|
| [ На главную ] -- [ Список участников ] -- [ Зарегистрироваться ] |
| On-line: |
| По реке бытия... / Копирайт (с.) / Книга Милосердия. |
| Страницы: 1 |
|
| Автор | Сообщение |
|
Леонард Коэн Гость |
Добавлено: 13-01-2007 13:43 |
|
Книга милосердияSpeaking In Tongues Лавка Языков ЛЕОНАРД КОЭН КНИГА МИЛОСЕРДИЯ Перевел М.Немцов Leonard Cohen Book of Mercy © 1984 by Leonard Cohen © М.Немцов, перевод, 1998 I 1 Я остановился и прислушался, но он не пришел. Я начал заново, чувствуя, сколько утратил. Чувство углублялось, и тут я услышал его слова. Я перестал останавливаться и перестал начинать, и поддался сокрушению невежеством. То было стратегией, и я совсем не работал. Много времени, годы были истрачены так ничтожно. Теперь я торгуюсь. За его любовь я предлагаю пуговицы. Умоляю о милосердии. Медленно он уступает. Останавливаясь, приближается он к своему престолу. Нехотя ангелы позволяют друг другу петь. Переменами настолько нежными, что их нельзя отметить, двор возводится на лучах золотой симметрии, и вновь я певец в нижних хорах, рожденный пятьдесят лет назад, чтобы вознести голос свой вот так высоко -- и не выше. 2 Покинув царя, я начал репетировать, что скажу я миру: долгие репетиции, полные исправлений, воображаемых аплодисментов, унижений, эдиктов отмщения. Я вздувался, взяв в закоперщики свои чаяния, я боролся, я расширялся, а когда срок вышел, я родил обезьяну. После некоторого неизбежного недопониманьица обезьяна обернулась против меня. Хромая, спотыкаясь, бежал я обратно, к выметенным дворам царя. «Где твоя обезьяна?» Потребовал царь. «Приведи мне свою обезьяну.» Работа медленна. Обезьяна стара. Она кривляется за решетками, изображая руки наши во сне. Подмигивает моему официальному чувству настоятельности. Какой царь, хочет знать она. Какой двор? Какая трасса? 3 Я слышал, как душа моя поет за листиком, сорвал листик, но тут услышал, как поет она за пологом. Я разорвал полог, но услышал, как она поет за стеной. Я разрушил стену, как душа поет против меня. Я возвел стену снова, заштопал полог, но лист обратно посадить не смог. Я держал его в руке и слышал, как душа моя поет могуче против меня. Вот каково учиться без друга. 4 Проискав среди слов и так и не найдя покоя, я отправился к тебе, я просил тебя усладить мне сердце. Молитва моя разделилась на ся, устыдился я тому, что снова обманут, и, сокрушенный, посреди громкого разгрома, вышел я сам усладить усладить себе сердце. И здесь нашел я свою волю, хрупкую тварь, изголодавшуюся среди терновника, женщин и змей. Сказал я своей воле: «Приди, давай подготовимся к тому, чтобы коснулся нас ангел песни,» как вдруг снова опустился я на ложе поражения в глухой ночи, прося пощады, ища среди слов. С двумя щитами -- горечи и надежды -- поднялся я осторожно и вышел из дому, дабы спасти ангела песни оттуда, где приковала она себя цепями к наготе своей. Покрыл я наготу ее своею волей, и встали мы в царстве, сияющем на тебя, где Адам таинственно свободен, и среди слов искал я слов, что не отклонят волю мою от тебя. 5 «Дай отдохнуть мне,» вскричал он в панике с верхушки кипы дней. «Дай отдохнуть мне в день отдохновенья,» умолял он с престола праздности. «Царь этот тяжел в руках моих, я больше не могу поддерживать Фараона.» Он приколол свой воротник ко тьме, чтоб даже не вздохнуть, и раскрыл книгу во гневе, чтобы уплатить сполна закону. Ангел, у которого не было подлинных полномочий, сказал: «Ты опечатал все врата, кроме вот этих; следовательно, вот тебе немного света, соизмеримого с твоим крохотным мужеством.» Позор его вскарабкался сам, найдя себе высоту, с которой пролиться. Затем слова послаще раздались в голосе, что был еще бесшумнее: «Я веры своей не возлагаю на человека, да и на ангела не полагаюсь.» И сразу Тора запела ему, и коснулась волос его, и на мгновение, как дар его старейшим воспоминаниям, увенчан он был невесомым венцом, венцом, что снимает тяжесть, и носил его он, пока сердце не смогло сказать: «Как драгоценно наследие это!» Венец, что отталкивается от букв, венец, словно роса, дающая траве испить бусинки свои от тьмы, словно мамин поцелуй в начале войны, словно отцовская рука, от которой сияет чело, венец, не ставящий никого царем над равными ему. «Заведи меня поглубже в Шаббат свой, дозволь мне сесть у ног могущественных, кого навеки ты увенчал, и позволь мне изучить, как отдыхают они. » 6 Садись, Хозяин, на этот грубый стул похвал и правь взвинченным сердцем моим своими великими указами свободы. Из времени ты вытащил меня к моим дневным трудам. Из тумана и праха слепил ты меня, дабы постичь бессчетные миры меж венцом и царствием. В разгроме полном я пришел к тебе, и принял ты меня с такой сладостью, что я и вспомнить не посмел. Сегодня ночьюя пришел к тебе опять, оскверненный стратегиями и пойманный одиночеством своего крохотного имения. Установи закон свой в этом обнесенном стеною месте. Пусть девять мужей придут вознести меня в свою молитву, чтобы мог я пошептаться с ними: Благословенно имя славы царствия во веки веков. 7 Я толкал свое тело из города в город, с крыши на крышу, чтобы увидеть, как купается женщина. Я слышал свое ворчание. Я видел, как блистали мои пальцы. Затем изгнание сомкнулось вокруг меня. Затем началось наказание; мелкое бесцельное убожество, не в сердце -- в горле, затем изъялось тело, птицы запели сокровищу мусора, затем мировая амнезия, призрак мылся и гадил. Затем судило меня лицо того, кого я обхитрил. Затем страх правосудия. Затем, в десятитысячный раз -- действительность греха. Затем воссиял Закон, и память о том, чем он был, слишком далекий, слишком чистый, чтобы постичь его. Затем стремился я к тому, чтобы стремиться к тебе, чтобы познать всю боль разлуки. Сколь долго еще должен быть я лишен присутствия души? Сколь долго поддерживать мятеж этого отрицанья? О повелитель моего дыханья, сотвори же человека вокруг этих ноздрей и собери мне сердце к притяженью имени своего. Вылепи снова меня одним высказыванием и отверзи снова мне уста своею похвалой. Нет жизни, кроме той, что утверждает тебя, нет мира, по которому пройти, кроме того, что создал ты. Прости меня, часами этими и этой полночью. Дай мысли этой хозяина, а призраку этому -- камень. и не дозволяй бесам хвалиться твоим милосердием. 