слабость и температура? А затем это? Какой мерзкий повод, чтобы не ходить в школу». Как будто бы ей самой так хотелось таскаться по чертовой больнице четыре дня напролет, да еще с отчимом! Если бы она и решила снова прогулять школу, несмотря на то, что ей и так досталось, то не стала бы ничего выдумывать. А спокойно дождалась, когда все уйдут с утра на работу, и осталась дома. О, боже! * * * А в школе она узнала о том, что случилось позавчера. Ей лично никто не говорил, но по многим сплетням вокруг поняла, что учительница истории умерла и спросила об этом у Иры, одной из тех девчонок, в целом, неплохих и умных, хотя опять-таки слишком стереотипных. Та рассказала ей. А я сидел за своей партой неподалеку и, слушая, вспоминал этот день. У нас истории в тот день по расписанию не было. Первым уроком стояла география. За пять минут до урока прозвенели звонки, вызывающие учителей в учительскую. Я как раз только пришел в школу. Учительница задерживалась непривычно долго. Прошло около 35 минут, и пришла, но не учительница географии, а наша классная. Судя по ее виду, то, что она собиралась сказать, было малоприятным. - Вы слышали, да, наверное, что всех учителей вызывали к директору – начала Гульмира Заировна. – Видите, как долго мы там были, потому что действительно это важно. Прошу вас откликнуться и отнестись с сочувствием. Лариса Александровна умерла, вчера. Все молчали, лишь несколько голосов, как среди девчонок, так и среди калхов, недоверчиво переспросили: «Умерла?», «Как умерла?!» Это было почти комично, но никто не засмеялся. Гульмира Заировная продолжала: - Она давно болела, Вы знаете, с нервами. И вот вчера, какой-то срыв и приступ. Чего-то еще. В общем, довели ее дети. Она с ними, со своим 11 «В» сильно поругалась, вот и… Это стало последней каплей. Теперь это на их совести. Убили человека. Вот и вы доведете меня так, скоро. И так уже… - Нет, ну мы не такие же уж прям, как 11 «В». Они вообще звери – попыталась оправдать класс Инна. - Ладно, в общем, теперь, понимаете сами, надо сдавать на похороны. Пожалуйста, принесите… * * * Сложно сказать, что я испытал тогда. Не грусть, не радость, и не жалость, но и не безразличие, что-то было. Позже я понял, что это был все тот же смутный страх. Мертвые окружали меня повсюду. Хотя я так и не понял, сатанисты и воскресший сосед были явью или сном. Проснувшись, я не нашел на одежде каких-либо свидетельств того, что я ночью блуждал по кладбищу в дождь. И родители не заметили моего отсутствия… Если я действительно отсутствовал. Но все было слишком реально. Я помнил даже все свои ощущения, все мелочи. Ведь это не могло просто присниться? Могло это просто присниться или нет, я не знал. Уже просто не понимал. Возможно, сознание играло со мной скверные шутки на грани безумия. Я не знал, как мне воспринимать смерть учительницы. Учительницы – не самой любимой (впрочем, как таковых, вообще не было), но человека доброго и умного. В свои неполные 35, она находилась в состоянии постоянного нервического возбуждения или, скорее, стресса, по причине того, что несколько лет назад она едва не сгорела в своей квартире. Часто болела, нередко на уроках выходила принимать лекарства… Мы все знали о ее состоянии, и мы все ее доводили. Все классы. Посмеивались, подшучивали, дали глупое прозвище… Страдал ли кто-нибудь из них теперь? Мучили ли кого бессонницей призраки совести? Я устал и хотел спать. Но мысли длиннющей вереницей плелись в сознании, сменяя друг друга. Я думал о недавнем споре с Кристиной о моем мировоззрении. Это был не спор, но не очень приятный разговор. Какой толк пытаться объяснить свое отношение к жизни человеку, который считает всю литературу нереального – чушью и твердо убежден, что Виктор Цой был наркоманом, а заодно с ним Ария и многие другие. Вот что называется, в своем невежестве, пытаться доказать свою правоту. То же самое, если бы я пытался что-то опровергнуть, скажем, в физике. Какой бы умной ни была Кристина, увы, она есть и останется – кем? Да все такой же, как все, поверхностной. А жаль. Она действительно неплохая девушка. Ну что же, Бог с Кристиной, с Колей, неразговорчивой Юлей. Со всеми, кроме Алены… Она оказалась человеком, в котором я наконец-то смог увидеть себя. За месяц с половиной, я успел достаточно неплохо изучить ее, но, к сожалению, мне так и не удалось с ней толком пообщаться. Иногда ее не было в школе, часто она уходила с последних уроков… или пропадала в неизвестном направлении. Она походила на легкую и бесшумную тень. При этом она вовсе не была забитой. Она иногда разговаривала с одноклассницами (в том числе, с Кристиной), но никого не подпускала слишком близко, сидела, в основном, одна. Училась вполне сносно, если не брать во внимание, постоянные придирки учителей к ее непосещаемости уроков. Величайшим счастьем для меня явилось осознание того, что она смотрит «Дарью», а также ее тетрадка с Танцами Минус на обложке вместо какой-нибудь очередной «Фабрики звезд». Первое же случилось, благодаря тому, что однажды она сказала учительнице по литре такую фразу: «Я не антиобщественна. Это общество – антименя». И все сухим безразличным тоном, но с какой насмешкой в глазах! То и дело в моей памяти возникал образ этих насмешливых и вместе с тем, печальных темных глаз, слегка подведенных карандашом, но не накрашенных; прямого, не слишком длинного носа, тонких губ, темных волос, собранных, в основном, в небольшой хвостик… Она не была красивой в том обычном понимании, она была такой, кого принято называть миловидной, симпатичной. Но все же, внешность была ни при чем. Она являла собой идеал, нарисованный моим сознанием пару лет назад. Именно такую я мечтал встретить, но не верил в такую возможность. У меня только один друг. Мне нужен еще кто-то. Но этим «кто-то» должна быть девушка. И мне хватит… Мне хватит. Но это оказалось не так уж легко. Я ждал такую, как она, очень долго. Ну почему, она была столь осторожной в общении и почти не обращала на меня внимания, лишь изредка тихо и загадочно улыбаясь. ГЛАВА 7. Явь и сон - Ты куда это, сука, собралась? Алена замерла у входной двери. Незаметно уйти не получалось. - Куда, спрашиваю? Громко скрипя половицами, на нетвердых ногах, отчим вдруг оказался перед ней. В пальцах он держал недокуренную сигарету. Отвратный запах, исходивший от него, заставлял Алену на мгновения задерживать дыхание, дабы не помутить сознание, дабы не стошнить. - Куда, а? Куда пиз… ешь? – он оперся плечом о стену и вперился в Алену своими большими глазами, не выражающими ничего, кроме постоянной тупой обиды. Про сигарету он, похоже, забыл и теперь на ее кончике накапливался серый налет пепла, - Куда, сука, ты собралась? Алена наконец, вышла из оцепенения; она не могла отвести взгляд и не смотреть на него, боялась не смотреть на него. - Я быстро, быстро приду. Кое-что надо отнести. Сергей Николаевич исподлобья глянул на нее, - должно быть, он считал это взглядом насмешки и двинулся к ней. С сигареты посыпался пепел. - Дядя Сережа, потушите, пепел упал!… - негромко воскликнула Алена. Ногой, обутой в тапок, он невозмутимо затоптал красноватую искорку. Остановился в трех шагах от нее. Алена ждала. Ждала, вдыхая гнусный испорченный воздух резкими быстрыми рывками. Пока она не могла уйти. Если он сейчас спросит, что и кому отнести? Что скажет она? У нее с собой ничего не было. Не надо было ничего относить. Она лишь хотела проведать папу. Посидеть с ним у его могилки. Но отчим сказал другое: - Никуда не пойдешь. Четыре часа, скоро мать вернется. - Но мне необходимо сегодня отнести… возразила Алена. - Что там, бля, такого необходимого может быть? Я сказал: никуда не пойдешь. - Отнести тетрадь с заданием… - Я сказал: не пойдешь. Ты, блядь, плохо слышишь?! Но Алена не отходила от двери. Как бы не было страшно, придется остаться: если сейчас уйти, домой можно не вернуться, хотя бы дня два. Подобного пока не было, но она знала, что сейчас могло. Запрет дверь, и матери не позволит открывать. Ослушаться мама не посмеет – кому охота в третий раз лежать в больнице с ушибами или переломами… Однако она все не отходила от двери. Сергей Николаевич просто стоял и мутно пялился своими глазищами небесно-голубого цвета. Потом задумчиво почесал, свободной от сигареты рукой, пах через ткань трико. Еще немного постоял, ехидно посматривая на нее. Алена напряглась, пальцами левой руки вцепившись в дверную ручку. Сергей Николаевич проворно рванулся вперед и, схватив ее за куртку, стал оттаскивать от двери. Алена вскрикнула, и он зажал ей рот правой рукой. Зажатая между указательным и средним пальцами, сигарета мелькала в опасной близости от ее глаз. Искорки падали на пальцы, но отчим не замечал этого. Он оттащил ее в комнату и принялся срывать с нее джинсы. Алена отчаянно сопротивлялась и пинала его ботинками прямо по лицу. Он содрал их с ее ног. Все время он жутко ругался из-за того, что она мешает ему и сопротивляется. Но на самом деле, он злился, потому что у него так и не вышло. Даже с молодой… Очень быстро, в какие-то доли секунды, вспомнились ей стыд и ужас того дня, когда бывшие подруги поиздевались над ней. - Не рыпайся, шлюха, твою мать! Когда в школе подложили на ее стул дождевого червя. А она не