|
| [ На главную ] -- [ Список участников ] -- [ Зарегистрироваться ] |
| On-line: |
| По реке бытия... / Копирайт (с.) / Заметки на полях страны. |
| Страницы: 1 |
|
| Автор | Сообщение |
|
Е.К. Гость |
Добавлено: 05-03-2008 19:28 |
|
У меня в ушах бананы... ...Что, в общем-то, не так уж и необычно: у всех в ушах бананы. Никто не слышит никого, вновь и вновь подтверждая правоту Хемингуэя, однажды заметившего, что язык существует не для того, чтобы общаться, а для того, чтобы скрыть невозможность общения. Не в том смысле, что с кем-то "невозможно общаться!", а в том, что общаться и вообще-то невозможно. Никому. Ни с кем. Пообщаемся? "Общаться" предполагает "иметь общее". То общее, к которому в процессе общения мы апеллируем и которое мы, следовательно, опознаем как одинаково известное обоим собеседникам. Будем апеллировать, например, к такому понятию, как "Россия" - кто же не знает, что такое Россия? Никто не знает, что такое Россия. Статья из Энциклопедического словаря - только доказательство того, что у слова "Россия" есть референт, иначе говоря - то, к чему слово это на самом деле отсылает. А вот каково оно это "на самом деле"... "Сумма мнений за вычетом слишком индивидуальных интерпретаций" - понятно, не маленькая! Но если представить себе эту "сумму мнений за вычетом слишком индивидуальных интерпретаций" на фоне хотя бы только знаменитого "умом Россию не понять", то, видимо, лучше и не заикаться о России: в высшей степени расплывчатый референт! Лингвистика последних десятилетий активно пользуется категорией "конфликт тезаурусов": за пугающей иноязычностью этой категории стоит не менее пугающая повседневность языка, изобилующая противоречиями в толкованиях самых что ни на есть распространенных слов. Банан, размещенный в ухе у каждого из нас, оказывается, стало быть, не только замечательным "фильтром" - мы слышим только то, что хотим (можем?) слышать, - но и восхитительным "изолятором" - мы не слышим того, что не желаем (не способны) услышать! Глосса в составе твоего словарного запаса значит в составе моего словарного запаса то же самое... с поправкой на банан, служащий препятствием на пути к нашему пониманию друг друга. Хотя... если бы мы - прямо вот сейчас! - вынули бананы из ушей, наши барабанные перепонки разорвались бы, фактически сразу же не выдержав напора неизвестных нам - "чужих" - смыслов. Попробуйте, например, представить себе состояние человека, не имеющего нашей - многолетней, постперестроечной - подготовки, которому предлагается найти в своем тезаурусе аналог российскому слову "демократ"! Не найдет ведь... И не помочь ему извне: того, чем обросло... заросло слово "демократ", никакими языковыми средствами не опишешь и ни в одном Толковом словаре не найдешь. Так что держи банан в ухе - и береги барабанные перепонки! Вспомнилась шутка приехавшего в Россию немца: "Где бы тут найти того, к кому приложить слово "демократ"?" Забавно, а? И заметим мимоходом: при не слишком-то, в общем, серьезном искажении смысла исходного слова "демократия"! Случай, кстати, далеко не уникальный, если рассмотреть, например, значение слова "коммунальный" на фоне значения слова "коммуна" или значение слова "ленинец" на фоне значения слова "Ленин"! "Конфликт тезаурусов" - это не конфликт слов. Это конфликт значений одного и того же слова в сознании разных носителей языка. Когда смысловые сдвиги начинают превышать критическую массу, люди просто перестают слышать, а стало быть, и понимать друг друга. А утратив общие ориентиры, они утрачивают и саму возможность речевого взаимодействия. Вот тогда-то и вступает в силу "закон Хемингуэя": языком начинают пользоваться не для того, чтобы общаться, а для того, чтобы скрыть невозможность общения. И слово "демократ", например, начинает летать от одного к другому - этаким мячиком для игры в пинг-понг, - отныне ничего уже не означая. Недавно в семье моих приятелей появился совсем тощий приблудный кот. Его назвали Демократ... Кто-то (уже не помню кто... может быть, и я сам!) пару лет назад опасался, что настанет такое время, когда любое слово окажется в состоянии иметь любое значение. И тогда будет все равно не только, что и как называть, но и то, называть ли, а также общаться ли... на фоне наступившего наконец "тотального взаимопонимания"! Пока такое время не пришло, но приветы, посылаемые нам оттуда - из будущего, - уже слышны. Я имею в виду вот что: в повседневном обиходе появляется все больше и больше речевых ситуаций, в которых всё-равно-что-сказать. Скажите что-нибудь, что хотите - и считайте, что справились с коммуникативным заданием! На вопрос "как дела?" можно, конечно, и не отвечать, памятуя, что собесед-нику