8 В глазах людей падает он, и в своих собственных глазах -- тоже. Он падает со своей высоты, преткнулся он о свои свершенья. Он падает к тебе, он падает познать тебя. Это печально, говорят. Узрите же позор его, говорят те, кто следует за ним по пятам. Но он падает сияюще, к тому свету, к которому он падает. Не виден им ни тот, кто подъемлет его, когда он падает, ни как меняется его паденье, а сам он изумлен, пока сердце его не возопит благословить того, кто держит его в его падении. И, падая, слышит он, как вскричало его сердце -- оно объясняет, почему падает он, почему он должен пасть, и он сдается этому падению. Благословенно ты, пожатье падающего. Он падает в небо, он падает в свет, ничто не сможет сделать ему больно, пока он падает. Благословен ты, щит падающего. Обернутый своим паденьем, скрытый в своем паденьи, он отыскивает место, он вбирается в него. И волосы отлетают назад, и одежда раздираема ветрами, а он поддерживается, утешенный, вступает он в место своего падения. Благословенны вы, объятья падающего, основа света, хозяин человеческой случайности. 9 Благословен ты, давший каждому по щиту одиночества, чтобы не смог забыть тебя человек. Ты -- истина одиночества, и одно только имя твое обращается к нему. Укрепи одиночество мое, дабы исцелился я во имя твое, что превыше всех утешений, изрекаемых на этой земле. Только именем твоим могу устоять я в лихорадке времени, только когда одиночество это -- твое, могу я возвысить грехи свои к твоему милосердию. 10 Ты усладил слово на моих устах. Сын мой тоже слышал песню, что не принадлежит ему. От Авраама до Августина народы не знали тебя, но крик каждый, каждое проклятье вздымаются на основании твой святости. Ты поместил меня в это таинство и позволил мне петь, но только из этого любопытного уголка. Ты привязал меня к отпечаткам моих пальцев, как привязываешь любого, кроме тех, кому оковы не нужны. Ты привел меня на это поле, где могу я танцевать с переломанным коленом. Ты благополучно подвел меня к этой ночи, ты вручил мне венец тьмы и света, и слезы, чтобы смог я приветствовать своего врага. Кто может рассказать о славе твоей, кто может сосчитать твои обличья, кто осмелится истолковать внутреннюю жизнь бога? А теперь ты кормишь моих домочадцев, сбираешь их ко сну, к грезам, видеть сны свободно, ты окружаешь их изгородью всего, что видел я. спите, сын мой, моя маленькая дочь, спите -- у этой ночи, у милости этой нет границ. 11 Он вернулся с молитвы к кошке у себя на коленях. Накормил кошку, выпустил ее погулять при лунном свете и скрылся в страницах Авраама. Как только что обрезанный, спрятался он, и ждал весь в доверии к исцеленью. Возникали лица женщин, толковали ему себя, соединяли черты с характером, красоту с добротой. Различные семейства приходили к нему и показывали все кресла, в которых он может сидеть. «Как же мне выразить это нежно?» говорил он. «Хотя мне очень нравится ваше общество, наставления ваши здесь напрасны. Я всегда выберу женщину, которая унесет меня, я всегда буду сидеть с семейством одиночества.» Сказав много слов ободрения, гости его уходили, и он еще глубже таился в укрытии своем. Просил он, чтобы сердце его нацелилось на источник милосердия, и приподнял он уголок, и выступил вперед на миллиметр, под сень скинии мира. Кошка вернулась из-под света луны, мягко подлетела к своему месту у него на коленях, и стала ждать, пока он вернется с молитвы. 12 Я отодвигаю занавес. Ты высмеиваешь нас красотой своего мира. Сердце мое ненавидит деревья, ветерок, шевелящий ветви, мертвую алмазную машинерию небес. Я меряю шагами коридор меж своих зубов и мочевого пузыря, злой, убийственный, успокоенный лишь запахом собственного пота. Я ослабил себя во имя твое. В своих собственных глазах я опозорил себя тем, что доверился тебе, вопреки всем свидетельствам, вопреки возобладавшим ветрам кошмара, через смех громилы, через верность мучителя, через приторные вопросы коварных. Отыщи меня здесь, ты, кого Давид отыскал в аду. Скелеты ожидают твоего знаменитого механического избавления. Плыви сквозь кровь, отец милосердия. Раскинь свет свой сквозь яблоко боли, сияющий, без источника, но сам источник света. Я жду тебя, царь мертвых, жду здесь в этом саду, куда ты поместил меня, подле ядовитой травы, поместий миазмов, черной ивритской тарабарщины, подрезанных лоз. Я жду тебя весной избиений и мерзкой ненужной смерти. Направь меня отсюда, О магнит опадающих вишневых лепестков. Заключи перемирие между моим отвращением и безупречным ландшафтом полей и молочных городишек. Сокруши мою распухшую малость, войди в позор мой. Сломленный в бездеятельности души своей, вогнал я клин в твой мир, опал по обеим сторонам его. Согни меня снова к милосердию своему мерами горькой песни и не разлучай меня с моими слезами. 13 Друг, когда ты произносишь это тщательно, я знаю, поскольку ты не знаешь, что сказать. Я слушаю так, чтобы не прибавить смятению твоему. Я что-то отвечаю при каждой возможности, дабы не усугубить твоего одиночества. Поэтому течет беседа под зонтиком оптимизма. Если ты предлагаешь чувство, я утверждаю его. Если ты провоцируешь, я принимаю вызов. Поверхность толста, но и в ней есть изъяны, и надеюсь, мы преткнемся об один из них. Итак, мы можем заказать сэндвич с мясом ради протеина или занять свои места в Синедрионе и разобраться, что нужно сделать с теми громадными алмазными кубами, что наш учитель Моисей скатил плечом вниз по склону. Ты хочешь разместить их так, чтобы солнце днем, луна и звезды ночью сияли сквозь них. Я бы предложил иную перспективу, которая включила бы свет небесных тел в божественное сияние кубов. Мы склоняемся друг к другу над столом. Прах мешается с туманом, ноздри наши расширяются. Мы определенно заинтересованы; теперь можно приступить к делам Еврея. |