заметила. Сказали, что у нее «глисты вылезли» и всем классом смеялись над ней, а потом еще долго дразнили «глистой». Когда она, с еще неокрепшей силой характера, в слезах ушла домой, ненавидя их всех – одноклассников, школу, поклявшись, что никогда и никому даже не намекнет на свои страхи. Свои тайны. Алена приподняла с пола обороненный отчимом окурок и с силой вдавила ему в щеку. - Сука, что делаешь, а?! – он взревел, скидывая с себя остатки сигареты. Алена бросилась прочь из комнаты. В дверь постучали. Пришла мама. Мама успокоит ее, скажет, что все будет хорошо. Не даст в обиду дяде Сереже. Отдаст на расправу себя… * * * Дом был очень странный, но смутно знакомый. Длинный и высокий. Девятиэтажная галерейка. Галерейный… Я смутно помнил, как оказался в этом месте. Вроде, я бежал сквозь какие-то дворы, вглубь города, туда, где центральный рынок. И как-то попал сюда. От кого я бежал среди ночи? Вокруг какие-то деревья, кусты, заросшие дороги… Несколько похоже на окраину первого микрорайона. Но это было не так, и я смутно осознавал, где же все-таки это место. И впереди, сквозь ветви деревьев, высился дом. Только один дом, неизвестно, что делающий здесь. Судя по всему, заброшенный. Облупившиеся стены и пустые глазницы окон говорили сами за себя. Галерейный… Странным было это зрелище, странной была тишина, окружавшая это место, сам дом навевал странные мысли и смутные воспоминания. Воспоминания о чем-то далеком, давно прошедшем. И был похож на наш дом в 29-м микрорайоне. Галерейный… Я помнил, что уже несколько раз видел его во снах. И даже когда-то давно, классе в 6-м. Он был похож, но что-то его отличало. Теперь я осознавал что. Он был Галерейный… Да, он был галерейный. Но дело было даже не в том, что он был галерейный, девятиэтажный и заброшенный. Потому что в некоторых моих снах были и другие дома: подъездные, пятиэтажные и в гораздо лучшем состоянии. Да и стояли они не на заросших окраинах, а во вполне обычных дворах. Но где бы они ни находились, везде царила полная тишина. Их всех что-то отличало. Теперь я понимал. В каждом из них было что-то неправильное. И я не знаю, как это объяснить. Это не касалось их формы. Но они были, можно сказать, более мрачные. Они пугали, пугали одним только видом. И каждый сон, где были они, несмотря на то, что ничего не происходило, был кошмаром. И этот сон тоже. Он заставил меня проснуться и я, лежа в полной темноте и все той же тишине, вспоминал его. Мне так и не удалось нормально заснуть в остаток той ночи. ГЛАВА 8. Похороны учителя Наступило 21 октября. Темный пасмурный день. Так обычно и бывает: там, где кого-то хоронят редко светить солнце. Сегодня похороны Ларисы Александровны. К школе мы собирались к пол десятому. Мы с Колей стояли чуть поодаль от общей толпы. Здесь собралась вся школа, за исключением младших классов. Все о чем-то говорили и даже смеялись. Всем было просто насрать… Я с отвращением взирал на этих людей. Я тоже нисколько не страдал из-за смерти Ларисы Александровны, но я искренне жалел ее душу, несомненно, наблюдавшую за этим, и ее родственников,которые будут слышать смешки и мат в процессии, отправляющей в последний путь чью-то дочь, сестру, жену, мать… Я поискал глазами Алену, но не нашел. Видимо, она не пришла. Я наивно надеялся на спокойный, мирный путь в церковь, на кладбище. Любой приход на кладбище – это таинство. И когда тишину и покой этого места нарушают громкие крики и смех, это таинство теряет свою загадочность и притягательность. Без двадцати одиннадцать подъехал автобус с родственниками Ларисы Александровны и ее телом. Родственники и друзья (всего около 20 че Цитировать
AleKs4d Новенький Группа: Участники Сообщений: 21	Добавлено: 21-05-2005 23:36
	ГЛАВА 8. Похороны учителя Наступило 21 октября. Темный пасмурный день. Так обычно и бывает: там, где кого-то хоронят редко светить солнце. Сегодня похороны Ларисы Александровны. К школе мы собирались к пол десятому. Мы с Колей стояли чуть поодаль от общей толпы. Здесь собралась вся школа, за исключением младших классов. Все о чем-то говорили и даже смеялись. Всем было просто насрать… Я с отвращением взирал на этих людей. Я тоже нисколько не страдал из-за смерти Ларисы Александровны, но я искренне жалел ее душу, несомненно, наблюдавшую за этим, и ее родственников,которые будут слышать смешки и мат в процессии, отправляющей в последний путь чью-то дочь, сестру, жену, мать… Я поискал глазами Алену, но не нашел. Видимо, она не пришла. Я наивно надеялся на спокойный, мирный путь в церковь, на кладбище. Любой приход на кладбище – это таинство. И когда тишину и покой этого места нарушают громкие крики и смех, это таинство теряет свою загадочность и притягательность. Без двадцати одиннадцать подъехал автобус с родственниками Ларисы Александровны и ее телом. Родственники и друзья (всего около 20 человек) вытащили гроб из катафалка. Все это вызвало у меня жуткие ассоциации с моим сном про сатанистов, и тем как они несли гроб со двора моего дома. * * * Четверо людей несли гроб, еще двое крышку. Теперь уже несли на само кладбище. Время было около половины первого. Отпевание длилось около двадцати минут. По крайней мере, мне так казалось. Меня ужасно утомили все эти моменты ожидания: сначала там, у школы, потом в церкви. Все эти стенания родственников и рыдания матери; детей у Ларисы Александровны, похоже, не было. Идти пришлось далеко. К самой окраине, к «новому кладбищу». Солнце равнодушно освещало надгробия и плиты могил, но совершенно не грело. Казалось, что из серых облаков, что окружили его, вот-вот начнет накрапывать дождь. По крайней мере, ветра не было. Я плелся позади всех на довольно большом расстоянии (Коля вместе с Русланом, своим товарищем из 10 «В» тоже шел где-то впереди, со всеми), временами я останавливался и с интересом разглядывал окружающие меня могилы; как давно я здесь не был. Или же совсем недавно? Вот не огражденная могила, «опасная» могила. На поросшем невысокой травой холмике покоился бледный венок. Имя на надгробии было почти стерто, портрета не было. С другой стороны – толк от фотографий? Мы видим на ней лицо живого, нередко улыбающегося человека и знаем, что теперь внизу, на его месте останки, не имеющие ничего общего с портретом. А здесь лицо совсем молодой девушки и надпись под именем: «Мама, папа, простите за страдания, причиненные мной». Двое людей поливали деревца, посаженные у ограды этой могилы – мужчина и женщина. Лицо этой девушки над надписью Я, кажется, видел в том сне… Во сне, я убедил себя в том, что это лишь сон, лишь сон. Так почему же так мучает холодный страх, почему я ищу глазами их… Солнце начало было греть чуть сильнее, но тут же померкло за вновь окружившими его облаками. Почему же… - Саня – кто-то негромко позвал меня за моей спиной. Я немного испугался и очень удивился; я был уверен, что шел последним. Обернувшись, я никого не увидел и решил, что мне пригрезилось. Отвернувшись, я поспешил за процессией. - Саня! – чуть громче произнес тот же голос, и на этот раз, я узнал его и вновь обернулся. Алена сидела на скамейке за оградой одной из могил. Рукой она позвала меня. Зайдя за ограду и присев рядом, я неуверенно сказал: - Привет. Я тебя не заметил ни у школы, ни потом. - Привет. А я и не пришла. Иначе пришлось бы выжидать нудное отпевание в церкви. Но я предполагала, что, возможно, встречу вас здесь. – Она помолчала и добавила – Это могила папы, он умер четыре года назад. Не зная, надо ли извиниться или выразить свои соболезнования, я просто издал некое «Угу». - Я иногда прихожу сюда, когда мне плохо. Просто мне больше некуда пойти… Она вздрогнула: на деревянный крест соседней могилы опустился ворон. Это выглядело так, как это показывают в американских триллерах. Он оглядел нас холодным взором и отвернулся. Солнце по-прежнему тускло освещало могилы. - Знаешь, вороны на кладбище, - задумчиво проговорил я, - наверное, души, души людей, прилетающие на свои могилы. - Наверное, злых людей. Я неуверенно кивнул. Несколько минут молчания, каждый думал о чем-то своем. Но нарушил тишину я: - Мне недавно снился сон. Страшный сон про кладбище. В нем я наблюдал за тем, как сатанисты воскрешают мертвеца. Я знаю, это звучит смешно, но сон был настолько правдоподобным, что я даже поверил в него. - Здесь нет ничего смешного. Мне тоже иногда снятся страшные сны и тоже довольно правдивые. - И что тебе снится? - Разное. Некоторые сны я записала. – Она достала из сумки тетрадь. – Они здесь… Если хочешь, я могу ее тебе дать – неожиданно робко сказала Алена. Удивившись и, видя ее смущение, я ответил: - Но только если здесь нет ничего личного. - Нет, нет, конечно! Ничего такого, кроме… Нет ничего. Теперь лучше иди, а то тебя скоро хватятся. - Да, видимо, пора. Но скажи: ведь ты позвала меня, не потому что я шел позади всех, и не случайно ведь ты взяла с собой эту тетрадь? Мне едва хватило духу, чтобы все это сказать, она же спокойно ответила: - Нет, не случайно. Просто, просто ты не похож на них и мне показалось, что ты поймешь. - Да, ты тоже… не такая. Ну, пока? - Пока. – Она махнула рукой и погрузилась в раздумья. Я, не оборачиваясь, поспешил вперед. * * * Возвращаясь домой, я понимал, что ужасно устал. Чувствовал себя больным и разбитым; ноги, уставшие от длительного хождения и стояния, продолжавшихся не меньше пяти часов, ныли. Я устал. Кладбище было покинуто, и я понял, что больше не пойду туда никогда. Весь путь я нервно оглядывался, ощущая за спиной взгляд мертвых глаз. Поднимаясь по подъездным ступенькам, я приметил, что высокая коробка, испугавшая меня несколько дней назад, исчезла. Возможно, исчезла еще вчера или раньше. Разве важно? Как я устал. В голове беспрестанно вертелись слова из песни Пикника: «Все равно ничего не останется, Все равно день ли ночь на часах. С каждым днем мне милее пьяницы С лихорадочным блеском в глазах». Лариса Александровна была в деревянном ящике, и ее засыпали землей. Мой этаж, моя квартира. Ничего не останется. Больше не спросить ей про интервенции и план Ленина по строительству социализма по пунктам. Тук-тук, это я. День ли ночь… Вообще ничего не спросить, не сказать! 