Срать тут!..

Раздел:  --== Все разделы ==-- ------------------------------------------------------------- О нас с понтом. ОбщАя Музыка Кино и Телевидение Имтим Внешность\Стиль\Мода Спорт Семья и Дети Срать тут ФОРУМ ЧАТА НА BZZ!!! / О нас с понтом. / Срать тут!..

Страницы: << Prev 1 2 3 4 5 6 7 8 Next>>

Автор	Сообщение
Крыша Группа: Участники Сообщений: 31	Добавлено: 13-06-2008 02:23
	ДА ЭТО ПРЯМО КАКУС, А НЕ КАКТУС. НОВОЕ СЛОВО КАКУС Цитировать
похнах Группа: Участники Сообщений: 37	Добавлено: 13-06-2008 02:25
	Я завтра с утра еще зайду...фсем чмоке в этом чате..... Цитировать
КРЫША Группа: Участники Сообщений: 31	Добавлено: 13-06-2008 02:25
	Цитировать
А КТО ЭТО СДЕЛАЛ?	Добавлено: 13-06-2008 02:25
	А? Цитировать
В ЭТОМ ЧАТЕ ТИШИНА И ЧЕ?	Добавлено: 13-06-2008 02:27
	ЖЖЖЖЖЖЖЖЖ Цитировать
КРЫША Группа: Участники Сообщений: 31	Добавлено: 13-06-2008 02:27
	ПОЕХАЛИ!!! Цитировать
КРЫША Группа: Участники Сообщений: 31	Добавлено: 13-06-2008 02:28
	* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. * I. В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение. "Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!" думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву. -- Денисов, приехали! Спит! -- говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался. -- Вот он угол-перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну! -- К какому дому-то? -- спросил ямщик. -- Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, -- говорил Ростов, -- ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем. Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил. -- Дмитрий, -- обратился Ростов к лакею на облучке. -- Ведь это у нас огонь? -- Так точно-с и у папеньки в кабинете светится. -- Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, -- прибавил Ростов, ощупывая новые усы. -- Ну же пошел, -- кричал он ямщику. -- Да проснись же, Вася, -- обращался он к Денисову, который опять опустил голову. -- Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! -- закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. "Боже мой! все ли благополучно?" подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча. Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно-испуганное. -- Батюшки, светы! Граф молодой! -- вскрикнул он, узнав молодого барина. -- Что ж это? Голубчик мой! -- И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина. -- Здоровы? -- спросил Ростов, выдергивая у него свою руку. -- Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство! -- Всё совсем благополучно? -- Слава Богу, слава Богу! Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто-то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что-то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их -- это он помнил. -- А я то, не знал... Николушка... друг мой! -- Вот он... наш то... Друг мой, Коля... Переменился! Нет свечей! Чаю! -- Да меня-то поцелуй! -- Душенька... а меня-то. Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали. Петя повис на его ногах. -- А меня-то! -- кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала. Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя. Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого-то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери. Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза. -- Василий Денисов, друг вашего сына, -- сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него. -- Милости прошу. Знаю, знаю, -- сказал граф, целуя и обнимая Денисова. -- Николушка писал... Наташа, Вера, вот он Денисов. Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его. -- Голубчик, Денисов! -- визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее. Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки. Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно-влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку. Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего-то еще, и еще, и еще. На другое утро приезжие спали с дороги до 10-го часа. В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами. -- Гей, Г'ишка, т'убку! -- крикнул хриплый голос Васьки Денисова. -- Ростов, вставай! Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки. -- А что поздно? -- Поздно, 10-й час, -- отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что-то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли. -- Николенька, вставай! -- опять послышался голос Наташи у двери. -- Сейчас! В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь. -- Это твоя сабля? -- кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех. -- Николенька, выходи в халате, -- проговорил голос Наташи. -- Это твоя сабля? -- спросил Петя, -- или это ваша? -- с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову. Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях -- свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом. -- Ах, как хорошо, отлично! -- приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома. -- Нет, послушай, -- сказала она, -- ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. -- Она тронула его усы. -- Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет? -- Отчего Соня убежала? -- спрашивал Ростов. -- Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы? -- Как случится, -- сказал Ростов. -- Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу. -- Да что же? -- Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. -- Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину. -- Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала. Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно-оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому. -- Так что же? только? -- спросил он. -- Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости -- линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас. -- Ну так что же? -- Да, так она любит меня и тебя. -- Наташа вдруг покраснела, -- ну ты помнишь, перед отъездом... Так она говорит, что ты это всё забудь... Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! -- Да, да? очень благородно? да? -- спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами. Ростов задумался. -- Я ни в чем не беру назад своего слова, -- сказал он. -- И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия? -- Нет, нет, -- закричала Наташа. -- Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь -- считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё-таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то. Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16-тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! "Да, они это прекрасно придумали", подумал он, "надо оставаться свободным". -- Ну и прекрасно, -- сказал он, -- после поговорим. Ах как я тебе рад! -- прибавил он. -- Ну, а что же ты, Борису не изменила? -- спросил брат. -- Вот глупости! -- смеясь крикнула Наташа. -- Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу. -- Вот как! Так ты что же? -- Я? -- переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. -- Ты видел Duport'a? -- Нет. -- Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. -- Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов. -- Ведь стою? ведь вот, -- говорила она; но не удержалась на цыпочках. -- Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори. Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. -- Нет, ведь хорошо? -- всё говорила она. -- Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж? Наташа вспыхнула. -- Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу. -- Вот как! -- сказал Ростов. -- Ну, да, это всё пустяки, -- продолжала болтать Наташа. -- А что Денисов хороший? -- спросила она. -- Хороший. -- Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов? -- Отчего страшный? -- спросил Nicolas. -- Нет. Васька славный. -- Ты его Васькой зовешь -- странно. А, что он очень хорош? -- Очень хорош. -- Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе. И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15-летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы -- Соня. Но глаза их, встретившись, сказали друг другу "ты" и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее. -- Как однако странно, -- сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, -- что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. -- Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть. II. Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными -- как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми -- как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы. Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он -- гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов. Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что-то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти. В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться -- дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где-то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что-то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда -- это было другое дело: это было прилично молодцу-гусару. В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона. Граф в халате ходил по зале, Цитировать
ыдвкшрпшцукгр	Добавлено: 13-06-2008 02:30
	Цитировать
КРЫША Группа: Участники Сообщений: 31	Добавлено: 13-06-2008 02:30
	"Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? -- Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. "Зачем я сказал ей: "Je vous aime?"" все повторял он сам себе. И повторив 10-й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait-il faire dans cette galere? 6 и он засмеялся сам над собою. Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею. Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал. Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится. -- Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? -- спросил камердинер. Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe 7 огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер. -- Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, -- сказала она строго. -- Я? что я? -- сказал Пьер. -- Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. -- Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить. -- Коли вы не отвечаете, то я вам скажу... -- продолжала Элен. -- Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали... -- Элен засмеялась, -- что Долохов мой любовник, -- сказала она по-французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово "любовник", как и всякое другое слово, -- и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, 8 так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, -- Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, -- который лучше вас во всех отношениях... -- Гм... гм... -- мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом. -- И почему вы могли поверить, что он мой любовник?... Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше. -- Не говорите со мной... умоляю, -- хрипло прошептал Пьер. -- Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, -- сказала она. Пьер хотел что-то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что-то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно. -- Нам лучше расстаться, -- проговорил он прерывисто. -- Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, -- сказала Элен... Расстаться, вот чем испугали! Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней. -- Я тебя убью! -- закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее. Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: "Вон!!" таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы Элен не выбежала из комнаты. ----- Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург. VII. Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё-таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где-нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына. "Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно -- жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был". Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал. Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее. -- А! Княжна Марья! -- вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.) Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что-то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь. -- Mon pere! Andre? 9 -- Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся. -- Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, -- крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, -- убит! Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что-то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею. -- Mon pere, -- сказала она. -- Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе. -- Мерзавцы, подлецы! -- закричал старик, отстраняя от нее лицо. -- Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. -- Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. "Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?" думала она. -- Mon pere,10 скажите мне, как это было? -- спросила она сквозь слезы. -- Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду. Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо-спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь -- в себя -- во что-то счастливое и таинственное, совершающееся в ней. -- Marie, -- сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, -- дай сюда твою руку. -- Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот. Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски-счастливо осталась поднятой. Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки. -- Вот, вот -- слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, -- сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала. -- Что с тобой, Маша? -- Ничего... так мне грустно стало... грустно об Андрее, -- сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего-то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно-неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала. -- Получили от Андрея что-нибудь? -- сказала она. -- Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно. -- Так ничего? -- Ничего, -- сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на-днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по-своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении. VIII. -- Ma bonne amie, 11 -- сказала маленькая княгиня утром 19-го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, -- была такая, что она еще более напоминала об общей печали. -- Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока -- повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. 12 -- А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, -- испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке. -- Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? -- сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.) -- И в самом деле, -- подхватила княжна Марья, -- может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! 13 Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты. -- Ах, нет, нет! -- И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания. -- Non, c'est l'estomac... dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites..., 14 -- и княгиня заплакала детски-страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной. -- Mon Dieu! Mon Dieu! 15 Oh! -- слышала она сзади себя. Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно-спокойным лицом, уже шла акушерка. -- Марья Богдановна! Кажется началось, -- сказала княжна Марья, испуганно-раскрытыми глазами глядя на бабушку. -- Ну и слава Богу, княжна, -- не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. -- Вам девицам про это знать не следует. -- Но как же из Москвы доктор еще не приехал? -- сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.) -- Ничего, княжна, не беспокойтесь, -- сказала Марья Богдановна, -- и без доктора всё хорошо будет. Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что-то тяжелое. Она выглянула -- официанты несли для чего-то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что-то торжественное и тихое. Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату. -- С тобой, Машенька, пришла посидеть, -- сказала няня, -- да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, -- сказала она вздохнув. -- Ах как я рада, няня. -- Бог милостив, голубка. -- Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая-то общая забота, смягченность сердца и сознание чего-то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту. В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего-то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? -- Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет. -- Доложи князю, что роды начались, -- сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю. -- Хорошо, -- сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал. ----- Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца-доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам. Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком. Няня-Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница-княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой-молдаванкой, вместо бабушки. -- Бог помилует, никогда дохтура не нужны, -- говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом Цитировать
КРЫША Группа: Участники Сообщений: 31	Добавлено: 13-06-2008 02:33
	Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным. Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова. -- Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! -- Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что-то какие-то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал: -- Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. -- Как будто более всего его интересовало веселье самой игры. "Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб -- одно остается", и вместе с тем он сказал веселым голосом: -- Ну, еще одну карточку. -- Хорошо, -- отвечал Долохов, окончив итог, -- хорошо! 21 рубль идет, -- сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6 000, старательно написал 21. -- Это мне всё равно, -- сказал он, -- мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку. Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти... Десятка была дана. -- За вами 43 тысячи, граф, -- сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. -- А устаешь однако так долго сидеть, -- сказал он. -- Да, и я тоже устал, -- сказал Ростов. Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф? Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату. -- Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, -- сказал он. -- Послушай, Ростов, -- сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, -- ты знаешь поговорку: "Счастлив в любви, несчастлив в картах". Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю. "О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека", -- думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью. -- Твоя кузина... -- хотел сказать Долохов; но Николай перебил его. -- Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! -- крикнул он с бешенством. -- Так когда получить? -- спросил Долохов. -- Завтра, -- сказал Ростов, и вышел из комнаты. XV. Сказать "завтра" и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно. Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой-дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение "Волшебница", к которому он пытался найти музыку. Волшебница, скажи, какая сила Влечет меня к покинутым струнам; Какой огонь ты в сердце заронила, Какой восторг разлился по перстам! Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами. -- Прекрасно! отлично! -- кричала Наташа. -- Еще другой куплет, -- говорила она, не замечая Николая. "У них всё то же" -- подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой. -- А! вот и Николенька! -- Наташа подбежала к нему. -- Папенька дома? -- спросил он. -- Как я рада, что ты приехал! -- не отвечая, сказала Наташа, -- нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь? -- Нет, еще не приезжал папа, -- сказала Соня. -- Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! -- сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу. -- Ну, хорошо, хорошо, -- закричал Денисов, -- теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас. Графиня оглянулась на молчаливого сына. -- Что с тобой? -- спросила мать у Николая. -- Ах, ничего, -- сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос. -- Папенька скоро приедет? -- Я думаю. "У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?", подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды. Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее. Николай стал ходить взад и вперед по комнате. "И вот охота заставлять ее петь? -- что она может петь? И ничего тут нет веселого", думал Николай. Соня взяла первый аккорд прелюдии. "Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!" Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов. "Николенька, что с вами?" -- спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что-нибудь случилось с ним. Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе: "Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я". Ну, Соня, -- сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно-повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась. "Вот она я!" как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней. "И чему она радуется! -- подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!" Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать. Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по-детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки-судьи, которые ее слушали. "Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать", говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки-судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его. "Что ж это такое? -- подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. -- Что с ней сделалось? Как она поет нынче?" -- подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: "Oh mio crudele affetto... 24 Раз, два, три... раз, два... три... раз... Oh mio crudele affetto... Раз, два, три... раз. Эх, жизнь наша дурацкая! -- думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь -- всё это вздор... а вот оно настоящее... Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!... как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!" -- и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. "Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!" подумал он. О! как задрожала эта терция, и как тронулось что-то лучшее, что было в душе Ростова. И это что-то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!... Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё-таки быть счастливым... XVI. Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему. -- Ну что, повеселился? -- сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что "да", но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына. "Эх, неизбежно!" -- подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу. -- Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно. -- Вот как, -- сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. -- Я тебе говорил, что не достанет. Много ли? -- Очень много, -- краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. -- Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи. -- Что? Кому?... Шутишь! -- крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди. -- Я обещал заплатить завтра, -- сказал Николай. -- Ну!... -- сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван. -- Что же делать! С кем это не случалось! -- сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается. Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что-то. -- Да, да, -- проговорил он, -- трудно, я боюсь, трудно достать...с кем не бывало! да, с кем не бывало... -- И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты... Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого. -- Папенька! па...пенька! -- закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! -- И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал. ----- В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери. -- Мама!... Мама!... он мне сделал... -- Что сделал? -- Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! -- кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки. -- Наташа, полно, глупости! -- сказала она, еще надеясь, что это была шутка. -- Ну вот, глупости! -- Я вам дело говорю, -- сердито сказала Наташа. -- Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: "глупости"... Графиня пожала плечами. -- Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё. -- Нет, он не дурак, -- обиженно и серьезно сказала Наташа. -- Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! -- сердито смеясь, проговорила графиня. -- С Богом! -- Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него. -- Ну, так так и скажи ему. -- Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата? -- Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, -- сказала графиня, улыбаясь. -- Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, -- прибавила она, отвечая на ее улыбку. -- А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал. -- Ну всё-таки надо отказать. -- Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый. -- Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, -- сердито и насмешливо сказала мать. -- Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу. -- Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, -- сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу. -- Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, -- и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов. -- Натали, -- сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, -- решайте мою судьбу. Она в ваших руках! -- Василий Дмитрич, мне вас так жалко!... Нет, но вы такой славный... но не надо... это... а так я вас всегда буду любить. Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним. -- Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, -- сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, -- но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа. -- Г'афиня, -- сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что-то еще и запнулся. Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать. -- Г'афиня, я виноват перед вами, -- продолжал Денисов прерывающимся голосом, -- но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам... -- Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо... -- Ну п'ощайте, г'афиня, -- сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты. ----- На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции. После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень. Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее. Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше. Цитировать
КРЫША Группа: Участники Сообщений: 31	Добавлено: 13-06-2008 02:34
	Цитировать
КРЫША Группа: Участники Сообщений: 31	Добавлено: 13-06-2008 02:36
	ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ? ВСЕ СПАТЬ УШЛИ Цитировать
КРЫША Группа: Участники Сообщений: 31	Добавлено: 13-06-2008 02:38
	ВСЕ УШЛИ СПАТЬ, А КТО БУДЕТ ЧИТАТЬ ВОЙНУ И МИР? Цитировать
КРЫША Группа: Участники Сообщений: 31	Добавлено: 13-06-2008 02:39
	КПМ Цитировать
АЛИ-БАБА	Добавлено: 13-06-2008 02:39
	я ибй принцессу Цитировать
ЯПлакал	Добавлено: 13-06-2008 02:48
	хде все? зы: хуйпесда Цитировать
КРЫША Группа: Участники Сообщений: 31	Добавлено: 13-06-2008 02:52
	ЭТА В ПЭИНТЕ РИСОВАЛОСЬ? Цитировать
ОН ЖЕ	Добавлено: 13-06-2008 02:53
	ЗАРЕГИТСЯ ТУТ ЧЁЛИ? Цитировать
БАБА-АЛИ	Добавлено: 13-06-2008 02:55
	нет, не пэйнт. холст. масло. Цитировать
жабоголиг	Добавлено: 13-06-2008 02:56
	маслом песать это круто Цитировать

Страницы: << Prev 1 2 3 4 5 6 7 8 Next>>

Раздел:  --== Все разделы ==-- ------------------------------------------------------------- О нас с понтом. ОбщАя Музыка Кино и Телевидение Имтим Внешность\Стиль\Мода Спорт Семья и Дети Срать тут ФОРУМ ЧАТА НА BZZ!!! / О нас с понтом. / Срать тут!..