|
|
Леонард Коэн Гость |
Добавлено: 13-01-2007 13:44 |
|
14 Благословен будь ты, кто среди бессчетных, снесенных прочь в ужасе, дозволил некоторым страдать тщательно. Кто набросил полог на дом, дабы немногие могли опустить очи долу. Благословен будь Ишмаэль(1), кто научил нас покрывать себя. Благословен ты, кто одел дрожащий дух в кожу. Кто возвел изгородь меняющихся звезд вокруг мудрости своей. Благословен будь учитель моего сердца на своем престоле терпенья. Благословен ты, кто очертил ножом круг вокруг желанья, вокруг сада -- мечами пламенными, а вокруг земли и неба -- словами. Кто в кошмарной геенне прикрывал понимание, и до сих пор хранит ее, прекрасную и глубоко сокрытую. Благословен ты, кто услаждает томление меж нами. Благословен ты, кто привязывает руку к сердцу, а волю -- к воле. Кто начертал имя на вратах, чтобы она могла его отыскать и войти в чертоги мои. Кто защищает сердце чужестранностью. Благословен ты, кто опечатал дом плачем. Благословен будь Ишмаэль на все времена, кто покрыл лицо свое дикой пустыней и пришел к тебе во тьме. Благословен будь завет любви между тем, что сокрыто, и тем, что явлено. Был я как тот, кого никогда не ласкали, когда ты коснулся меня из места в имени своем, и перевязал рану невежества милосердием. Благословен завет любви, милосердия завет, бесполезный свет за ужасом, бессмертная песнь в доме ночи. 15 Вот так мы призываем один другого, но не так вызываем мы Имя. Мы стоим в рубищах, мы умоляем слезы растворить незыблемые монументы ненависти. Как прекрасно наследие наше, возможность разговаривать вот так с вечностью, как изобильно уединение это, со всех сторон окруженное, наполненное и покоренное Именем, от которого в великолепии восстает всё, завися одно от другого. 16 Вернись, дух, в неприглядное это место. Снизойди. Нет тропы, на которую сможет пасть твоя тень. Снизойди; отсюда ты сможешь смотреть на небо. Отсюда сможешь начать восхождение. Вытяни песнь свою из срединного воздуха, где не можешь ей следовать. Закрой эти шаткие башни, что выстроил к своему головокружению. Ты не знаешь, как привязать сердце свое к жаворонку небесному, а глаза -- к зачерствевшим синим холмам. Вернись к печали, в которой сокрыл ты истину свою. Склони здесь колени, шарь здесь обеими руками, кошачья колыбелька твоей крохотной тревоги. Услышь того, кто не был ранен, того, кто говорит: «Не пристало человеку этому быть одному.» Припомни свою тягу к одиночеству, когда оно родилось, чтобы, когда появится она, встала она пред тобою, не напротив тебя. Облагородь здесь эту свою тягу, в крохотной серебряной музыке ее приготовлений, под низкими сводами убежища покаяния. 17 Мы что, пришли просто так? Мы думали, нас призвали, стареющие метрдотели, незначительные певцы, второсортные священники. Но мы не могли ни сокрыться в этих описаниях самих себя, ни затеряться в атласе приходов и уходов. Молитва наша -- как сплетня, труд наш -- как трава пылающая. Учителем помыкают, наблюдатель птиц в засаде шумит, а безумец осмеливается вмешаться в вопрос того, кто он такой. Пусть свет поймает нить, на которой человек болтается. Исцели его в ветре, оберни ветром его сломанные ребра, ты, кто знаешь, где был Египет, и для кого он разучивает эти печали, Наша Владычица Торы, кто сама историю не пишет, но чьи добрые уста -- закон всех деяний. Как странно ты подготавливаешь душу его. Еретик ложится подле знатока обличий, создание желанья сидит на серебряном кольце, притворщик просит прощения у еще большего притворщика, Ангел Тьмы толкует разницу между дворцом и пещерой -- О мост из шелка, О единственная ниточка слюны, что поблескивает, волосок возможности, и ничего не получается, ничего не получается, кроме Тебя. 18 Меня в этом кафе знают. Когда я захожу с виноградников, передо мною ставят стакан. В знак уважения я снимаю черные очки всякий раз, когда разговариваю с владелицей. Здесь могу я рассуждать о римлянах, об их триумфе и о крошечной колючке у них в боку, которую представляем собой мы. Хозяева тоже изгнанники, разбросанный народ, как и их клиенты, которые, кажется, все до единого носят темные костюмы и вспыхивающие за сигаретными мундштуками золотые зубы. Дети наши ходят в римские школы. Мы пьем кофе и какой-то крепкий фруктовый бренди, и надеемся, что внуки вернутся к нам. Надежда наша -- в дальнем семени. Время от времени картежники в углу тостуются маленькими стаканчиками, и я поднимаю свой, присоединяясь к их невнятному утверждению. Карты летают у них между пальцев и слюдяной столешницей, старые карты, такие знакомые, что даже не стоит переворачивать их, чтобы узнать, кто выиграл. Воспряньте духом, рожденные в плену застывших раз навсегда трудностей; и трепещите, цари уверенности; железо ваше стало как стекло, и уже произнесено слово, что разобьет его вдребезги. 19 Ты дал мне петь, ты вознес меня, ты дал душе моей свой луч для путешествий. Сложил ты расстояние свое обратно в мое сердце. Ты снова наполнил мои глаза слезами. Ты укрыл меня в горе своего слова. Ты ране дал язык, чтоб исцелилась. Ты мне главу покрыл заботой моего учителя, ты обвязал мне руку силою деда моего. О говорящий мой возлюбленный, О утешенье, шепчущее среди ужаса, невыразимое толкование дыма и жестокости, самозаговор свой расплети, дозволь осмелиться мне дерзости веселья. 20 Как нерожденное дитя, к рождению плывущее, как женщина, считающая вдохи в схватках родов, я жажду тебя. Как рыбу притягивает к блесне, как удильщика -- к той точке, где встречаются вода и леска, так я укреплен в строгой потребности, О царь абсолютного единства. Что должен сделать я, чтоб усладить это ожидание, спасти надежду от презренья моего врага? Дитя рождается в твой мир, и рыба накормлена, и рыболов вместе с ней. Вирсавия с Давидом возлегла, обезьяны спускаются с Вавилонской Башни, но в сердце моем обезьяна зрит купающуюся красоту. Со всех сторон Преисподней утверждается алчность моя. О щит Авраама, укрепи мои надежды. 