20 минут пятого, кто бы сомневался… На часах… Я заставил мысли заткнуться. И так голова болит, а тут этот бред… Как я устал. Но необходимо было просмотреть кое-что, что не давало покоя… Кое-что интересное. ГЛАВА 9. Дневник “12 октября. Странное ощущение, которое столь остро я не ощущала уже очень давно. Ощущение пустоты и обреченности. Жизнь слишком ужасна, чтобы жить, но смерть слишком неопределенна и страшна, чтобы умереть. Настолько плохо не было очень давно». Так начиналась тетрадь, которую мне дала Алена. Судя по всему, это был дневник или нечто вроде. Неужели ей совсем не с кем поделиться своей печалью, что она решилась дать человеку, с которым лишь раз и недолго поговорила, свой дневник? «Со мной что-то не так. Иллюзии или галлюцинации, то, что мне видится с детских лет, теперь намного чаще. Смутно и расплывчато, временами принимая четкие и ясные очертания. 15 октября. Я видела как грузовичок с небольшим кузовом, исполнявший роль катафалка, попал в аварию. Небольшую, без жертв. На моих глазах гроб выпал из кузова и тело, лежавшее в нем, распласталось по дороге. На его руку едва не наехал автобус. Этого не увидели другие пассажиры маршрутки, стоявшей на остановке уже более четырех минут. Мне казалось, что они искоса поглядывают на меня, следят за моим испуганным лицом. Они все разные, но они - одинаковые внутри. Женщина, сидевшая напротив, воскликнула, и в голосе ее слышались истеричные всхлипывания: «Мы едем, или будем стоять». Все удивленно посмотрели на нее. Я не стала. Ее нервы были на пределе, и она лишь выразила укор всем этим алчным водителям, набивающим салон до переполнения. На следующей остановке она вышла. Этот случай вспоминался весь день и вспомнится еще не раз. К чему суета? В домах только пыль. Наша судьба – Не замеченный никем миг. Кто нас заметит? К чему мы? Посмотрят в глаза, Ничего не увидят. Забудут ли сразу Иль, посмеявшись, забудут. И все еще живы, И ни для кого нас не будет. Название будет… «Невидимки». 16 октября. Видения стали еще более ясные, чем прежде. Я видела следы крови на стенах и на людах, не замечающих этого. Что-то еще. Неясные очертания, которые появляются всюду. Если это призраки, то, оказывается, они окружают нас повсеместно. На улице, в школе, дома. Особенно четко видны их силуэты ночью, когда я выглядываю из - под одеяла. И я тут же начинаю читать «Отче наш», единственную молитву, которую я знаю. Маме я ничего не говорила и не хочу. Но она что-то заметила. Я постоянно сижу в своей комнате, не слушаю музыку и не смотрю телевизор. Но, наверное, она считает, что это из-за наших отношений. Я устала. Ночью мне снились мертвые дети. Это страшно. 19 октября. Весь день. Депрессия? Глубокая тоска. Мысль одна единственная - умереть. Я пробовала задушиться одеялом. Знала, что не доведу этого до конца. Так и было. Когда сильно сдавливаешь горло, крайне трудно дышать и глотать, я вскоре отпускала. Как вывод для себя: инстинкт самосохранения намного сильней фрейдовского влечения к смерти (Todestriebe). Я хочу, чтобы это прошло. Чтобы страшные сны (сегодня мне снились люди, прыгающие с подоконников нашего и соседнего домов. Они падали, запрыгивали обратно и снова прыгали) и все эти видения прекратились. Что-то не так. Сегодня я узнала, что в школе умерла учительница. Почему мне кажется… Почему я понимаю… нет, пока я боюсь признать это предчувствие. Я понимаю, что смерть из-за меня. 20 октября. Мне приснились черви. Уже больше недели прошло, после того случая, объяснения которому… [далее сильно зачеркнуто]. А сегодня все повторилось точь в точь, только во сне. Мой самый давний страх. Они извивались, а я не могла отвести от них взгляд»… Там было что-то еще. Совсем немного, но я не стал дочитывать. Она сказала, что нет ничего личного. Да, в дневнике не было ничего интимного, однако, все же, он был глубоко личным, и мне казалось даже подозрительным то, что она дала его мне. Неужели, ей действительно так плохо… Она сказала, там записаны сны. Но гораздо больше, чем сны, были какие-то видения. Я очень сомневаюсь в том, что Алена – наркоманка. Оставались два варианта: либо у нее неврастенические галлюцинации, либо она обладает даром ясновидения! Смутно верилось и в такие возможности, но других объяснений я не находил. * * * Без десяти семь я был разбужен назойливым писком будильника. Разодрав сонные глаза и, вновь блаженно сомкнув, отсчитал до десяти. Наступил очередной скучный день. И я снова шел в школу. Хмурое утро отдавало морозом, преддверием зимы. Потоки холодного воздуха заставляли идти быстрее, чтобы хоть как-то согреться. В утреннем небе еще была видна Луна – бледный лик, проступающий сквозь синеву. Холодную синеву. В то время как с другой стороны небосвода всходило неяркое Солнце. Люди бесцельно и без особого желания, встав в 6 часов утра, как всегда не выспавшись, брели по своим рабочим местам. Птицы что-то искали на грязном мокром асфальте и, найдя, спешили склевать. Сами собой в сознании всплыли такие строки: «Мы – как трепетные птицы, Мы – как свечи на ветру. Дивный сон еще нам снится, Да развеется к утру…» Все-таки, Эдмунд Шклярский – маг. Иначе и не объяснишь, как точно образы песен вдруг всплывают в нужных ситуациях, и вдруг понимаешь их, уже не догадываешься о тайных образах, а переживаешь их. Конечно, не один Шклярский… Но моему мироощущению оказались наиболее близки немногие: братья Самойловы, Шклярский, Бутусов. В поэзии – символисты. Это именно те, кого воспринимаешь не только разумом или сердцем, но и душой, те, кто не оставляет равнодушным никогда Я выбрал свое и никто не вправе это у меня отнять. Вдали несколько раз пробил церковный колокол. Я направлялся к дверям здания школы. * * * Однажды где-то читал, что если послушать альбом Пикника «Чужой» ранним осенним утром, то можно пойти и повеситься… Пожалуй, и впрямь, одна из самых меланхоличных работ. Но в целом, Пикник всегда был таким. И если кто-то повеситься, то другому он поможет жить… Да если и повеситься, то не из-за одних песен. Шклярский же сам сколько уж лет прожил! Любую жизнь можно прожить, если найти то, что по душе. Мои родители могут довольствоваться обычным течением лет, обычной работой. Моя сестра предпочла спокойную и типичную жизнь, обретя счастье в браке. И это, возможно, не так плохо. Но я так не могу, не хочу. Моя жизнь – это извилистый путь творчества. А без него, нет смысла. «Мы играем во что захотим, Мы упали, и летим, и летим. А куда не знаем До поры, до поры. Мы слепые По закону игры». Уже упомянутые братья Самойловы, Глеб и Вадим, - Агата Кристи. И их «Нисхождение». « А тем, кто сам добровольно падает в Ад, Добрые ангелы не причинят никакого вреда. Никогда, никогда». Первым уроком шла алгебра. И пожилая учительница что-то говорила, хотя ее никто не слушал. И Коля рядом негромко отпускал какие-то шуточки в ее адрес. И Кристина с Заминой позади о чем-то говорили и смеялись. Все галдели, и у всех был синдром Дауна. Нередко, оказываясь среди них, я сам становился таким. Общество – страшная сила, она порабощает и подавляет волю. Ненавидел себя всякий раз, когда оказывался в его власти. Я был странным для них, они – для меня. Такая схема меня устраивала. Но моя воля была еще слишком слаба. Это угнетало, хотя нет, это просто раздражало. У Алены подобной проблемы не было… Эти «дикие игры», похоже, ей были чужды от рождения. Жаль, что мне – нет. Как я хотел с ней поговорить. Особенно теперь, когда я столько всего узнал о ней. А еще мне очень понравились ее стихи, их было немного, но ничего подобного я еще не читал. Не решусь привести ни один из них, боясь перепутать или что-то забыть… Алены не было в школе.