это, вообще говоря, неинтересно, но как-то оно будет уж вовсе демонстративно - не отвечать... Так что лучше не "не отвечать", а отвечать все-равно-что. Например: "Отлично!" Или: "Отвратительно!" Или: "Никак!" Ответ будет в любом случае один и тот же (вас же не слышат!): "Ну что ж... рад за тебя. Пока!" В принципе, вовсе не обязательно отвечать связно - можно, скажем, построить диалог следующим образом: - Привет, как жизнь? - Скумбрия в томате! - Ну что ж... рад за тебя. Пока! Именно так разнообразил в свое время речевую практику дивный польский поэт Константы Ильдефонс Галчиньский - почему бы и нам не воспользоваться той же методой... и теми же словами - "скумбрия в томате"? Очень полноценный диалог в результате получается - вы не находите? И не надо испытывать ужас! Потому что всё на самом деле в полном порядке - спросите специалистов в области языка. Они теперь все чаще говорят об "ослаблении референтных связей", то есть о случаях, когда слова утрачивают связи с предметами и... теряют почву под ногами. Тогда-то и возникают речевые ситуации, в лингвистической среде называемые "фатическими". Откуда происходит это слово, не очень понятно даже лингвистам, зато понятно, что оно означает. Фатическая речевая ситуация - это ситуация, которую в обиходе принято обозначать как пустословие. Разговоры о погоде - классический тому пример. К ним прибегают для контакта - контакта в чистом виде, притом что контакт в чистом виде - это не общение. Для контакта-в-чистом-виде вовсе не нужно иметь ничего общего: он есть соприкосновение речью. "Ну и холодно сегодня!" - "Ужасно холодно!" После этого вполне можно сказать: "Прощайте!" Но можно и не говорить. Между прочим, погода - одна из самых "безопасных территорий". Сравните хоть с обращением за сигаретой как способом входа в речевой контакт! "Закурить не найдется?" - "Я не курю". - "А в морду не хошь?" Тут все очень стремительно обычно развивается. Но контакт по поводу сигареты остается фатическим, потому что к сигарете как таковой чаще всего вообще отношения не имеет: и у того, кто просит закурить, и у того, кого просят, сигареты обычно лежат в кармане. Великий немецкий философ Витгенштейн как-то высказался в том духе, что проблемы взаимопонимания возникают только тогда, когда язык находится в действии. Когда язык "на холостом ходу" - проблем не возникает. Прочувствовать глубину этого суждения нам особенно легко сейчас, когда огромное количество речевых ситуаций общения превращается в "холостые", фатические. Это хорошо знают, например, те, кто занимается торговлей, а кто ею теперь не занимается? Или рекламой... ею тоже занимаются сегодня практически все. Коммерсанты предлагают товар, которого нет в наличии, людям, знающим, что его нет в наличии, последние платят деньги (которых обычно тоже нет в на-личии) - и только после этого начинаются разговоры "как же так все у нас получилось", причем разговоры такие могут продолжаться целыми днями! А рекламные работники, обращая наше внимание на качество настойчиво предлагаемых ими товаров, на самом деле о качестве их часто даже отдаленного представления не имеют, а имели бы - скорее всего, не рекламировали бы. Что же касается нас, простых смертных, которые чаще всего оказываются в функции покупателей или зрителей... эх, да что про нас говорить! "Скажите, а эти ботинки завтра не разорвутся?" - "Да вы что, они и детям вашим будут верой и правдой служить!" Насколько диалог этот отвечает реальному положению дел, знают все, кто носит ботинки. Знают они и то, что вопрос задан напрасно. Знают и то, каким будет ответ. И вполне способны представить себе, что - при данных обстоятельствах - за ответ мог бы сойти и любой другой, например: "Молочные продукты полезны для здоровья" или "Александр Сергеевич Пушкин - великий русский поэт". Уровень соответствия такого ответа только что заданному вопросу строго тот же. Реальность при этом находится далеко от места речевого взаимодействия. Если это так, то неудивительно, что люди не слышат друг друга. Самый процесс "вслушивания" становится избыточным: в подавляющем большинстве ситуаций нам известно и то, что скажем мы, и то, что скажут нам, и то, что останется несказанным. Язык "на холостом ходу" не создает проблем... Потому-то банан в моем - или в вашем - ухе из функционально необходимой "заглушки" постепенно превращается в обычное украшение... подобно какой-нибудь прославленной в боях кривой сабле, которую эстеты от интерьера вешают на ковре. Говорите, я не слушаю! Копенгаген |
|
|
Е.К. Гость |
Добавлено: 05-03-2008 20:00 |
|