21 Учитель мой дал то, что мне не нужно, сказал мне то, что мне не нужно знать. По высокой цене продал он мне воду у реки. Посреди сна подвел он меня нежно к постели. Он вышвырнул меня, когда я полз, принял, когда я был дома. Он отправил меня к цикадам, когда я должен был петь, а когда я пытался остаться один, приковал меня к конгрегации. Он сжал кулаки и вогнал меня ими в должный облик. Его стошнило от омерзения, когда я набух, не наполняя. Он вонзил свои тигриные зубы во всё моё, что я отказывался забрать. Он прогнал меня сквозь сосны, со скоростью невероятной к тому царству, где лаял я вместе с псом, скользил с тенями и выпрыгивал из точки зрения. Он дал мне быть учеником любви, которой я никогда не смогу дать. Он дозволил мне играть в дружбу с самым моим верным другом. А когда убедился, что неспособен я себя исправить, он перекинул меня через изгородь Торы. 22 Твой хитрый шарлатан пытается состряпать дрожь благоволения. Он хочет проехаться на шару и еще чуть-чуть в довесок. Сокрыл он свой позор под утомленным животным блеском и делает вид, что полон здоровья. Он так старается, втаскивая этого осла на гору Мория. И послушайте подлинный приглушенный крик его сердца, так тщательно задокументированный и оставленный без присмотра. Он имеет в виду некие картинки, все круглые и влажные, очень неотложные, и еще у него есть ремень, он точно даст ей то, чего она хочет. Принесите зеркало, пусть увидит мартышку, сражающуюся с черными завязками тефиллина. Где она, Повелитель Единства, где доброе лицо, полночная подмога, осенняя свадьбя, где свадьба без крови? 23 Поскольку мы с сестрой живем сейчас врозь, я поставил свой трейлер у самых дальних пределов ее поля, в уголке, отведенном по закону для бедных. Сотни ее вишневых деревьев цвели, и на дороге к большому каменному дому, вдоль которой они стоят, -- кружева лепестков. Была суббота. Я валялся на бугорке, колосок пшеницы в зубах, глазел в синее небо, на птицу, на три ниточки сияющего облака, и сердце мое не желало возрадоваться. Я вступил в час обвинений самого себя. Странный звук задрожал в воздухе. Вызвал его северный ветер в электрических линиях, продолжительный аккорд поразительных гармоний, силы и длительности, в высшей степени приятный, пение дыханья и стали, гигантский струнный инструмент мачт и полей, сложных натяжений. Неожиданно суждение прояснилось. Пусть твоя сестра, с ее башнями и садами, воздаст хвалу ни с чем не сравнимой ручной работе Господа, ты же дал обет дыханию Имени. Каждый из вас на своем должном месте. Вишневые деревья -- ее, как и виноград, и оливы, и толстостенный дом; а тебе -- невообразимые благодеяния случайности в Уголке Бедноты. 24 В тощем свете затравленного наслаждения я начинаю бояться, что никогда не познаю своих печалей. Я призываю тебя криком, что сбирает воедино сердце. Когда вскричу я в благодарности? Когда спою я твоему милосердию? Завтра -- твое, прошлое -- в долгу, а смерть бежит ко мне с измаранным белым флагом капитуляции. О вытяни ж меня из легкого ремесла в искусство святых. Убоялся я того, что сотворил со своею душой, и суд свершился точно внезапный шум. О помоги мне склониться пред гневом твоим. Я лежу у трупа своего идола, в чарах огня и пепла, и слово мое на день искупления позабыто. Подъемли ж меня с новым сердцем, со старой памятью, ради отца моего, ради своего имени, что звенит по всему раю и аду, сквозь миры уничтоженные и миры грядущие, ощутимая музыка сияет меж сокрытым и явленным, спутанная в ушах моих, и ясно то место, на котором стою я, О драгоценное имя истины непротиворечивой. Полный презренья склонит колена, а души святые привлекутся в этот дом. В сгнивающем мире насадят живых изгородей, и защищены будут их молодые побеги. Время будет измеряться от матери к ребенку, от отца к сыну, и ученость будет говорить с ученостью. Даже злые устают, и бомба падает на сына летчика, бунт взывает к тому, чтобы его успокоили. Расширяет рана каждое сердце, густеет общее изгнание, весь мир становится воспоминанием об отсутствии твоем. Сколь долго ты еще будешь травить нас своею печалью? Сколь долго еще будут свирепствовать они, костры утонченности? Кровь пьет кровь, рана поглощает рану, печаль пытает печаль, жестокость репетирует самоё себя под безмерной ночью терпения твоего. Когда же начнется работа истины, дабы обещание твое удостоверить? Теперь, когда все люди слышат друг друга, пусть имя твое поселится в аду, и считай нас снова в безопасности закона своего, отец милосердия, невеста захваченной земли. Поговори со своим ребенком об исцелении его вот здесь, в этом месте, где задержались мы лишь на мгновенье. 25 Мы с сыном прожили в пещере много лет, скрываясь от римлян, от христиан и евреев-вероотступников. Днем и ночью изучали мы буквы одного слова. Когда один из нас уставал, другой понуждал его. Однажды утром он сказал: «С меня довольно,» и я сказал: «Я согласен». Он женился на прекрасной девушке, дочери одного из наших благодетелей, которая из ребенка, приносившего нам ночью еду, выросла в ту, которую он ждал весь день, и благословлены они были детьми. Одним странным днем жена моя вернулась ко мне, вся изменившаяся, вся просветленная, и мы открыли книжную лавку в Иерусалиме, где продавали маленькие двуязычные издания Книги Псалмов. Однажды появилась моя дочь и сказала: «Я полагаю, ты пренебрег мною.» «Прости меня,» ответил я, и лицо ее воссияло прощением. Она вышла замуж за ювелира, который делал церемониальную утварь, родила детей и углубила счастье своих родителей. Частенько мы собираемся в полночь у Стены, наше семейство маленьких семей. «В конце концов,» говорим мы, «римляне не едят мясо, вырванное из живых животных, христиане -- ветвь того же дерева, а евреев-вероотступников Слово объемлет все равно.» Мы беседуем вот так, мы поем выдержавшие время песни и сочиняем новые, как и было нам велено: Иерусалим крови Иерусалим амнезии Иерусалим идолопоклонничества Иерусалим Вашингтона Иерусалим Москвы Да возрадуются народы Иерусалим уже разрушен 26 Сядь в кресло и сиди смирно. Пусть плечи танцора возникнут из твоих плеч, грудь танцора -- из твоей груди, чресла танцора -- из твоих чресел, бедра и ляжки танцора -- из твоих; а из твоего молчания -- горло, что издаст звук, а из недоумения твоего -- ясная песня, под которую танцор затанцует, и пускай служит Богу он в красоте. Когда же он оступится, отправь его снова из своего кресла. Таким упражнением даже разочарованный сможет славить творение, даже тяжелый сможет впасть в забытье, а человек высокой ответственности смягчит свое сердце. |