Если ее нет с первого урока, это значит, что она не придет и потом. И я был один. И сегодня не желал ни с кем общаться, никого видеть. Я был этаким диссидентом и презирал их авторитарный способ мышления. Школьная система напоминает государство с тоталитарным режимом: все должны думать одинаково, выглядеть одинаково… Учителя подчинены некоему Высшему Руководству и они всегда правы. Учителя не выделяют ученика как индивида и не считаются ни с мировоззрением, ни с психикой его. Есть класс и он – лучше других, потому что он – твой. Все для класса, все для победы. Бред. В размышлениях прошла алгебра и началась биология. И Гульмира Заировна что-то рассказывала про себя, как она что-то там делала, как она кого-то «ставила на место» и спрашивала у класса: «Здорово, да?». Она, она. И так всегда, все про себя, про свои заслуги и никто никогда не спросит просто и, главное, искренне: «Как ты? Как дела? Чем занимаешься?» Не из вежливости, из настоящего интереса. По какому-то поводу, она в очередной раз спросила у класса: «Классно, да, здорово?». Настолько здорово, что мне необходимо выйти, принять транквилизаторы… А я вспоминал все то время, что она говорила, летучих мышей, которых некоторое время наблюдал за окнами балкона. Как они летали летом за сверчками, стремительно приближались к окнам и летели дальше… И чем навеяно? ГЛАВА 10. Бред Более полутора недели минуло с того дня, когда похоронили Ларису Александровну, с того дня, когда я впервые говорил с Аленой. А сейчас мы были вдвоем в полной тишине раннего дня. Стояли рядом, едва не держась за ручки, под чистым осенним небом. Что мы здесь делали? Как мы сюда попали? Что привело нас сюда? По крайней мере, я знал, как мы решили придти сюда. После того дня, я говорил с Аленой еще дважды и всегда наш разговор оказывался недолгим и скрытным. Прочитав дневник, я решил поговорить с ней. Мне просто хотелось ее как-то утешить, поддержать. Мне показалось, что я нашел человека очень похожего и очень близкого мне. Но в последующие два дня ее не было в школе. А когда пришла, я не решился заговорить. Мы вели себя так, как будто ничего и не было. А она, казалось, даже избегала меня. На следующий день мы все же поговорили. После уроков, по пути к ее дому. Разговор вышел сдержанным и холодным, он оставил во мне чувство рухнувших надежд. Однако уже тогда я упомянул свои сны и рассказал ей про Дом. В следующий раз это было только вчера и после непонятного случая. Мне до сих пор кажется, что этот случай лишь бред моего в последнее время несколько спятившего сознания. * * * Медленно и однообразно тянулся четвертый урок. Урок литературы. Татьяна Владимировна со свойственной ей энергичностью рассуждала о заблуждении нигилистических убеждений Евгения Базарова и об осознании им этих заблуждений. - Сама жизнь дает понять, - говорила она, - что нигилизм – глубокое заблуждение. Невозможно отрицание любви, когда сам испытываешь ее; невозможно просто отвергнуть поэзию, сказав, что она бесполезна в реальной жизни; нельзя отказаться от принципов, если живешь по ним. И в итоге, что от него и его идей остается? Как результат, конечно же, - смерть. Дворяне - идеалисты живут, женятся и получают доход от хозяйства, а его, Базарова, нет. Он со своими заблуждениями в этом мире – ничто. Серая масса тупо впитывала эти слова, полные глубочайшего презрения к ошибкам другого человека. Сквозь сонливость я думал обратное. Даже со своими, так называемыми, заблуждениями, Базаров по-своему прав. Его отношение к окружающему было мне даже близко. Но развивать мысль, углубляясь в моменты, было лень. Во внезапно наступившей полной тишине я только сейчас понял, что Татьяна Владимировна уже не обличает экзистенцию Базарова, и ее слова даже не касались литературы. В абсолютной тишине с необычайной верой она, так как никогда доколе, совершенно иначе, но с еще большим фанатизмом, провозглашала приход… Антихриста. - Он, наконец, пришел… Не Христос, - Антихрист! - Вы знаете его. Вы все видели лик его. В ваших домах – лик его. Каждый день – лик его. В ваших снах – лик его. В каждом из вас – лик его. Лик его, лик его. Лик его, лик его Лик его. - В наших сердцах… (Лик его?) - …вера в него. Путь в него. Тропа с ним. Слова постепенно просто лишались смысла. (и лишь звенело в голове так ярко и светло Лик его) Я усмехнулся. Кажется. - По радуге мироздания. И с ним плыть. Бред. - К звездам Рая. Я сошел с ума. Но ведь (Лик его лик его лик его) Это правда? Скоро наваждение прошло. Ничего не было. Не было никакого Антихриста в наших сердцах, так же как не было вероотступившей учительницы. Лишь мой вопрос Коле, не уснул ли я на уроке, получил отрицательный ответ. После урока я поговорил с Аленой в тот, второй раз. * * * После звонка она вышла из класса – во время длинной перемены она всегда куда-то уходила. Подождав немного без лишней спешки (и незаметно для Коли, который, вероятно, увязался бы со мной), я отправился следом. Выйдя из железных дверей школы, я увидел ее не сразу. Алена неспешно шла по дорожке, предназначенной для бега в длину, расположенной между футбольным полем и оголившимися деревьями, близкими к зданию школы. Не будь ветви деревьев голыми, я бы ее не увидел. На плече у нее висел школьный рюкзак. На два оставшихся урока она оставаться не собиралась, и, быть может, дня два ее не будет в школе. Классная руководительница на это по большей части закрывала глаза, потому как оценки у Алены были вполне удовлетворительные; но в дни, когда Гульмира Заировна находилась не в настроении (а это случалось достаточно часто по вине наших жутко «умных» и крайне «воспитанных» одноклассников), срывая злость на всем классе, она постоянно, даже с некоторой ненавистью, немалую ее часть выплескивала на Алену. Как я и пророчил в начале учебного года, когда мы шли с Колей после уроков во второй день 10-го класса, так и было. Гульмира Заировна по каким-то своим убеждениям, откровенно недолюбливала нас, хотя конкретных претензий не предъявляла: не с чего было! Я догнал Алену. Чувствовал себя неловко, все же прошлый разговор был не очень приятным. Когда я поравнялся с ней, она посмотрела мне в глаза и, как и обычно, спокойно сказала: «Привет». - Привет. Э…домой? – выдавив дурацкую улыбку, в ответ спросил я. - Более чем вероятно – она ни на сколько не замедляла шаг. И смотрела вперед. Не зная с чего начать, некоторое время прошел в молчании. Пять минут перемены прошли, оставалось еще десять. Но и когда они пройдут, это будет не важно. Наконец я нашелся: - В тот раз я не сказал, просто из-за всего…был несколько потрясен. - Чем? – она печально усмехнулась. – Моими странностями? – испытующе, с той же горькой насмешкой, она посмотрела на меня. - Ох, нет же. У меня их тоже хватает… Я хотел сказать, что мне стихи очень понравились. - Что ж, ты первый, кто их оценил. - А до меня? - Ты первый, кто их читал. Я саркастически возвел очи горе. - Опять чувствую себя таким особенным. Алена усмехнулась: - - Не обольщайся. Мне тоже так сначала показалось. Откровенно говоря, я был ошеломлен. Хотя, стоит ли удивляться этому? Опять разочарование. Опять. Постоянно.Я привык к тому, что разочаровываю и рушу надежды верящих в меня людей. Привык, впрочем, и к разочарованию в других, но первое угнетает сильней. - Понятно. У меня есть такая тенденция – разочаровывать окружающих… Но в этот раз, - я убрал из голоса ироничные нотки, которые вовсе не ощущал в душе, и вздохнул - на самом деле, жаль. - Извини, Саша. Наверное, дело все же в тебе. Может в твоей апатии к окружающему? - Я не всегда апатичен… Кроме того, мне интересно жить хотя бы ради творчества… Алена, я долго ждал такую как ты… А ты сейчас говоришь, и мне кажется, что это не ты, а, скажем, Кристина или кто-то еще. Что-то не замечал я, чтобы ты была слишком жизнелюбива. Неужели не ты говорила: «Я не антиобщественна, это общество – антименя?» Как Дарья, это меня восхитило. Ступая по лужам, по-прежнему, смотря только перед собой, она долго молчала, и я рискнул взглянуть на нее. Она изменилась. Без следа исчезла издевательская насмешка и строгость черт. Печальные темные глаза слегка поблескивали от подступивших слез, лицо выражало душевную муку… - Алена, подожди. Я пойду с тобой. Только сумку заберу… - я побежал в школу. Еще оставалась пара минут от перемены. * * * На кухне тихо гудел электрический чайник. Ручные часы показывали полдвенадцатого, в то время как те, что стояли на кухне, высвечивали без двадцати. В квартире стояла полнейшая тишина, если не считать мерные стоны издыхающего холодильника и редкие всхлипывания Алены. В то время как на улице царил Бог Хаоса, устроив впечатляющее светопреставление. На самом деле, просто было холодно, и по ветру носились бумажки да пакеты, наверное, где-нибудь опять снесло рекламный щит… Фразу про Бога Хаоса я произнес, чтобы хоть немного поднять настроение Алене. Мы были у меня дома. Я хотел проводить ее домой, но она сказала что-то про отчима, очень плохого. Из ее тихих и срывающихся на плач, слов, я смог разобрать только, что он может оказаться дома. Чайник забурлил и выключился. Я налил чая в две кружки. Специально не стал разбавлять кипяток холодной водой – после мороза улицы хотелось как следует согреться, к тому же я чувствовал, что нам предстоит не слишком легкий разговор. Не спеша, помешивал сахар, давая Алене время полностью успокоиться. Рядом крутился кот, Лапик, положил ему в чашку печенье… Принеся кружки в свою комнату, где на кровати, поджав ноги, сидела Алена, протянул ей одну. Не сразу мы заговорили. Я чего-то ждал, и все не знал с чего начать. Начала она. Но ее голос вновь был суховат. На ней снова была маска отчуждения, неприятная маска, которую столь часто я ощущаю и на себе. - В последнее время со мной что-то не так – сказала она, как будто цитируя свой дневник - Угу – отпив осторожно глоток, я кивнул. Я сидел на кровати рядом