Человечек, Луна и Николай как синонимы, или попытка исследования полноты. Ноябрь 6th, 2006 “Анонимное письмо” Человечек, Луна и Николай отнюдь не только потому синонимы, что в известном смысле (во всяком случае, автору данной статьи известном) все слова - синонимы. Хотя даже одного этого было бы вполне достаточно, чтобы прямо тут же и закончить статью, коротко попрощавшись с уже горячо любимыми тобою читателями. Тем более, что читатели, особенно знающие, что синонимы - это слова, которые обозначают одно и то же, но звучат по-разному, уже, вне всякого сомнения, согласны с автором. Ибо очевидно следующее: все слова обозначают одно и то же. (Осип Эмильевич Мандельштам: “Ни одно слово не лучше другого”). И понятно, что вопрос о том, означают ли два разнозвучащих слова одно и то же, есть лишь вопрос масштаба. Скажем, европейская часть России, Германия и Дания, при “немасштабном подходе”, - вещи совершенно разные. Но стоит сменить масштаб - и все они превращаются (становясь синонимами) в Европу, отличающуюся от Америки. При смене масштаба на еще более крупный отличия между Европой и Америкой перестают быть существенными: Европа и Америка, становясь синонимами, начинают обозначать одно и то же - планету Земля. Продолжающееся укрупнение масштаба еще более увеличивает количество синонимов и приводит к появлению понятия “солнечная система” - и так безнадежно далее. В принципе нет никаких двух разных слов, которые - под определенным углом зрения - не могли бы оказаться синонимами. И все-таки дело не в этом. А в том, что “человечек”, “Луна” и “Николай” самые что ни на есть синонимичные синонимы - и для того, чтобы прочувствовать это, отнюдь не требуется космического масштаба. Достаточно просто знать, что относятся они к одному и тому же объекту - или, если угодно, субъекту. А именно тому, который получается в результате сложения “точки, точки, запятой” и нескольких прочих частностей. Математика есть самая забавная из наук, считал Чарлз Латуидж Доджсон (синоним - Льюис Кэрролл). А уж он-то имел право судить о математике так же смело, как о литературе (в этом смысле математика и литература были для него синонимами. Впрочем, они и так синонимы). Потому что наука, в которой “два” всегда “больше”, чем “один” - даже если перед нами два карлика и один великан, - действительно забавна! Геометрия, кстати, ничуть не менее забавна - взять хоть и понятие “точки”. Как наука пространственная, геометрия могла бы, например, озаботиться тем, во что превратится точка, когда приблизится к нам (а превратиться она может практически во что угодно, ибо любой предмет издали воспринимается как точка!). Но геометрия этим отнюдь не озабочена: точка - и все тут! Что касается орфографии, то и эта наука, синонимичная двум первым, тоже есть наука совершенно безразличная: ей неважно, кто (или что) за кем (или за чем) следует. Ставь запятую - и порядок! Взять хоть такое предложение: Блондинки (запятая), шатенки (запятая) брюнетки всегда привлекают мое внимание, с одной стороны, и такое, как: Слоны (та же самая запятая) помидоры (та же самая запятая) казахи всегда привлекают мое внимание, - с другой стороны! Поэтому оперирование математическими и геометрическими категориями, а также категориями орфографии часто приводит к смешным результатам - например, из, условно говоря, точки, точки, запятой, минуса, палки, еще одной палки и двух синонимов к ним - рожицы смешной, а также огуречика (при некотором, всегда одном и том же, стечении обстоятельств!) получается субъект. В разных странах разный, но, по существу, один и тот же: в России он называется “человечек”, в Германии - “Луна”, в Дании - странным образом Николай. Таким образом, данные три слова, связанные с одним и тем же субъектом, оказываются - в соответствии с непреложной силой факта - синонимами в самом точном смысле этого термина. Кстати, те (из еще оставшихся, наверное!) читателей, кто продолжает упорствовать и не считать приведенные в заголовке - да уже и не только в заголовке! - слова синонимами, тоже совершенно правы, поскольку всякому, находящемуся в своем уме (а например, не в уме автора данной статьи), распрекрасно понятно, что “человечек”, “Луна” и “Николай” - отнюдь не одно и то же. Причем все портит, на первый взгляд, Луна - “человечка” с “Николаем”, допустим, как-то можно еще примирить!.. (На самом деле их примирить нельзя, но это выяснится позднее - впрочем, и сейчас уже можно резонно заметить, что далеко не каждый “человечек” есть “Николай!”). Текст-архетип, тщетно пытающийся воспроизвестись сразу в нескольких культурах, неизбежно становится несколькими текстами, утрачивая черты архетипа. Dura lex, sed lex. Состав этих текстов и будет интересовать праздного автора. Текст-архетип восстанавливается без труда. Обязательными, то есть повторяющимися из