|
|
Леонард Коэн Гость |
Добавлено: 13-01-2007 13:45 |
|
II 27 Израиль, и ты, кто называет себя Израилем, Церковь, что называет себя Израилем, и восстание, называющее себя Израилем, и каждый народ, избранный стать народом, -- все эти земли не ваши, все вы -- грабители святости, все вы воюете с Милосердием. Кто скажет это? Скажет ли Америка: Мы это украли, -- или Франция откажется? Признается ли Россия, или же Польша скажет: Мы согрешили? Все раздулись на своих огрызках судьбы, все важничают в безнаказанности суеверия. Ишмаэль, спасенный в безлюдье, кому тень была дарована в пустыне и смертельное сокровище под тобой: Сделало ли Милосердие тебя мудрее? Провозгласит ли Ишмаэль: Мы в долгу навеки? Земли эти, следовательно, не принадлежат никому из вас, границы не устоят, Закон никогда не послужит беззаконию. Каждому народу земля дана при условии. Воспринимается он или нет, но есть Завет, превыше конституции, превыше гарантии суверенитета, превыше сладчайших мечтаний нации о себе. Завет нарушен, условие обесчещено, неужели вы не заметили, что мир отобрали? Вам нет места, вы будете скитаться в самих себе из поколение в поколение без путеводной нити. А значит, вы торжествуете над хаосом, вы подымаете свои флаги без полномочий, и сердце, что еще живо, ненавидит вас, и остатку Милосердия стыдно смотреть на вас. Вы разлагаетесь за своей хлипкой броней, ваша вонь тревожит вас, ваша паника бьет по любви. Земля -- не ваша, землю отобрали назад, капища ваши проваливаются в пустоту, таблички ваши быстро переписываются, и склоняетесь вы в аду пред своими наемными мучителями, но все равно пересчитываете батальоны свои и выкручиваете из себя марши. Ваш праведный враг слушает. Он слышит гимны ваши, исполненные крови и тщеславья, и чад ваших, поющих самим себе. Перевернул он движитель нации, рассыпал драгоценный груз, и каждую нацию принял он обратно. Поскольку распухли вы от своего крошечного времени. Поскольку не боретесь вы со своим ангелом. Поскольку смеете жить без Бога. Поскольку трусость ваша заставила вас поверить, что победитель не хромает. 28 Ты, кто изливаешь милость в преисподнюю, власть единственная в высочайших и нижайших мирах, пусть гнев твой рассеет туман в этом бесцельном месте, где даже грехи мои не долетают до мишени. Дозволь мне снова быть с тобою, абсолютный спутник мой, дозволь изучить пути твои, что просто превыше надежды на зло. Выхвати сердце мое из его фантазии, направь мое сердце из вымысла скрытности, ты, знающий тайны каждого сердца, чьей милости суждено стать секретом томленья. Пусть каждое сердце объявит тайну свою, пусть каждая песня раскроет твою любовь, позволь нам принести тебе все скорби нашей свободы. Благословен ты, открывающий врата каждое мгновенье, чтобы войти в истине или мешкать в преисподней. Дозволь мне быть с тобою снова, дозволь спрятать это, ты, кто ждешь подле меня, кто разбил мир свой, чтобы сердца собрать. Благословенно имя твое, благословенна исповедь твоего имени. Разожги тьму зова моего, дозволь мне воззвать к тому, кто судит сердце справедливо и милосердно. Пробуди сердце мое снова бесконечным дыханием, что вдуваешь в меня, пробуди тайну из неизвестности. 29 Благослови Господа, О душа моя, который сделал тебя певицей в своем доме святом навсегда, кто дал тебе язык, словно ветер, и сердце, словно море, кто провел тебя в странствии от поколения к поколению до сего безупречного мгновенья ошеломления сладного. Благослови Господа, который окружил сутолоку человечьего интереса величием закона своего, листу опадающему придал направление и цель -- зеленому побегу. Трепещи, душа моя, пред тем, кто создает добро и зло, дабы мог выбирать человек между мирами; и трепещи пред топкою света, в которой выплавляешься ты и в которую возвращаешься, пока не приостановит он свет свой и не уйдет в себя, и не останется ни мира, ни души не останется нигде. Благослови того, кто судит тебя хлыстом своим и милосердием, кто покрывает миллионами лет праха тех, кто говорит: Не согрешил я. собери меня, О моя душа, вокруг томленья своего, и с вечного места своего извести бездомность мою, что могу я произвести тебя на свет и оберегать тебя как муж, и сделать день престолом своих деяний, а ночь -- башней бодрствования твоего, все же мое время -- твоею справедливой вотчиной. Пой, душа моя, тому, кто танцует, точно музыка, кто нисходит, точно ступени молнии, кто расширяет пространство мыслью об имени своем. Кто возвращается, точно смерть, глубокая и неощутимая, к собственному отсутствию своему и своей собственной славе. Благослови Господа, О душа моя, навлеки благословение власти, чтобы могла ты пригласить меня раскрыть тебя и держать тебя, драгоценную, покуда не изнемогу я, и не освежимся мы, душа и тень, освеженные и отдохнувшие, словно солнечные часы, стоящие в ночи. Благослови Господа, О душа моя, воззови к его милосердию, воззови слезами и песней, и инструментом каждым, вытянись к неразделенной славе, которую установил он просто как подставку для ног, когда творил он вечно, и сказал, что всё завершено, и подписал основы единства, и отполировал атомы любви, чтобы сияли в ответ лучами, и тропами, и вратами возвращения. Благослови Господа, О душа моя. Благослови его имя навеки. 