с ней и не видел ее лица. - Я не про видения… Не только о них. Я не могу разобраться в себе. В окружающих. Они все… они… - Наседают, окружают плотным кольцом – подсказал я. - Не только. Они учат, все хотят доказать свою правоту и научить жить. Я не люблю, когда так… когда так делают. Это навязывание приводит к сомнениям. Сомнения приводят к разочарованию, и все это ведет к отчаянию. – Она замолчала. - Нет, что же я такое говорю, я хотела сказать совсем не это. Это всего лишь слабость последних дней. - Но с этой слабостью сталкиваются, наверное, все люди, мыслящие несколько иначе. Я, например, в некоторой степени, завидую тем высокоинтеллектуальным зубрилам, что уезжают учиться в престижные заведения Европы. И дело не в том, что я хотел бы учиться в подобных местах с возомнившими о себе снобами, презирающими всех, но не видящими дальше собственного носа. Просто я знаю, меня с моими тройками-четверками и недоразвитыми талантами никто не услышит. А их… - А они станут сильными мира сего. И все будут стремиться к престижу и богатству, глядя на них. Мы для них будем неудачниками – «лузерами». - Человек не рожден для счастья – это заблуждение. Земля – место очищения от грехов, очищения огнем. Если верить некоторым людям… Однако, они просто закрывают глаза на правду, на нас. И вновь молчание, нарушаемое тихим прихлебыванием горячего чая. И ветром. Но, кажется, Алена снимала маску, явное нежелание делиться своими проблемами с кем-то постепенно проходило. Она сказала: - У Рэя Брэдбери есть роман «451° по Фаренгейту»… Не читал? Он о недалеком будущем, которое удивительно напоминает наше настоящее. В этом времени люди перестали читать серьезные вещи и поэзию; то, что заставляет думать запрещено и сжигается, нередко с владельцами этой литературы. Для уничтожения огнем были созданы специальные пожарные команды. Осталась лишь развлекательная индустрия: глупые передачи, танцевальная музыка. Люди забыли заботы, жевали то, что им давали, а кому это не нравилось… Понятно, в общем, - репрессии, Сталин… И когда началась война, люди не обратили на нее внимания, зная, что все, как обычно, хорошо закончится, все пройдет стороной. Но в считанные минуты города превратились в пепел. Очередной период задумчивого молчания. Подумать было о чем. И снова Алена продолжала диалог. - Недавно в газете, в «Ладе», было про блаженного – взрослого мужчину с умственной отсталостью, в сущности, невинного ребенка, по вине пьяниц – родителей, лишенного дома и средств проживания. Сегодня – юродивый, год назад – проводник поезда, ставший бомжом и умерший у всех на виду на скамейке у «ШУМа». Или старик, примерзший к полу в своей квартире. А завтра, завтра – мы, никому не нужные, не умеющие жить. А могут только те, кто умеет подстраиваться. Но подстраиваться – значит, погрязнуть в разврате, льстивости и эгоизме. Примирение со злом, безразличие к несправедливости и излишнее самомнение – это самое худшее, хоть и самое распространенное, что есть в человеке. И подстраивание под эту действительность превращает людей в ничтожные эгоистичные существа. У Гете есть такие строки, произнесенные Фаустом как клятва при споре с Мефистофелем: «Пусть мига больше я не протяну, В тот самый час, когда в успокоенье Прислушаюсь я к лести восхвалений, Или предамся лени или сну Или себя дурачить страсти дам, - Пускай тогда в разгаре наслаждений Мне смерть придет!» (перевод Б.Пастернака) - «Запомним!» - усмехнулся я. - Самое страшное – мы смотрим на людей, окружающих нас и не видим их. И нам все равно, куда ковыляет этот старичок, почему эта женщина так печально глядит в окно маршрутки. И думают об этом немногие. И тяжело только нам. - «Этот мир не ждет гостей и детей своих не крестит… Только нет земли и родины у блаженных и юродивых». Так всегда было. - Тяжело думать об этом, тяжело понимать. Но еще труднее – знать. А я, я знаю, я вижу и чувствую, если на человеке печать смерти. Как Олеся из повести Куприна. Я знаю. Задумчиво посмотрев на нее, я глотком допил остатки чая и решился спросить… ГЛАВА 11. Дом И вот мы были здесь. Каким-то дворами, каким-то пустырями, но были здесь. Это место было реально. Так же как и Дом. Такое же, как во сне, место страха и одиночества. Те же деревья, заросли кустарника, проросшего даже сквозь небольшие трещины в асфальте и почти покрывшего единственную небольшую дорогу, проложенную в этом месте. Сам дом был со всех сторон окружен высокими деревьями, вершины отдельных доходили даже до шестого этажа. Сам Дом также ничем не отличался от виденного во сне: галерейный, девятиэтажный, с черными глазницами окон. Отсутствие каких-либо отличий от виденного во сне, лишь сильнее добавляло ощущение нереальности, ощущение очередного сна. И так же, как во снах, этот дом внушал глубокий страх своей мрачной отчужденностью от внешнего мира. Не только дом явно был заброшен. Даже присутствия обитания бомжей я не заметил: ни бутылок, ни окурков… Ни одного шприца или старой газеты, контейнер для мусора также пустовал. Здесь вообще не было ничего намекающего на жизнь. Совершенно безлюдное заросшее место, где не слышно даже далекого городского шума, ни одной проезжающей машины. Не знал, что в пределах города может быть такое место, пусть и где-то на окраине. Но не только шум города безмолвствовал здесь. Вскоре, начинаешь понимать, что ощущение давящей гнетущей тишины, обусловлено и отсутствием природных звуков – здесь не чирикали птицы, да и не было их здесь. Лишь заросли кустов и деревьев тихо шелестели под легким и ласковым дуновением прохладного ветерка в этот солнечный, но морозный день. Погода походила на ту, когда мы с Аленой беседовали на кладбище, разве только, что небо не было затянуто тучами, а было очень светлым и безоблачным. Тем не менее, само место по атмосфере удивительно напоминало кладбище. Мы с Аленой долго молча смотрели на Дом. Только ее присутствие уверяло меня в том, что это не сон. После длительного молчания, едва слышимым шепотом, я произнес: - Это он. Из снов. Негромко, но не шепотом Алена спросила: - Ты когда-нибудь был здесь? Я отрицательно покачал головой. - А ты знаешь, что это за место? - Нет, никогда раньше даже не слышал о нем. - Я тоже. И этот дом… Мы ведь не пойдем туда? - Не знаю. Я бы хотел… - начал я, но Алена резко оборвала меня. - Нет, мы не пойдем. Ты, что, не чувствуешь? - Чувствую. Ощущаю. Но хотел бы… (хотел бы узнать, что в доме, чтобы, возможно, узнать и что это за место) … А ты здесь что-нибудь видишь? Я имею в виду твои, ну, видения. Она молчала, всматриваясь в пустые окна, и, наконец, несколько обижено, сказала: - Нет, ничего. Но я думаю, что если мы пойдем в дом, то и ты и любой другой, что-нибудь увидит. Ясно же, что там что-то было. - Вряд ли, любой. Вряд ли, это место открыто всем, иначе о нем все бы давно знали. - То есть, мы, типа, избранные? – Алена насмешливо усмехнулась. - Ну, можно сказать – я говорил серьезно. – Такое чувство, что этот дом похож на нас, меня и тебя: обиженный и отчужденный, он скрылся в собственном укромном уголке, где его никто не видит. Может поэтому, он открыт нам. Алена покачала головой. - Нет, ты не чувствуешь: это место пропитано страхом и скрытой угрозой. Здесь зло. Мы не можем быть похожи на него. - Алена, после всего, что я написал, после всего, что сделал, я не знаю, чего во мне больше, добра или зла. Но разве сотворил я что-то хорошее за всю свою жизнь? И вряд ли сотворю. А разочарования, неприятности… Я ненавижу себя за это, за свою глупость, за все. - Не слишком ли ты строг к себе? – она посмотрела мне прямо в глаза. – Ты кого-нибудь убил? - В рассказах – да. А рассказы, как и сны, имеют свойство оживать. - Даже если и так, не ты будешь виноват в смерти. И с чего ты взял, что именно сочинения воплощаются в жизнь? Может, они только предугадывают ее? Я не понимаю тебя. У меня такое чувство, что тебе уже все безразлично, и ты не борешься за свою жизнь. - Может и так. - Я не понимаю. Теперь настала моя очередь заглянуть ей в глаза: - Мы живем с тобой в очень близких мирах, Алена, но все же, разных. Я тоже в тебе не все понимаю. Она отвернулась и прошептала: - Пойдем отсюда. * * * Аскар Сагатович, преподаватель химии в одной из актауских школ, уже около месяца жил, находясь в состоянии алкогольного запоя. И не подозревая, что уже уволен с работы. Полдня пил, полдня спал. Проводил бессонные ночи у окна, наблюдая двор. Наблюдая бомжей, копошащихся в мусорных баках, не думая, что он уже почти такой… Наблюдая за их вечными «друзьями» – собаками. И сейчас, та же печальная картина: почти голый мужик сидит на табуретке перед окном, рядом с ним, на столе, бутылка, а за ним на старом, обшарпанном кресле лежит, ворочаясь в беспокойном сне, исхудалый и облезший пес. «Дураки, дураки, что со школой не понимают»… бормочет он себе под нос и пес приоткрывает глаза. Глядит ему в спину потухшим взглядом. Но хозяин о нем забыл и обращается не к нему. Собака закрывает глаза и ждет смерти. Хочет смерти, устав от побоев хозяина, ставшего так быстро бессердечным. * * * События, которые я опишу ниже, случились на следующую ночь после нашего с Аленой визита к Дому. Визита, полного печали и последующего страха. Следующие события также реальны, однако