культуры в культуру, компонентами - при соблюдении принципа “бритвы Оккама” (”Сущее не умножается без необходимости”) - со всей отчетливостью выступают “точка”, “точка”, “запятая” и “минус”. Это так называемые глубинные, или сущностные, понятия, без которых ни один текст анализируемой группы существовать не может. Комбинация данных компонентов приводит к образованию некоторой структуры - сразу или постепенно. Быстрее всего этот процесс происходит по-немецки: устремленные к универсуму немцы оставляют нас практически сразу: “Punkt, Punkt, Koma, Strich, / Fertig ist das Mondgesicht!” (”Точка, точка, запятая, штрих, /Вот и готово лицо Луны!”). Похвальная лаконичность. Немецкий взгляд на вещи: острый и точный. Путь, который предлагается нам пройти, есть прямой короткий путь без отклонений, причем устремлен он непосредственно в небо. Больше мы ничего не услышим - разве только “оттуда” (”Фауст”, часть вторая!). Здесь же, на земле, у нас отныне нет интересов: раз взглянули и - schцnen Dank. Нас увлек универсум. Умиляет слово “fertig” (”готово”), звучащее по-немецки браво: слово это окончательно, как приговор суда, не подлежащий обжалованию. Граница нашей активности обозначена настолько решительно, что только идиот захочет действовать дальше: ибо дальше ничего нет! Мы брошены одни под открытым небом - с пустыми руками и ногами. Почти столь же конкретно - во всяком случае, на первом этапе - мыслят датчане: “Punktum, punktum, komma, streg,/ Sеdan tegnes Nikolaj!” (”Точка, точка, запятая, штрих,/ Так рисуется Николай!”). Правда, продукт датского мышления ощутимо менее “универсален” - практически вообще не универсален: он конкретен, как меню в студенческой столовой. И никаких небес даже не обещается: результат представлен в виде худосочной “единичности”, наделенной именем собственным (причем даже не очень понятно, чьим собственным, но во всяком случае это не собственность датчан!). То есть практически где сели - там и слезли. И, если бы датский текст кончался прямо тут, за датчан было бы очень грустно. Впрочем, за них все равно грустно, но совсем по другой причине, речь о которой впереди. Что касается русского текста… “Точка, точка, запятая, /Минус - рожица смешная” (вариант: “рожица кривая”: у нас, у русских, ничего приятного просто так не скажут!) есть текст “крепко сшитый”, но огорчительно “не ладно скроенный”. Такой текст способна спасти - и спасает, правда из последних сил, - только интонация, причем интонация нарочитая, в сущности демонстративная: этакий невероятный нажим на рожицу! Без нажима рожица ускользает в область небытия, не успев даже оформиться, поскольку текстовый фрагмент “минус-рожица-смешная” означает фактически вычет (или вычитание) рожицы из текста. Неподготовленный ребенок, которому монотонно прочтут начало, останется на всю жизнь ошарашенным: предлагаемая к осуществлению математическая операция - нарисовать точку, точку, запятую и отнять от них рожицу смешную - приводит даже не к датскому исходу (”где сели, там и слезли”), а просто к полному разочарованию, поскольку мы со всей очевидностью остались с носом! На следующем этапе анализа немецкий текст (ускользнувший, как мы еще помним, в область любезного немецкому сердцу абсолюта) выбывает из игры - быстро, честно и скучно сделав свое дело. С нами остаются лишь датский и русский текст, которые идут бок о бок, как начавшие забег скаковые лошади. Причем, если датский текст пытается еще как-то “догнать” немецкий и вернуться к утраченной вследствие “Николая” философичности, то русский просто сразу же деградирует в какую-то удручающую “почвенность”. “Streg og streg og kugle-rund” (”Штрих и штрих, и правильный круг”), - упорствует датский текст, в то время как русский орудует уже “палкой, палкой” и “огуречиком”, окончательно сбившись с философской тональности на какую-то чуть ли не подзаборную. Поразительным образом не может русское сознание долго удерживаться на уровне отвлеченного мышления, замещая чистые символические понятия вытащенными из чулана наглядными до неприличия образами! Потому-то, видимо, и не получается у нас “человека” - получается только “человечек”, этак стыдливо выскочивший на минутку… причем выскочивший разочаровывающе недоделанным: не то без “рук”, не то без “ног” - сразу и не поймешь (”Палка, палка” - это либо только руки, либо только ноги. Либо - в самом крайнем случае - одна рука и одна же нога). “Человечек” существует в виде некоего не удавшегося как следует продукта - так сказать, “побочного продукта” эволюции: достраивать “продукт” до “гармонически развитой личности” приходится уже впопыхах - не в специально отведенное для этого время, а как всегда, в последний момент. Во