30 Здесь разрушение искусно, и тело здесь разорвано. Здесь разлом постигаем, и мертвые здесь, не сознавая, влекут свои гнилостные останки. Все торгуют грязью, несут грязь свою один к другому, все бродят по улицам, словно почва не отпрядывает, все тянут шеи куснуть воздуху, словно дыхание не съежилось. Семя прорывается без благословения, и урожай собирается так, точно он пища. Невеста с женихом опускаются, чтобы сочетаться, и плоть производится на свет, словно она -- дитя. Они приносят нечистые руки свои тайным лекарям, изумленные собственной болью, как будто вымыли они руки, как будто воздели они руки. Они пишут и рыдают, точно зло -- чудо. Они слышат плохие вести, будто они -- судия. Они бегут к тому, что не измарали, но прячутся деревья и воды за благословение, познать которое они слишком горды. То, что убивают они, уже мертво, и то, что едят они, будь то дичайшая ягода, которую сосут они прямо со стебля, увяло задолго до этого. Пускай возлягут они на траву, лежать они будут на механизме. Нет мира без благословения, и каждое блюдо, куда уронят они лицо свое, суть мерзость крови, и страдания, и червей. Они бросаются на спину горбуна с ножом, они срывают лиф молоденькой девушки, поскольку нет ни ограды в сердце их, ни знания того, кто изменяет облик своих созданий. Роса -- не потому роса, что за нее походатайствовали. Возденьте миллионы фильтров, и дождь не станет чище, пока жажда его не очистится в глубокой исповеди. И по-прежнему слышим мы: Если б только у этой нации была душа, -- или: Давайте изменим то, как мы торгуем, -- или: Давайте гордиться своею местностью. 31 Когда нет у меня ни ярости, ни горести, и ты отбываешь от меня, вот тогда боюсь я больше всего. Когда живот набит, и разум начинает свои предсказания, тогда боюсь я за свою душу; я спешу к тебе, как дитя посреди ночи врывается в родительскую спальню. Не забудь меня в удовлетворении моем. Когда сердце само себе ухмыляется, мир уничтожен. И остаюсь я наедине с мякиной и лузгой. Вот тогда наступает опасный миг: я слишком велик, чтобы просить о помощи. У меня другие надежды. Я законодательствую из твердыни разочарования своего со стиснутыми челюстями. Скинь ровный ужас этот сладким воспоминанием: когда я был с тобою, когда душа моя восхищала тебя, когда я был тем, чем ты хотел. Сердце мое запело о твоей жажде меня, и мысли мои спускаются полюбоваться на милость твою. Я не боюсь, когда собираешь ты мои дни. Имя твое -- сладость времени, и вносишь ты меня в ночь, утешая, стягивая огни с небес, говоря: Видишь, нет в ночи ужаса для того, кто помнит Имя. 32 Мы взываем к тому, что утратили, и вспоминаем тебя снова. Мы ищем друг друга, мы не можем найти нас, и мы помним тебя. С бессмысленной земли дети обвиняют нас, и мы вспоминаем, мы припоминаем смысл. Могло ли так быть? недоумеваем мы. И вот уже смерть. Как это возможно? И вот уже старость. А мы никогда не понимали; мы так и не встали, и добрую землю отняли у нас, и милое семейство сокрушено было. Может быть, говорили мы, возможно, и давали ему место среди возможностей. Я сам это сделаю, говорили мы, а стыд сгущал способности сердца. И первые отчеты были о неудаче, а вторые -- об увечьях, третьи же -- обо всех гнусностях до единой. Мы помним, мы взываем к тебе, чтобы вернул ты душу нашу. Это действительно с нами стряслось? Да, стряслось. Заслужили ли мы это? Да, заслужили. Мы взываем к тому, что потеряли, и мы помним тебя. Мы помним слово содержащее, святые каналы заповеди и добродетель, вечно ждущую на Тропе. И там и сям, среди семидесяти языков и сотни темнот -- что-то, что-то сияет, мужественные укрепляют себя, дабы возжечь огни покаяния. 33 Ты, кто вопрошает души, и кому отвечать душа должна, не отрезай душу сына моего из-за меня. Пусть сила его детства приведет его к тебе, и радость его тела распрямит его в глазах твоих. Да различит он молитву мою за него, как и того, кому предназначена она, и в каком позоре. Я получил воды живые и держал их в застойном пруду. Обучен был, но не учил. Был любим. Но не любил. Я ослабил имя, что произносило меня, и преследовал свет собственным пониманием. Прошепчи ему на ухо. Направь его к месту учения. Просвети детскую веру его в могущество. Избавь от тех, кто хочет его без души, кто владеет каналами в спальнях богатых и бедных, дабы вовлекать детей в смерть. Дай увидеть ему, как я возвращаюсь. Дозволь нам вызвать души наши вместе, чтобы освободить место для имени твоего. Если же я опоздал, искупи стремленье мое в его сердце, благослови его душою, которая помнит тебя, чтобы смог он приоткрыть ее бережным обхождением. Те, кто желает поглотить его, укрепились моею леностью. У них приготовлен уже номер для него, и цепь готова. Пускай увидит он, как увядают они в свете твоего имени. Пускай увидит их мертвое царство с горы твоего слова. Восставь его на душе его, благослови его истиной мужской зрелости. 34 Ты все еще со мной. Пусть даже меня убрали, и место мое не признает меня. Пусть даже наполнил я сердце свое каменьями. И возлюбленная моя говорит: Я подожду еще немного вот за этим пологом -- нет, я ждала слишком долго. Ты все еще со мной. Хоть я выжег слезы возвращения, в насильном свете победы, отповедь твоя до сих пор утешает меня, ты выражаешь себя среди опасностей. Говоря: Возьми этот страх, дабы познать меня, подготовь изгнание это к моему возвращению. Хоть я невыплакан, твой суд иссушает меня. Хотя молитвы мои тебе под запретом, это равновесие твоего милосердия. И ты все еще со мной. Говоря: Взыскуй, это ты сам сокрыл себя. Говоря: Проясни меня в своем встревоженном сердце. Говоря: Я приду к тебе. Говоря: Я здесь. Хоть и прибавляю я к перепонке перепонку против света твоего, и нагромождаю города на мякине твоей отповеди, когда и солнце, и луна светят не мне, и ты проводишь меня сквозь уединение такими добрыми шагами, и творишь мир перед взором моим, и тот, кто скрывается в опале от самого себя, не может сказать Аминь, О медленно гневливый, ты со мной, ты все еще со мной. 35 Я обратил тебя в камень. Ты вышел из камня. Я обратил тебя в желанье. Ты увидел, как я касаюсь себя. Я обратил тебя