гораздо более ужасны. Подобного ужаса я не испытывал доселе, разве, что во сне с сатанистами. Впрочем, этот случай в очередной раз заставил меня задуматься: а во сне ли? Несмотря на то, что последующие события и были столь ужасны, они все же легко объяснимы естественными факторами реальной жизни, но от этого они не становятся менее страшными. * * * Я проснулся среди ночи и не понимал, что же меня разбудило. Но что-то было действительно не так. Что-то разрушало привычную тишину. Я не понимал что. Проснулась мама (отец уже неделю как на вахте). А я, окончательно просыпаясь, начал улавливать значение тех звуков, что нарушали тишину. Это было какое-то царапанье, царапанье за входными дверьми… Лежа с раскрытыми глазами, я слышал, как мама подошла к дверям и, открыв первую из них, громко, едва не крича, спросила: «Кто?!». Сердце учащенно билось. Я начал понимать суть происходящего. Я слышал, как мама подошла к телефону и набрала номер, (неужели???) короткий номер, и почти истерично произнесла: - Алло, милиция? Ко мне лезут воры! Адрес… Я встал и быстро оделся. Понял, что что-то забыл. Вспомнил и одел очки. В первую очередь пошел на кухню и взял большой нож. Проходя мимо входной двери, я отчетливо увидел, что ее кто-то дергает с обратной стороны. А дверь закрыта лишь на щеколду, не на замок! Она может вот-вот сорваться. Мама стала ее держать. Не то царапающие, не то клацающие звуки прекратились, но кто-то за дверью по-прежнему дергал ее. Совершенно молча, он просто с короткими интервалами в несколько секунд тянул ее на себя и отпускал, вновь тянул… Подумав, я взял со столика дезодорант. Мне казалось, что я действую на удивление логично и обдумано, несмотря на мучивший меня страх. Я выглянул в окно. На освещенный светом фонаря, прикрепленного к нашему дому, двор, въехала машина. Увы, обычная машина. Еще пару минут я смотрел в окно в надежде, что помощь вот-вот явится. В глухой промерзшей тишине за это время не раздалось ни звука. Отойдя от окна, еще несколько минут, стоя на одном месте, сжимая в правой руке нож, а в левой - дезодорант, я шепотом читал молитву. Все это время, мама держала за ручку дверь, а кто-то с обратной стороны продолжал ее дергать. Шепча «Отче наш», я вспомнил как однажды, в девятом классе, Нариман, бывший одноклассник спросил меня, верую ли я. - Верю ли я? Да… Да. – Ответил я и тут же спросил. - А ты? Он отрицательно покачал головой, но с каким-то сомнением. Тогда я задумался: а верю ли я? Сейчас, испытывая глубокий ужас, я искренне верил. Сейчас я мог ответить, не задумываясь. Мама попросила меня подержать дверь. Пока я держал ее, она снова позвонила в полицию. Ей ответили, что уже выехали. Следующие минуты были кошмаром. Кто-то за дверью продолжал дергать дверь. Так же бессмысленно, с интервалами, не прибавляя силы; только снова добавились эти царапающие звуки. И мне казалось, что я слышу его дыхание за дверью. Может , это был ветер, может, воображение. Мне хотелось отпустить эту дверь, просто закрыть вторую, более толстую. Пусть он оторвет эту дверь, но вторую он бы не смог. Только бы не встретиться с тем, кто за дверью. Только сейчас я догадывался о том, кто это мог быть. Но не мог даже сформулировать мысль, столь чудовищной она мне казалась. Чудовищной, но не нереальной. Я не хотел смотреть в пустые бессмысленные глаза соседа. Как тогда, на кладбище… Я молился. Лапик крутился поблизости. Подошла мама и сказала, что полиция приехала, я дал ей держать дверь. Я больше не мог выносить такой близости с чем-то, что сопело и негромко царапалось за дверью. Она посмотрела в глазок, но ничего не увидела. В подъезде не было света. Но и полиция никого не увидела. Пришлось сказать, что «воры» ушли до их приезда. Высунулись соседи и подтвердили, что слышали, как кто-то пытался открыть нашу дверь, потом, видимо ушел. Он ушел. Но безмолвный страх остался. Я боялся того, что он вернется за мной. Ведь я – свидетель его воскрешения. …Если это действительно был он. ГЛАВА 12. Еще один дождь… Да, они все не понимали меня, они не любили и не питали ни капли уважения к тому, что нравилось мне. Да, потому что, в то время как все «прогрессивное человечество» слушало попсу и рэп, и гуляло до ночи, глотая экстази на дискотеках, я слушал Агату Кристи («О, тоска без начала. О, тоска без конца») и Пикник, зачитывался допоздна рассказами Лавкрафта и Эверса, сатирой Булгакова, вникая в суть… А если это не удавалось, то хотя бы просто «варился» в образах. Я выбрал то творчество, которое мне действительно было близко по духу и мироощущению, мне нравилась философия. Я любил копаться в сознании, любил заглядывать чуть глубже, чем надо, «читать между строк». Они так не умели (или не хотели уметь), потому они не понимали смысл этого, потому они не понимали меня. Сначала это тревожило, а потом стало частью жизни. Но было обидно за некоторых... Кристину, например. Что ж, однажды Алена ответила Гульмире Заировне, которая саркастично называла ее «белой вороной», ответила, и я тихо завидовал ее способности всегда сказать нужные слова: «Есть белая овца среди черных овец, есть белая галка среди серых ворон...» И лишь позже я услышал эту песню Nautilus-pompilius´a «Наша семья». А следующие строки были таковы: «Она не лучше других, она просто дает представление о том, что нас ждет за углом». * * * «У реки, где со смертью назначена встреча, У моста, где готовятся к страшным прыжкам, Кто-то нежно кладет тебе руки на плечи И подносит огонь к побелевшим губам. Это сестры печали, живущие в ивах, Их глаза, словно свечи, а голос – туман. В эту ночь ты поймешь, как они терпеливы, Как они снисходительны к нам…» Она грустила в темноте, а по окнам стучал дождь… Закрытая дверь комнаты заглушала звуки квартиры, и она не слышала, как отчим бьет маму, как кричит матом. Она была одна. И лишь в ушах, вливаясь сквозь маленькие наушники, Вячеслав Бутусов напевал ей тихую песню. «Сестры печали идут за тобою, Пока не умрешь. Идут за тобою, Пока не умрешь…» Сестры печали были с ней, так же как девушка, потерявшая крылья и одинокая птица, и тот безумец, который так в нее влюбился, поднялся вслед за ней, и разбился с ней вместе… И это не давало сойти с ума. Вячеслав Геннадьевич создавал спасительный барьер между безумием жестокости и объяснением смысла… Она была одна, она не была одинока. Был кто-то еще. И можно было забыть про дождь и про всех, кто тебя окружает. Внутренний мир открывал спасительные двери. * * * «О Боже, я и ты в тени у воды. Шли дорогою мечты И вот мы сохнем как цветы. Одуванчики – девочки и мальчики. Глаза блестят ла-ла-лайла, Но это яд ла-ла-лайла.» Я улыбался. Завтра все решится. Грустная улыбка осознания и покорности. Завтра я умру. «Дворник, милый дворник, Подмети меня с мостовой». Улыбка грустного веселья последнего дня. «Дворник, дворник, Жопа с метлой». Прошло немало времени, однако его могло быть больше. Вспоминалась ли жизнь? Разве что, последние три года, потому что, несмотря ни на что, именно они были осознанной жизнью. Именно они определили выбор, определили судьбу… Никто ничего не знал, и знать не мог. А я ничего не хотел. Возможно, еще не все потеряно, возможно, мне вдруг повезет… Не переставая, весь вечер лил дождь. Но он заканчивался, заканчивался день. Один из любимых альбомов Агаты Кристи подходил к концу. Хотелось прослушать все, но нельзя. Возможно, еще успеется. Возможно. «Мы выпили жизнь, но не стали мудрей. Мы прожили смерть, но не стали моложе». * * * За окном тихо и печально накрапывал дождь. Еще один… Стекло покрылось мокрыми разводами, но за ними она видела голую и пустынную улицу. Осень давно вступила в свои права. Начался урок, и ей пришлось отойти от окна и сесть за парту. Погрузиться в мысли. Она хотела домой. В душе было также как на улице. Она хотела туда, в пустую тишину. Было 7 ноября. Все было как прежде. Она не почувствовала изменений. Все были теми же. И Саши не было. Она знала, почему. Он пошел в то место, где, как ему казалось, найдет ответы. Ему не надо было идти туда, она чувствовала это и надеялась, что он откажется от своего решения. Да и она не могла еще раз идти туда. Все было как прежде. Лишь неделю назад похоронили Гульмиру Заировну. Перегруженную маршрутку, на которой 32-летняя учительница возвращалась с работы, просто перемололо выезжающим навстречу КАМАЗом. Это было ДТП, но перед глазами Алены по-прежнему стояли полные ненависти лица родственников Гульмиры Заировны. Эти лица смотрели на одноклассников Алены, они смотрели на нее. Не могла Алена забыть и проклятья, что шептала им в спину мать Гульмиры Заировны. На следующий день в школу приходил священник. Учеников и учителей в этот день пораньше отпустили домой. А священник занялся чисткой школы: обрызгиванием стен святой водой и чтением молитв. Позже учителя говорили, что причиной смертей и несчастий, как оказалось, было небольшое старинное захоронение, на котором построили школу. Непонятным оставалось, почему только в последнее время души усопших проявили такую бурную деятельность (до этого за 10 лет в школе умерло только два человека). Священник отслужил панихиду по умершим и упокоил их с миром. Алена этого не чувствовала. Все было так же. И те же лица: Гуля, Берик… И