всяком случае, “ноги” или “руки” этому калеке приходится дорисовывать уже “сверх программы” - стремясь суетливо уложиться в тот короткий промежуток времени, за который произносится “Вот и вышел человечек!” С “человечком”, стало быть, русский текст и остается: смущенно предъявив миру эту творческую удачу, состоящую из точек, запятой, минус-рожицы, палок и - что самое отвратительное! - “огуречика”, русский текст смывается в кусты. Дальше поведет нас за собой только датский текст - и поведет основательно, что обещано уже следующей строкой. Она характеризует еще не завершенного “Николая” с точки зрения его здоровья и психического состояния: Николай оказывается “бодрым, непосредственным крепышом” - даже при отсутствии жизненно важных органов. Представляете, каким же он будет при их наличии? Две очередные строки опечаливают, однако не особенно (”Пока у него дыра в кармане, но помни, малыш, что ее нужно зашить!”): понятно, что такое заботливое внимание к “обустраиванию” крепыша-Николая потом им же и окупится сторицей. Первый куплет заканчивается приделыванием недостающих частей тела, конкретно поименованных (потому что предыдущие “Штрих и штрих” означали отнюдь не руки и не ноги, как наиболее легкомысленные подумали, а две (!) вертикальные линии шеи)… - стало быть, что там дальше идет: “Руки, ноги, а на ногах сапоги…” Если кому-то непонятно, для чего сапоги, то следующая строчка как раз это и объясняет: “Так Николайсен сможет ходить” (”Sе kan Nikolajsen gе”!). Вот! Чтобы вы чего-нибудь другого не подумали насчет сапог… “Николай” более не “Николай” уже - он превратился в “Николайсена”, и зачем-то это, видимо, было надо. А все дело в том, что Николайсен - не имя, а фамилия. Как-то начинает быть подозрительно, не оснует ли этот Николайсен тут у нас целую семью… род целый, династию эдаких бодрых крепышей-николайсенов - тем более, что впереди еще пять куплетов, таких же длинных, как первый! Но во втором куплете полноценный уже Николайсен пока один - и, видимо, потому, что, достигнув физического совершенства, тем не менее не успел как следует освоиться в жизни, однако делает успехи. Приобретает шляпу (так что теперь он в сапогах, с зашитым карманом и в шляпе), причем с невинной и даже благородной целью - чтобы особенно вежливо кого-нибудь приветствовать (кого - не сказано), и постепенно начинает становиться зажиточным: вокруг него собираются стада домашнего скота - блеющие овцы, мычащие коровы и теленок, каким-то образом “освежающий морду”(”mens en kalv sin mule kшler”). Лирические пейзажные зарисовки небогатой датской природы продолжают отвлекать наше внимание от Николайсена - в третьем куплете цветут цветы, аист кормит аистенка фрокостом (вторым завтраком, извините), над одним из окрестных домов развевается датский национальный флаг, кошка играет с мышкой… - и, видимо, все это не к добру. Так оно и есть: на пятой строке зажиточный теперь уже Николайсен внезапно становится зрелым и начинает подумывать о девушках - строго говоря, об одной (”en”!) девушке. У нее, по представлениям Николайсена, должны быть свежие алые щеки, и, кроме того, она должна плести из цветов венки. Казалось бы, таких просто не бывает, ан нет! Уже в четвертом куплете целеустремленный Николайсен обнаруживает одну, восклицая: “Так вот же она!” (”Der er hun jo”!). “Она” имеет ямочки на щеках - две (”to”!), как щепетильно указывает текст, чтобы мы, не дай Бог, не подумали, будто щеки девушки изрыты оспой. И занимается девушка именно тем, о чем мечталось Николайсену: она плетет венки из цветов - красных, зеленых (?) и синих - и связывает букеты соломинками. Текст щедро обещает, что венков она сплетет много… сообщается и сколько именно: семь (”syv”) для Николайсена и семь (”syv”) для себя. В пятом куплете Николайсен и Ингер (так, оказалось, зовут забавницу) идут венчаться в церковь под колокольный звон и объясняют пастору свое желание сочетаться узами брака таким замысловатым образом: “Дорогой прест, мы хотели бы пожениться, устроить свадьбу, завести дом, сад со сливами и яблонями, поросенка, овец, кур и киску”. Против такой программы ни один “прест”, само собой, не устоит - и уже к концу куплета получившая благословение парочка отправляется восвояси. Тут наконец начинается шестой куплет, в котором ветер-озорник ласково треплет алые щеки Ингер, белые овцы Николайсена блеют “все, что хотят” (”alt, hvad de formеr”), летают многочисленные бабочки и делается резонный вывод - как же без этого! - что на Земле все прекрасно, пока на ней живут такие милые детки! Тем, слава Богу, и завершается - не сказать, что неожиданно! - бесконечное это повествование, между тем как Николайсен и Ингер отправляются, видимо, плодить обильное потомство. Иначе говоря, повествование в конце концов просто ударяется оземь, но белым лебедем не оборачивается - оборачивается упитанными “кузнецами своего счастья” (пока двумя). Так, стало быть, с тремя нашими текстами обстоят дела… Обстоят то есть самым безотрадным образом, ибо гениальный текст-архетип фактически побежден бездарными вариациями. Текст-архетип, задуманный и, может быть, неоднократно осуществленный в прошлом как высокая и потому чрезвычайно абстрактная (на уровне математики, геометрии и орфографии) конструкция, преобразовался в результате нескольких - отраженных и не отраженных здесь - попыток переосмысления, т.