в традицию. Традиция пожрала детей своих. Я обратил тебя в одиночество, а оно разложилось в сосуд власти. Я обратил тебя в молчание, ставшее ревом обвинений. Если на то воля твоя, прими жаждущую истину, что таится под деятельностью этой дикой. Открой меня, О сердце истины, выдолби камень, пусть Невеста твоя исполнит это одиночество. Нет у меня другой надежды, нет других ходов. Вот мое приношение благовоний. Вот что желаю я жечь, тьма моя не запятнана, невежество мое без изъяна. Привяжи меня к воле своей, привяжи этими нитями скорбей, и забери из полудня, где изорвал я душу на двадцати чудовищных алтарях, предлагая все, кроме себя. 36 Хотя и не верю, я прихожу сейчас к тебе и воздеваю сомненье свое к твоему милосердию. Под презрением моей собственной гордыни отверзаю я уста вопросить тебя снова: Положи конец суровым этим приготовлениям. Я сотворил себе венец с благословеньями твоими, а ты запер меня в это посмешище. Сказал ты: «Изучи мир, что без меня, эту дикую степень уединения.» Я покрыл тропу желанья и опрокинул мост слез, и подготовил пустынь, по которой идет Обвинитель. Нет у Обвинителя песни, нет у него слез. Заговори со мною снова. Заговори со словами моими. Придай призраку этому облик слез, дабы перешел он из ничто к печали, во Творение вступил, даже в зиму, даже в утрату, чтобы вес обрел он, чтобы место обрел. Обнаружь его в слезах и найди место томленью его. Узри его в своем дворе, того, кто воздевает престол похвал. Где был я? Я дал мир Обвинителю. Куда иду? Иду просить прощения у Высочайшего. 37 Она вокруг меня всего, эта тьма. Ты единственный щит мой. Имя твое -- единственный мой свет. У всей любви, что есть у меня, закон твой -- источник, у мертвой любви этой, что помнит только свое имя, однако имени этого довольно, чтобы раскрыться подобно устам, призвать росу и выпить. О мертвое имя, что через милосердие твое беседует с именем живым, милосердие, внемлющее воле, склонившейся к нему, воле, чья сила -- ее обет тебе, -- О имя любви, снизведи благословение завершенности на того, кого разрезало ты надвое, чтобы познал он тебя. 38 Как писали отцы мои, как говорили мои матери, быть столь благословенным, что знать имя твое. Недалеко отсюда, гле учил Раси, возвысить голос свой в открытой мысли. И возле церкви, где поражены мы были, что-то доказать в Канун Рождества, остаться до сих пор здесь с разбитым сердцем и радостным словом. Иметь этот труд, заполнить эту строку, быть столь благословенным ради матери моей, ради отцовского вина. 39 От одного тебя к тебе одному, от вековечного к вековечному, всё, что не ты, страдает, всё, что не ты, суть уединение, репетирующее доводы утраты. Всё, что не ты, -- суть человек, рухнувший на собственное чело, и чело это сокрушает его. Всё, что не ты, выходит вон и прочь, сбирая голоса отмщенья, пожиная утраченные победы вдалеке от настоящего и необходимого пораженья. Это с тобою я говорю, уединение с единством, неудача с милосердием, и утрата со светом. Это тебя я привечаю здесь, приходящего сквозь грубую славу моего воображения, к этой самой ночи, к этой самой тахте, к этой самой тьме. Подари мне прощающий сон и дай отдохнуть врагу моему. 40 Давай не буду притворяться я, что ты со мной, когда ты не со мной. Дай мне закрыться, пусть марионетка рухнет среди струн, пока, твоим милосердием, не воспрянет вновь, уже как человек. Дай тогда осмелиться ему воззвать к тебе из праха, когда там ничего нет, кроме праха, да колец его разгрома. Введи меня опять в суждение свое, меня, кто отказывается быть судим. Введи меня в милосердие, меня, кто забыл, что такое милосердие. Дозволь мне взметнуть царство твое до красоты твоего имени. Почему ты привечаешь меня? спрашивает огорченное сердце. Почему ты утешаешь меня? спрашивает сердце, недостаточно разбитое. Дай ему возлечь среди струн, пока не останется более надежды на его каждодневную стратегию, пока не вскрикнет он: я твой, я творение твое. Затем восстановится поверхность мира, затем сможет он пойти и возвести волю. Благословен ты, чьи благословленья различаются теми, кто знает имя твое. Злые видны ясно, а добрым спасение не поможет, и в панике своей молится весь мир:Не дай нам быть испытанными. Благословен ты, кто созидает и разрушает, кто сидит в суде по бессчетным мирам, кто судит настоящее с милосердием. |
|
|
Леонард Коэн Гость |
Добавлено: 13-01-2007 13:49 |
|
41 Я гляжу далеко, забываю тебя и потерян я. Воздеваю я руки свои к тебе. Преклоняю колена к сердцу своему. Нет у меня другого дома. Любовь моя здесь. В милосердии заканчиваю я день, который истратил в отчаяньи. Привяжи меня к себе, ибо я отпадаю от тебя. Привяжи меня, легкость сердца моего, привяжи меня к своей любви. Нежные вещи возвращаешь ты мне, и обязанности, кои сладки. И говоришь ты: я -- в этом сердце, я и имя мое здесь. Повсюду клинки оборачиваются, в каждой мысли скотобойня, и саднит там, где скитаюсь я; но прячешь ты меня в убежище имени твоего, и открываешь трудность слезам. Течение мое -- к тебе, и разбивается о тебя прилив страдания. Ты тянешь меня назад, закрыть глаза и благословить имя твое в безмолвии. Благословен ты в малости шепота твоего. Благословен ты, кто говорит с недостойными. 42 К тебе обращаюсь я. стол привстает на цыпочки. Каждый предмет прыгает на свое место. Закрытая книга восстает на тысяче своих страниц, и бессонница моя радуется. Я обращаюсь к тебе, кто объединяет стремящееся вверх сердце. Имя твое -- основание ночи. Обвинитель с тысячью голосов его стоит там, где имя твое не называется. Благословенно имя, что держит этот дом во твердости милосердия и связывает с камнем эту песню. 43 Свято имя твое, свят твой труд, святы дни, что возвращаются к тебе. Святы годы, что ты приоткрываешь. Святы руки, что воздеты к тебе, и рыданья, что плачутся тебе. Свят пламень, что меж твоею волей и нашей, в котором очищаемся мы. Свято то, что неискупленно, прикрытое долготерпением твоим. Святы души, потерянные в твоем неназывании. Свято и сияет светом великим каждая живая тварь, восставленная в этом мире и укрытая временем, пока имя твое не восхвалится навеки. 