день еще только начинался. ГЛАВА 13. Заброшенный дом и кто был в нем. Я быстро шел и нервно оглядывался. Но пока не заметил никого. Хотя я прошел уже все расстояние от 29-го микрорайона, ** дома до фонтана с часами в 12-м. Я хотел получше рассмотреть этот город. Город с его всеми чертами небольшого провинциального городка: единственной центральной дорогой и ездящими по ней автобусами и маршрутками № 3, с магазинчиками, заполонившими все первые этажи домов, стоящих у центра и… эту осеннюю слякоть*. Но мое сознание не реагировало на мелочи, ставшие привычными, а искало их. Я бегло осматривал лица прохожих и их одежду. Некоторые смотрели на меня с непониманием, а то и вовсе странно. *Конечно, Актау сложно считать небольшим провинциальным городком. Город заметно растет, его улицы крайне редко бывают пустынными даже по ночам. Лет 5 назад и даже менее, конечно, все было несколько иначе. По ночам город не блистал огнями, и даже по центру было слишком много пустырей и недостроек (примером может служить Музыкальный театр, простоявший 10 лет в виде неопределенного каменного сооружения с черными провалами и лишь недавно достроенный за очень короткий срок). Но все же, по сравнению, хотя бы с Карагандой, Актау – провинция. Они были здесь. Я это знал. Покойник уже приходил за мной, значит, и они меня ищут. Они должны быть здесь, в центре, ничем не примечательные, наряду с обычными людьми И они появились. Уже у дома связи. Взгляд просто пробежал по одному из людей. На лишнюю секунду задержался на нем. И заметил как из - под рукава кожаной куртки на мгновение той лишней секунды вынырнул кончик длинного кривого ножа. Человек с неприметным лицом, лет тридцати, в кожаной куртке и джинсах стоял метрах в 6-ти от меня, но я увидел, как лезвие блеснуло на солнце. Похоже, больше никто и не увидел. Он медленно пошел ко мне. Я побежал. Не разбирая дороги, едва не сталкивая прохожих. Только пробежав два микрорайона, я рискнул остановиться и обернуться. Поначалу не увидел никого, но уже спустя мгновение мой взгляд встретился с глазами, - холодные и бесстрастные, они смотрели прямо на меня. Лицо не выражало эмоций. Он, по-прежнему, не спеша приближался ко мне. Простоял еще с секунду, всматриваясь в эти глаза, в эти ужасные невыразительные глаза, которые с мрачной ненасытностью следили за моим все возрастающим страхом. Еще мгновение и я бы сошел с ума. Но я побежал. Уже не оглядываясь. Перебежал через дорогу к шестому микрорайону и устремился вглубь. Отсюда я мог попытаться срезать путь до церкви и укрыться в ней, хотя и не был уверен в том, что он не может войти туда. Но мне надо было в другое место. И я помнил, что путь должен лежать где-то здесь. Обдумывая все это, я ни на секунду не замедлял бега. Ноги болели, вся грудь ныла, хотелось пить. Сердце учащенно билось и от бега и от страха, и казалось, вот-вот и разорвутся все те артерии, что удерживают его. Но я ни на секунду не замедлял шага. Ветер бил мне в лицо, но дождь немного стих. Ненавижу осень. На лицах встречных людей все яснее проступали зловещие ухмылки и пустые глаза мертвецов. Ударил гром и дождь пошел с новой силой. «Не уйдешь» – беззвучно шептали их рты (или это ветер?!), «От смерти не уйти», «Она везде найдет», «Она идет за тобой». В облике сатаниста с ритуальным ножом. Навстречу мне шагали нечастые потоки мертвых людей с бессмысленными взглядами, полными тупой враждебности. Небо затянуто серыми тучами. Время от времени раздавались громовые раскаты. И усилившийся дождь покрывал все впереди. Поскользнувшись на покрытом грязью песке, я упал, и очки потонули где-то в грязи, потому что, услышав неспешные шаги, хлюпающих по грязи ног позади себя, я после неудачной попытки нащупать их, просто бросился бежать. Дальше бежать. Потому что смерть не спеша шла за мной. * * * Я оказался там, куда стремился. Без очков я не могу рассмотреть четко ни одного предмета дальше трех метров от себя. Однако вижу общий вид и в знакомой местности легко пойму, что это за место. Хотя из-за проклятого дождя видимость была гораздо хуже, как при тумане. Дом, одинокий дом в заброшенном и заросшем дворе несуществующего микрорайона. Деревья раскачивались от порывов ветра, а капли дождя барабанили по карнизам пустых окон. И, несмотря на то, что на улице была середина дня, темное небо создавало иллюзию раннего вечера. Из зарослей кустов донесся какой-то звук, который мог быть шумом пробирающегося человека. С кривым ритуальным ножом. Войдя в Дом, я в едином порыве, вбежал по ступенькам до пятого этажа. Отдышавшись, я вышел на галерею и посмотрел вниз. Ветви раскачивающихся деревьев доходили даже досюда и сквозь их пелену я не смог разглядеть буквально ничего. Ни то, что внизу, ни, как бы я не напрягал слабые глаза, лишенные последней опоры – очков, но так и не увидел ни намека на город где-то там вдали. Я обернулся. И в ужасе отпрянул назад. На меня уставились одновременно порядка восьми пустых окон. Двери рядом с ними были, в основном, плотно прикрытыми и только одна беспрестанно похлопывала. За черными квадратными провалами можно было различить коридор и немного комнаты, в большинстве своем, абсолютно пустые… но не всегда. Перед глазами всплыли какие-то обрывки событий во всех этих квартирах разом. Какая-то кровавая вспышка давно забытых событий. Я внимательно осмотрел квартиры за этими голыми окнами и заметил, что почти везде они заросли паутиной и комочками грязи. По лестнице раздались шаги. Сначала я хотел бежать. Я совсем забыл о нем. И все-таки я полез в окно и, стараясь не смотреть по сторонам, скрылся за входной дверью. Рядом со мной была дверь в ванную. Из-за этой двери несло сыростью и затхлостью. Далекими, давно прошедшими временами. Временами, некогда, возможно, и светлыми и чистыми, временами, покрывшимися плесенью и ржавчиной водопроводных труб. Я всем телом ощущал окружающую меня паутину: она липла к куртке, к волосам и лицу. Но я сидел, вжавшись спиной в холодную и сырую дверь ванной комнаты, плотно закрыв глаза. Я ждал, слушая сквозь вой ветра и шум дождя, тихие шаги. Они четким эхом отдавались в стенах пустого дома. В стенах полного безмолвия. Я сидел, вжавшись спиной в сырую дверь ванной, дрожа от холода, холода и страха. Казалось, что время измерялось только этим эхом, эхом неспешных шагов. Они уже раздавались на площадке. Сейчас они направятся сюда, вперед по галерее, все так же неспешно. Как знаток живописи в картинной галерее, он будет останавливаться у каждого отверстия окна, и заглядывать в пустое, видное насквозь, нутро квартир. Будет заглядывать, и видеть потоки ливня с другой стороны. Будет ждать, выслушивая звуки дыхания и биения сердца. И идти дальше, от одной квартиры к другой, от восемьдесят первой к восемьдесят второй, от восемьдесят второй к восемьдесят третьей… И дойдет, дойдет до следующей. Я сжался в комок, еще крепче прижав колени к груди, еще плотнее опустив в них голову и обхватив их руками. Еще сильнее закрыв глаза. Сатанист на время задержался на этом этаже, видимо осматривая коридор галереи. Я перестал дышать. Он ушел, но я все еще не дышал. В нервном ожидании прошло еще около пяти минут, которые казались вечностью. Я был уверен, что не выдержу. Но вот я услышал шаги, спускающиеся по лестнице вниз, мимо этажа, где я укрылся. Надо было подождать еще немного, но я больше не мог. Осторожно вылез из окна и, прислушиваясь, начал медленно подниматься вверх. Почему-то мне казалось, что там безопаснее. * * * На верхних ступеньках, на подходе к площадке девятого этажа, я замер. На площадке у лифта, закрывая ход к галерее, на затянувшей все видимое пространство, раскачиваемой ветром, округлой, но с острыми углами, паутине, висел паук. Огромный нереальный паук. И, тем не менее, безволосое серое тельце и длинные тонкие ноги были слишком настоящими, чтобы поверить глазам. С виду обычный домашний паук. Только увеличенный до размеров крупной собаки. А вокруг были десятки обычных мелких пауков, а в стороне полупрозрачным силуэтом, похожим на другого огромного паука, висела неподвижная сброшенная кожа отвратительного создания. Я нахожусь в призрачном заброшенном доме, замкнутый между чудовищным пауком и фанатичным убийцей. Этого не может быть. Но ведь во сне возможно многое. Нельзя только проснуться в холодном поту. На улице прогремел гром. Я понял, что это не мой город. Сбежав по лестнице вниз, я бросился через перила площадки. Потому что понял, что это и не моя реальность… ГЛАВА 14. Эпилог Ранним утром четверга на скамье у свежей могилы сидела симпатичная девочка лет 16-ти. Небольшие печальные глаза слегка блестели от подступивших слез. Рядом лежал школьный рюкзак. Морозный ветер трепал темные волосы средней длины, собранные в небольшой хвостик. Легкая куртка не могла согреть в это холодное утро. Земля еще оставалась сырой от недавно прошедших дождей. Вокруг кружили и переговаривались вороны. Время от времени, садясь на надгробия и кресты, они подолгу внимательно смотрели на нее. Души злых людей следили за ней. А ей было уже все равно. Люди, которые ее понимали, умерли. У нее было две могилы, отца и эта. И ничего в этой жизни. Холодный дождь, Он скользит по лицу. Столь похожий На холодные слезы. «Все не так