е. “приспособления-к-себе”, в ряд национальных клише, выполняющих в лучшем случае социальную роль прибаутки, в худшем - социальную роль пародии-на-нацию. И как тут не вспомнить Гомера, утверждавшего, что “подвиги героев - лишь песни последующих поколений”. Автор данной публикации сказал бы “песенки” и откровенно предпочел бы текст-архетип практически любому “более полному” варианту. Ибо полнота не есть набитая чем попало пустота. Полнота вообще, наверное, ничем не набиваема: она монолитна. Когда текст-архетип начинает наполняться “подробностями”, подробности не вписываются в него, а приписываются к нему. А поскольку любые приписанные подробности излишни, они и оказываются синонимичными. Тем не менее философы и школьные учителя (ненужное зачеркнуть) считают, что “Набор синонимов создает полный концепт объекта”. Мнение это вполне можно принять, добавив только: “… или разрушает полный концепт объекта”. … видимо, существуют конструкции, не допускающие варьирования. Видимо, такие первичные конструкции лучше всего заучивать наизусть - подобно постулатам этики, которые разрушаются тогда, когда возникают “конкретные случаи” трактовки незыблемых этических догматов. Видимо, синонимия есть лишь следствие наших нечетких представлений о мире. И, видимо, прав не автор данной статьи, утверждающий, что в языке все слова - синонимы, а академик Л.В. Щерба, высказавшийся на сей счет гораздо умнее (что важно) и гораздо короче (что не менее важно): в языке, дескать, вообще нет синонимов - есть просто плохое знание языка. Доброжелатель К счастью, если рассматривать тексты эти как множество, то множество это оказывается не пустым (!), и притом связным множеством. А то, что множество это - в эвклидовом, разумеется, пространстве (где мы со всей очевидностью и находимся) - является еще и компактным, то есть имеет сразу три предельных точки, принадлежащих этому множеству (иначе говоря, три текста, каждый из которых сколь угодно близок к двум другим), вызывает уже просто неприкрытый восторг! Ко всему прочему множество является счетным: его элементы возможно пронумеровать совершенно натуральными числами, что автор статьи смело и делает: один, два, три. Для желающих испытать полный кайф автор может сообщить, что наше множество относится еще и к разряду совершенных множеств, ибо не имеет изолированных точек: каждый текст - по тексту-архетипу - совпадает с двумя другими текстами как предельными точками! Копенгаген, 1999 |
|
|
Е.К. Гость |
Добавлено: 05-03-2008 20:03 |
|
Само собой не разумеется Вербальное воскресение В сущности, между творожной массой и пиджаком от Пьера Кардена нет никакой разницы. Это я не к тому, что они взаимозаменяемы в любом контексте — понимаю небось, что пиджаки не едят, а творожной массой не покрывают тело! — это я совсем к другому. Причем к такому «другому», которое так с налету и не опишешь… не знаешь даже, как и подойти-то к нему половчее! Мне вспоминается эпизод из совсем советской жизни — начала 80-х каких-нибудь годов… Дед, в очередной раз придя из магазина без творожной массы, отчитался: «Мне начинает казаться, что я хожу в магазины, чтобы поговорить — спросить, нет ли творожной массы, и услышать в ответ, что нет. Причем впечатление от разговоров остается такое, как будто я творожной массы уже и поел!» В те времена в стране продавались слова — написанные огромными буквами на фасадах магазинов и над соответствующими отделами в них: «Колбасы», «Сыры», «Птица» и так основательно далее… притом что в реальности соответствующих предметов иногда и в помине не было. Нас это не удивляло: к тому времени мы уже привыкли жить при социализме, которого не было, в условиях демократии, которой не было, в окружении братской семьи народов, которой не было… А потом из толпы неожиданно вышел мальчик Горбачев и сказал, что король голый. Мы не знали, что с этим сведением делать, поскольку соответствующая андерсеновская сказка на этом как раз кончалась… Кстати, продолжение ее все равно не сулило бы ничего неожиданного: так и так предполагалось, что голый король прикроет чем-нибудь свою наготу и опять примется править страной. Совсем недавно, идучи по центральной пешеходной улице Копенгагена, Стрёгет, в обществе одной моей приятельницы, я снова услышал те же — почти те же! — такие знакомые мне слова. Только на сей раз их произнес не дед, а приятельница. Поглядывая на витрины знаменитых магазинов, она в никуда сказала: «В этих магазинах продают слова… Слово „Босс“, слово „Матиник“, слово „Коттонфилд“… За слова платят бешеные деньги. То же самое без слов стоит в десять раз дешевле». Ответ на это у меня был готов — и я его немедленно предъявил: «А в газетах продают другие слова — «демократия», «благосостояние», «европейское единство»… «Ты думаешь?» — с ужасом спросила приятельница. Я думаю, но с каждым днем все меньше. Поскольку с каждым днем становится все очевиднее, что так оно и есть: мы живем в вербальном мире… Помните передачу «В мире слов»? Вот в мире слов мы и живем… в какой бы части света ни находились. Видимо, это не проблема пространства: где мы живем. Видимо, это проблема времени — когда мы живем. Мы живем в самом начале XXI века… Золотой век, Серебряный век, Железный век — это всё были века предметные. Нам выпал Вербальный век, открывающий новую эру — Вербальную эру. Эру, когда предмет, не имея более ценности сам по себе, приобретает ценность сопровождающих его слов. Помните, из советского отрочества: «Ява», напиханная в пачку из-под «Мальборо», становится «Мальборо»! Константин Сергеевич Станиславский предложил когда-то «вживаться в образ» через предметы: надень берет, закури трубку — почувствуешь себя морским волком. Время велит иначе: назови себя морским волком — берету и трубке не останется ничего иного как поспешно «материализоваться» поблизости! В этом смысле между пачкой творожной массы и пиджаком от Пьера Кардена, действительно, нет никакой разницы: в том и в другом случае нам предлагается купить слова. И если у кого-то есть еще иллюзии насчет того, что, покупая слова «Пьер Карден», мы непременно покупаем еще и качество… купите себе Пьера Кардена на любом ближайшем вещевом рынке в Москве! А вот в педантичной до головокружения Дании не так давно одна совсем неправдоподобная для этих краев история обошла чуть ли не все газеты. Некий очень молодой человек «покупал» виллу за виллой — выбирая те, что подороже, но не платя за них ни эрё. При покупке он пользовался исключительно вербальными «средствами существования» — словами. Одно магическое слово украшало взятую напрокат машину, другие — одежду, сигареты и зажигалку… На этом фоне прочие слова оказались пригодными вместо документов — ничего не предъявив видавшим виды монстрам недвижимости, молодой человек обошелся именем и фамилией (вымышленными), титулом (придуманным), названием места работы (фиктивным), рассказом о доходах (несуществующих)… Просто поразительно, как благоговеющая перед документами Дания могла попасться на такую бендеровскую тактику. Но попалась ведь… Волшебная сила слова! В мире вообще все больше ситуаций, когда слова с успехом могут заменить обозначаемые ими предметы и действия. Апогей этой угрожающей тенденции — телефонный секс: в ходе его «осуществления» называние сексуальной эмоции равно переживанию сексуальной эмоции. Впрочем, речь здесь не о таких «заменах»: речь о словах, которые предъявляются не вместо предметов, а в качестве таковых. То есть о словах, вообще не соотнесенных с реальностью. В какой-нибудь седой древности мы бы грубо сказали: конкретно речь у нас идет о вранье. Сегодня мы так не скажем — и не потому, что мы стали немножко более воспитанными (впрочем, на это — попутно! — хотелось бы все-таки понадеяться), но потому, что вранья — как дезинформации — чаще всего и нет. А есть всякий раз одна и та же игра, участники которой изначально осведомлены о том, что в игре этой используются слова, с реальностью не соотнесенные. Главное же правило такой игры — не подать виду, что мы это знаем. То есть пользоваться словами как «означающими нечто» — при полной уверенности, что на самом деле они не означают ничего. Как в прочих играх: я царь… хоть, конечно, не царь никакой, но тем не менее будем считать, что царь! Будем, стало быть, считать, что второй год стоящая у входа в метро совсем юная девушка, только что потерявшая родителей и оставшаяся с семью малолетними братишками на руках, попала в петлю Мёбиуса и что написанные на ее маленьком транспаранте события происходят ежедневно, трагически воспроизводясь (см. «День сурка») и ни на шаг не подвигая ее в светлое завтра. Будем считать, что срок годности дорогого продукта, предназначенного в пищу (например, хоть и черной икры — состарившейся, но от этого еще более легендарной), истекший пять месяцев назад, еще не истек — и на самом деле слова «август 2001 года» означают, например, «март 2002 года». Будем считать, что уровень доходов россиян действительно растет, что демократические тенденции в обществе живут-и-побеждают (как когда-то идеи Ленина), что репутация России в странах Запада и Востока всё упрочивается и упрочивается, что военная мощь России сегодня снова заставляет задуматься стратегов в Европе и за океаном… Будем считать, что действительность, в которую мы всё глубже пускаем корни, есть реальная, а не вербальная действительность. Хоть иногда и отчетливо узнаются в новых мантрах контуры прежних мантр — из давно-ушедшей-в-прошлое эпохи до безобразия развитого социализма. Прежние мантры воскресают на глазах: «догнать и перегнать Америку» перефразируется в «выйти на уровень заокеанских производителей», «советский образ жизни» превращается в «российский менталитет», «принцип демократического централизма» — в «государство с сильным центром»… Для тех, в чьей памяти свежи еще события десяти-пятнадцатилетней давности, не составляет труда возвести новые стереотипы к старым. Впрочем, дело, конечно, не в таких парафразах: Вербальное воскресение означает даже не столько воспроизведение словесных стереотипов проклятого прошлого, сколько игнорирование реальной действительности и предпочтение ей действительности вербальной. На фоне немыслимой активизации виртуальной составляющей в нашей жизни со всей очевидностью наиболее благоприятной средой для выживания оказываются слова. Все, стало быть, остается по-прежнему. «Мы в мир идем, прикрывшись словом, и умираем за слова», — как писал один покойный поэт. И все бы ничего, да только не дает покоя воспоминание о страшной болезни, поразившей жителей Макондо в романе Габриэля Гарсия Маркеса «Сто лет одиночества»: помните, когда люди ни с того ни с сего начали забывать названия предметов и вынуждены были прикреплять на каждый табличку с соответствующей надписью? Тогда прогноз Маркеса оказался совсем печальным: что-то насчет того, что действительность неизбежно должна была исчезнуть, как только забудутся значения слов… А тогда уже недалеко будет и до того, чтобы есть пиджаки и покрывать тело творожной массой: безумие ведь и начинается тогда, когда пропадают представления о реальности. Копенгаген — Москва |
|
|
Расея Гость |
Добавлено: 18-03-2008 03:11 |
|
Вспомнился старый анекдот про чукчу: - Скажите, у вас есть зеленка? - Да. - А какого цвета? И, действительно, фраза "как дела" уже настолько осточертела, что аж хочется бежать по дальше от того, кто задает этот вопрос. Потому что я по просту не знаю, что на него ответить! А даже если и отвечаю, то ответ мой служит лишь переходной ступенью в разговоре. Ну вот, вроде бы и поговорили. Мы дружим. Завтра опять об этом же поговорим. И все время будем только об этом говорить, ведь больше не о чем! Потом настанет момент, когда что-то произойдет и мы начнем это обсуждать - будет куда интереснее. И торговля хорошо задета. Чего стоят только одни гипер-супер-пупер компании, по типу эльдорадо, м-видео и прочих, обещающих золотые горы за "сущие копейки" (только не понятно, чем эти копейки "с(с)ущие"). Скажу более - во всем виноват маркетинг. Это даже и не профессия - это вид существ (что-то типа человека, только намного хитрее, проворнее - наподобии скользкой гадюки, скорее уж). Как выразился А. Лебедев: " Маркетинг — многоступенчатая система по сниманию ответственности со всех участников процесса на всех этапах убийства мыслей". Эти "твари" способны убить все, что угодно и толпа, как стадо баранов, бежит, сломя голову за тем, что они ей предлагают. "купите у нас три крышки от унитаза по цене четырех и четвертую получите в подарок!" Не правда ли щедры? А когда пишут объявления в газетах крупным шрифтом про супер низкие цены, а внизу меееленьким, после звездочки: супер цены действительны только, если вы купите у нас весь магазин целиком! Или хитрый маневр с зачеркиванием старой цены (только не понятно откуда они ее взяли, ведь этой цены у них никогда не было и не будет) и написанием рядом новой - более выгодной. Вышеописанная автором гадость распространяется с неимовернейшей скоростью и, скоро, все мы превратимся в обезиан. Будем смотреть "дом2" и тупеть с каждым днем; русский язык ограничится несколькими словами (превед, креведко, медвед); будем слушать тупую музыку, по типу "фактор 2"; будем смеяться над тупыми шутками "comedy club" и ржать, когда нам будут говорить: вы - дураки! (для этого достаточно послущать Задорнова). |
| Страницы: 1 |
|
| По реке бытия... / Копирайт (с.) / Заметки на полях страны. |