44 Раздумья о великом -- превыше меня, и сплетенье букв -- превыше моего навыка. Я не могу сползти к оболочкам святости, и мечты мои не восходят. Но ты обучил сердце искать себя простыми способами, метлой и тряпкой, и не бросаешь ты мое сердце во прахе. Я прихожу к тебе за милосердием, и ты слышишь, как взываю я, и укрываешь меня в моем уделе, и деяния мои наделяешь предупреждением. Благословен ты, кто слышит плач удела каждого. Ты отвергаешь меня, чтобы привлечь обратно, ты потемняешь каждое ожиданье, что не ты. Ты научил меня голосом, ты дал мне отповедь дешевою наградой. Взываю я из пораженья моего, и выправляешь ты мою мысль. Это твоим именем плач становится исцеленьем, твоя милость оберегает сердце в панике да и нет. Дозволь же сердцу говорить со своим другом, ты, кто расшифровывает мир ребенку. Пусть сердце говорит о любви, что смиряет его ради еще более необузданной любви, и пусть шепот моей благодарности поддержит меня весь этот день. В безнадежности всего остального ты обустраиваешь себе место, ты укрепляешь свое присутствие, и прошу я склониться пред повелителем моей жизни. 45 Не зная, куда идти, я иду к тебе. Не зная, где свернуть, я оборачиваюсь к тебе. Не зная, как говорить, я говорю с тобой. Не зная, что держать в объятьях, я привязываю себя к тебе. Сбившись с пути, я торю путь свой к тебе. Измарав свое сердце, я воздеваю сердце свое к тебе. Истратив дни свои впустую, я приношу их кипу тебе. Великая трасса завалена мусором, я спешу на волоске к тебе. Стена изгажена мерзостью, я проникаю сквозь скважину света. Каждая мысль мне преграждает путь, я взлетаю на пряди воспоминанья. Разгромлен тишиной, вот место, где тишина тоньше. А вот и проход в пораженьи. А вот и пожатие воли. А вот и страх тебя. А вот и застежка милосердия. Благословен ты, в миг человека этого. Благословен ты, чье присутствие освещает неслыханное зло. Благословен ты, кто выносит оковы изо тьмы. Благословен ты, кто ожидает в мире. Благословен ты, чье имя в мире. 46 Помоги мне в дожде, помоги мне во тьме, помоги мне за моим бесцельным столом. Склони меня к дождю, и пускай тьма говорит моему сердцу. Благослолвен ты, кто речет из тьмы, кто придает облик опустошенью. Ты вбираешь сердце, расплесканное по миру, ты устанавливаешь границы боли. Милосердие свое ты объявляешь тем, кто знает твое имя, а исцеление твое открывается под плачем вознесенным. Руины -- знак власти твоей; рукою твоей низвергнуты они, и всё трещит по швам, дабы престол твой восстановлен стал в сердце. Ты начертал имя свое на хаосе. Зеницы, что выкатились во тьму, ты закатил обратно в череп. Пусть каждый укроется в твердыне имени твоего, и пусть каждый увидит другого с башен твоего закона. Сотвори мир заново и распрями нас, как делал ты раньше, на основании своего света. 47 Душа моя обрящет место в Имени, а легкости обрящет моя душа в объятиях Имени. Боролся я с формами и числами, и вырезал клинком и мозгом себе место, но обрести не мог приюта для своей души. Благословенно имя, кое суть сохранность души, хребет и щит самого внутреннего человека и здравие самого внутреннего дыхания. Ищу я слов, что сопутствуют милосердию твоему. Ты подъемлешь меня из разрушенья и завоевываешь мне душу мою. Ты сбираешь ее из нереального силою имени своего. Благословенно Имя, что объединяет потребность и преобразует поиски в славословие. Из паники, из бесполезного плана пробуждаюсь я к имени твоему, и из уединения к уединению все твари твои говорят, и сквозь недоступное намерение все создания падают грациозно. Благословенны в укрытии души моей, благословенен облик милосердия, благословенно Имя. 48 Пробуди меня, Господи, ото сна отчаяния, и дозволь мне описать грех мой. Не впаду я в изумление, куда имя твое позвало меня. Установил я двор, и уснул я под венцом, и снилось мне, что могу править я нечестивыми. Пробуди меня к отечеству сердца моего, где поклоняются тебе вечно. Пробуди меня к милосердию дыхания твоего, кое вдохнул ты в меня. Удали самосотворенный мир создания твоего и пребудь во днях, что остались мне. Раствори одинокий сон мой, что суть суждение о невежестве моем, и отмети в сторону труд рук моих, баррикады нечистоты, кои приказал я воздвигнуть против потоков милосердия. Пусть мудрость твоя наполнит мое уединение, и вознеси из руин понимание свое. Благословенно имя славы царствия твоего во веки вечные. Чего не сказал я, дай мне мужества сказать. Чего не сделал я, дай воли сделать. Только ты и ты один очищаешь сердце, ты один наставляешь смертных, отвечаешь трепещущим пред тобою мудростью. Благословенно имя того, кто хранит веру в тех, кто дремлет во прахе, кто спас меня снова и снова. Тебе -- день, и сознающая ночь тебе, тебе одному единственное освящение. Привяжи меня, сокровенный, привяжи меня к твоей чуткости ночной. 49 Вся жизнь моя разломлена тебе, и вся слава моя осквернена тебе. Не дай искре души моей выйти в равную печаль дай вознести этот разлом к тебе, к миру, где ломается все ради любви. Не дай словам быть моими, но преобрази их в истину. Устами этими наставь сердце мое, и дай пасть в мир тому, что разломлено в мире. Вознеси меня к борьбе веры. Не покинь меня там, где высекаются искры, где шутки передается в темноте, а новые создания выкликаются и оцениваются на весах ужаса. Обрати лицом меня к лучам славы, О источник света, или же обрати меня лицом к величию тьмы твоей, но только не здесь, не оставляй меня здесь, где смерть забыта, а новое ухмыляется. 50 Я сбился с пути, я забыл взывать к имени твоему. Саднящее сердце билось о мир, а слезы были по моей утраченной победе. Но ты здесь. Ты всегда был здесь. Весь мир забывает, и сердце -- ревущий клубок направлений, однако имя твое объединяет сердце, и мир возносится на свое место. Благословен тот, кто ждет в сердце путника своего поворота. |
| Страницы: 1 |
|
| По реке бытия... / Копирайт (с.) / Книга Милосердия. |