плохо» – Шепчет мне невидимый друг, Который приходит внезапно, Вот так, вдруг, вдруг. Я не верю ему. Кто друг, кто враг, В завесе дождя Не разобрать. Я любуюсь дождем В открытое окно. Пора спать, Но я в квартире одна И буду любоваться Им до утра. Слезами он скользит По лицу. Я буду ждать дня, Сквозь завесу дождя. Я буду ждать дня… День пришел, ничего не принес. Дождь прошел, но остался в ее душе. Ее унылые строки были бездарны. Она сейчас это поняла. Ей было уже все равно. Где-то вдали пронеслась стая чаек, гулким эхом раздался их смех. Смех над ее несчастной судьбой. Как бы то ни было, но она проживет эту судьбу. Она никогда не вернется в то место, чтобы попасть в тот мир, что очень похож на этот, но все же другой. В тот мир, что так похож на наш, но что-то его всегда отличает. В тот мир, куда ушел он, спрыгнув из окна своей квартиры. А то, что было на самом деле, она сохранит в сердце. * * * Но ведь это тоже лишь сон? ПОСЛЕСЛОВИЕ 1. Мое Почти Откровение – насколько оно мое. В первую очередь стоит заметить, что это не автобиографическое произведение, несмотря на то, что некоторые события, имевшие место быть, все же присутствуют. Также есть несколько реально существующих людей, являющихся прототипами некоторых персонажей, хотя, в большинстве случаев, имена изменены. Что же касается главного героя, то это, ни в коем случае, не автор, это лишь персонаж, с помощью которого автор передает свои взгляды на окружающие события, имеющие место, возможно, и в его жизни. Столь немаловажный образ, как человек, оказавшийся единственным близким главному герою, несколько сложнее. Он не подразумевает под собой какого-то реального человека, а являет собой собирательный тип, являющий, с одной стороны, почти полную схожесть с главным героем, с другой стороны, противоречащий ему. Это более сильный, имеющий волю к жизни, тип. Человек более трезво и менее отчаянно, смотрящий на столь же ужасную жизнь. Стоит также заметить, что для этого человека жизнь представляется ужасной, в основном, в силу жизненных обстоятельств (жизнь с отчимом, предательство подруг), благодаря которым, ему (человеку) открылся взгляд и на всю жизнь. Образ Алены ничто иное, как некая часть сознания/осознания автора, так же как и главный герой, Саня. Главной целью повести являлась все же не социальная тема школьной (и вообще жизненной) Системы, она явилась лишь основой для понимания жизненных убеждений автора. Окончательной целью являлось нагнетание (вовсе не ужаса) на читателя чувства безысходной тоски. Чувства, в котором столь часто пребывает ваш покорный слуга. Но если кто-то, прочитав сие творение, повнимательнее присмотрится к миру, в котором мы имеем несчастье жить, и быть может, изменит к нему свое отношение в соответствующую сторону, автор будет только рад. 2. Дома из снов. Теперь о самом творении. Для автора эта повесть являлась неким экспериментом и в области самопознания и в области социальных тем. Не очень аккуратное и порой бредовое повествование, включающее в себя массу ненужных, а иногда даже мешающих моментов есть свидетельство того, что автору еще слишком рано браться за самоанализ и чрезмерный символизм. Образы в повести – это, в основном, Дом и…Алена. Дом подразумевает собой самые чуждые и темные, скрытые, но существующие уголки подсознания автора. (этот дом похож на меня, такой же обиженный и отчужденный – говорит он, но и сам не верит, что может быть таким. – Здесь зло и угроза, он не может быть похож на меня). Огромный отвратительный паук на верхнем этаже дома, - видимо, некая душевная травма, представляющаяся автору чем-то мерзким и неправильным. Предполагается, что остальные образы, не столь важные, читатель разберет сам. Кстати, и образ Дома (домов) и образ паука позаимствованы из реальных снов. Совершенно излишними кажутся главы про сатанистов на кладбище. Возможно, это и так, но это лишь развлечение по нагнетанию атмосферы, как выясняется, неудачное. Еще хотелось бы немного вспомнить все то, что было сделано до, и подвести черту под Моим Почти Откровением как новым уровнем творчества, несколько более высоким, нежели цикл Они. 3. То, что ушло… Итак, холодной и страшной зимой 2002 года были написаны Они, положившие начало одноименному циклу. Главным недостатком Они (как и двух продолжений), на мой взгляд, является американизация сюжета. В первую очередь это заключается в английских именах и названиях, зачастую выдуманных. За последующие полгода было написано немало рассказов, как длинных, так и коротких. Наиболее интересными мне представляются Древний склеп и Пять ночей в деревне. Но останавливаться на них не имеет смысла. С середины лета 2002 приостанавливается так бойко начатая работа над циклом Они и возобновляется спустя год, летом 2003. За это время появляются Фэнтези Тьмы и Хаоса. Из четырех рассказов важную роль играет последний, писавшийся полгода – Неизвестный герой. В этом рассказе присутствуют некоторые философские размышления и довольно интересный сюжет. Дописанные Они пополнились всего тремя (или же четырьмя, если считать Балкон) рассказами. Сгоревшая больница – едва не первый рассказ, где присутствует символизм и вообще уделено внимание реальной жизни. Символизм заключен (если кто не понял) в образе самой сгоревшей больницы, олицетворяющей некое место, где те, кого называют заблудшими душами, обретают приют. Смысл заключен в том, что если отнять у них даже столь сомнительное пристанище, заблудшие люди обрекаются на неспокойные скитания. В данном случае больница сгорает, оставляя психически больных (и теперь уже мертвых) скитаться среди людей. Ритуал Анубиса – рассказ на тему «до чего доводит фанатизм» или «что бывает с людьми, которые смеют прикалываться над вещами, дорогими другому человеку». И вот, собственно, Мое Почти Откровение, первая редакция (а точнее, наброски) которого были написаны еще осенью 2003. Ну а то, что получилось в результате, вы только что прочитали сами. И напоследок: Я танцую не в такт, Я все сделал не так, Не жалея о том. Я сегодня похож На несбывшийся дождь, Не расцветший цветок». Я невидим (Пикник) В тексте приводятся цитаты из песен групп: Пикник (автор – Эдмунд Шклярский, кроме (5) – Э.Шклярский и Алина Шклярская). 1. Ночь (Дым – 1982, Иероглиф – 1986, The best – 1998). 2. Осень (Чужой – 2002). 3. Здесь под желтым солнцем ламп (Чужой – 2002). 4. Мы как трепетные птицы (Харакири – 1991, The best – 1998).. 5. Этот мир не ждет гостей (Тень вампира ( & Вадим Самойлов) – 2004). 6. Еще один дождь (Стекло – 1997). 7. Я невидим (Родом ниоткуда – 1988) Nautilus-pompilius (автор – Илья Кормильцев). 1. Эти реки (Чужая земля – 1992, Акустика – 1996). 2. Нежный вампир(& Аквариум) (Яблокитай – 1997). 3. Наша семья (Разлука – 1986, Никомуникабельность – 1988, Акустика – 1996). 4. Сестры печали (Яблокитай – 1997). Агата Кристи (автор – Глеб Самойлов, кроме (2) – Э.Шклярский и Алина Шклярская). 1. Нисхождение (Позорная звезда – 1992). 2. Этот мир не ждет гостей (Тень вампира (Пикник & Вадим Самойлов) – 2004). 3. Тоска без конца (Opium – 1995). 4. Дворник (Opium – 1995). А также из трагедии Иоганна Вольфанга Гете «Фауст» (1773-1831) часть первая. Осень 2003,весна 2004,осень 2004 Цитировать
бред? Постояный Гость Группа: Участники Сообщений: 320	Добавлено: 22-05-2005 10:16
	еще раз спасибо....чем больше раз я читаю, тем больше люблю твое почти откровение....огромное спасибо...мне давно так ничего не нравилось... Цитировать
бред? Постояный Гость Группа: Участники Сообщений: 320	Добавлено: 22-05-2005 18:03
	НЕ ЛЕНИТЕСЬ! ПОЧИТАЙТЕ! Цитировать
AleKs4d Новенький Группа: Участники Сообщений: 21	Добавлено: 28-05-2005 23:58
	Много же людей тебя послушали А вообще,где владелец форума...Хоть он-то обязан читать все! А-то как-то пусто тута...особенно если учесть, что на агата ру еще не открыли форум Цитировать
бред? Постояный Гость Группа: Участники Сообщений: 320	Добавлено: 29-05-2005 10:15
	да и правда что-то все вымерли..... но это пока.... А ДЕНИС ОХРИМ ИСЧЕЗЗЗЗЗ... но мы оживим форум..... он еще станет известным!!!! Цитировать
AleKs4d Новенький Группа: Участники Сообщений: 21	Добавлено: 04-06-2005 23:01
	Так-с, оффициальный форум открыли... впрочем, пока там не больше людей чем здесь... Может, и к лучшему... Цитировать
neKastaneda Зарегестрируваный Группа: Участники Сообщений: 7	Добавлено: 23-07-2005 21:22
	Кто сказал, что бесполезно биться головой об стену?! Хлоп, на лоб глаза полезли, лоб становится кременным... Цитировать
AKBorMan Зарегестрируваный Группа: Участники Сообщений: 3	Добавлено: 13-01-2006 00:16
	Дааа.... , ну ты тут и по написал..., я это в жизнь не прочту , ну ладно, рас бред? хвалил, то я сохраню текст, мож потом как-нибудь решусь и прочитаю твои откровения. _ Агата Кристи Рулит! Цитировать
Агата Кристи Новенький Группа: Участники Сообщений: 17	Добавлено: 02-02-2006 18:59
	СУПЕР!!!! Цитировать

Страницы: 1

Раздел:  --== Все разделы ==-- ------------------------------------------------------------- Всё о группе Всё о участников группы Фан Клуб Концерты группы Обмен АГАТОВСКИМ материалом Ваше Творчество Общение Технический Раздел вопросы политики Неофициальный форум рок группы АГАТА КРИСТИ / Ваше Творчество / Мое Почти Откровение(повесть)